Хоть работа была тяжёлой и однообразной, и мошка доставала невыносимо, но все вокруг было интересно: и лианы лимонника, и тигриный след у ручья, и папоратник в человеческий рост, и медвежий рык не так уж и далеко. Уставали ужасно, но были молодые, сил хватало даже на то, чтобы подраться с другом из-за благосклонности одной геологини. Ну, а потом, конечно, помириться.
Но, я не об этом.
Как-то через месяц нашей работы, наш отряд вроде как бы набрёл на какие-то значимые результаты. К нам прибыл сам начальник партии, нашел эти результаты интересными и приказал для закрепления их пробить 14 шурфов. Наш начальник отряда спросил нас двоих: "Хорошо заработать хотите?" "Да!!!" вскричали мы. "Тогда на следующую неделю ставлю вас на шурфы!".
Тут нужно объяснить, что шурфы мы никогда не били (геологи их "бьют", а не "копают"), но мы их видели и на вид они ничего страшного не представляли: квадратная яма метр на метр с отвесными стенками глубиной "до материка", т.е. метра под два, а иногда и меньше. НО! За каждый из них платили по 19 рублей - совершенно сумашедшие деньги! По шурфу в день на нос, семь за неделю и 133 целковых в зубы - за неделю - больше, чем наша месячная зарплата! Перспектива быстро и неимоверно разбогатеть ввергла нас с приятелем в эйфорический экстаз.
Наутро мы со стахановским рвением стали бить два шурфа - каждый свой - рассчитывая к вечеру их добить.
Но не тут то было. Работа оказалась в сто раз тяжелее, чем казалось: стенки заваливались, квадрат был кривым, корни толстыми, жара и влажность убийственными... К вечеру образовались лишь две ямки по пояс овального профиля.
Нас с этой работы сняли враз, и начальник отряда радировал начальнику партии, что мудё чесать он со студентами не намерен и чтобы он привез двух настоящих рабочих землекопов. На следующий день он их и привез: двух здоровых жилистых мужиков - Гену и Пашу - с отчётливым лагерным прошлым, без каких-либо документов и поклявшихся в рот не брать пока работу не закончат. Паша ничем не отложился в моей памяти. Но Гена! О, Гена отложился и как! Отложился он своими рассказами о лагерной жизни (было ясно, что она там - в лагерях - большей частью и протекла).
Но сначала надо сказать о их работе. Это было что-то нечеловеческое. К концу первого своего рабочего дня оне не только довели до ума наши две убогих ямки, но и пробили два своих собственных шурфа - метр на метр, отвесные стенки, до самого, что ни на есть материка. Мы сразу с моим другом поняли, что будущего у нас с ним в шурфобитном деле нет.
Прежде, чем о Гениных рассказах - немножко о нём. Это был медно-рыжий человек, с такой же медно рыжей щетиной на лице (она всегда была погуще просто щетины и, в тоже время, помене бороды,хотя я никогда не видел, чтоб он её стриг - да ему, наверное, такая дикая идея и в голову не приходила), лицом маленько похожий на гориллу и с полным отсутствием мимики - я никогда не видел его улыбающимся, смеющимся, усмехающимся, сердитым и т.п. Свои врезавшиеся мне навсегда в память рассказы он излагал ровным, монотонным голосом, без всякого модулирования интонации. Причем - совершенно без мата; чем объяснить это не знаю. От этой манеры изложения - в сочетании с останавливающим кровь содержанием - они только выигрывали, леденя душу слушателя (меня со страшной силой), особенно поскольку сюжеты их были бесконечно далеки от реальности моей жизни. Рассказывал он их обычно после ужина, у догорающего костра, когда небольшая кучка доброхотов, оставщаяся от умотавшихся от маршрута, сидела и пялилась медитативно на догорающие угли. Для контекста, надо упомянуть, что на ветке у костра всегда весела "Спидола" (кто не знает, что это такое - гуглите) и тихо бормотала или играла какую-то музыку). Также для контекста надо упомянуть, что едальное место наше было на высоком берегу ручья откуда мы брали воду.
Итак, в этот памятный вечер, в конце ужина наш начальник отряда с горечью и ядовитостью упомянул в пространство, что вот начальник другого отряда выманал себе повышение на начальника партии в Нюрбе (это в Якутии и тогда было престижным местом). Большинству (включая меня) такая новость была похеру и поэтому никаких реплик не вызвала. Но Гена задумался.
И минут через пятнадцать, когда большинство уже расползлось по палаткам, Гена рассказал следующее.
“Не, есть люди которые где хошь, как хошь, а устроятся так, что и лучше не придумаешь. Вот раз у нас был один баклан, такой смышленый и ушлый, что сумел к докторше приклеиться. Покувыркались они и он взял её и к делу пристроил. Она возьмет да и зэка дёрнет на медосмотр, а он за дверью уже с топориком и пристроится. Шпяк его, потом разделает как надо и что на первую пору - на противень, пожарит да закусит, а остальное заховает на потом. Глядим - стал он в теле, гладкий, дебелый - все думают: с лишней пайки да баланды так не разъешься. Ну, и вскорости вышло ему это дело боком - прознали всё, поймали его и порезали страсть. А докторшу не достали - убежала.”
Интонация и мораль рассказа были отнюдь не осуждающими - наоборот, Гена искренне размышлял вслух как изобретательны и вдумчивы бывают люди в достижении своей цели - хотя конец у всех один. Он был бесстрастен, он лишь отражал перепетии многообразной жизни.
Уже много позже я стал задумываться над техничскими сложностями истории: где аккуратно разделать тело, как его запечь не привлекая ароматом весь лагерь, как охрана на разводе может не досчитаться зэка и т.д.?
Но это было много потом. Тогда же, этой кромешной уссурийской ночью всё во мне обледенело и застыло (это был самый сильный Генин расказ). Я был в каком-то оцепенении.
Остатки народа потихоньку, молча разбрелись по палаткам от затухающего костра. Гена сидел и немигающе глядел в него думая о своём. "Спидола" на ветке бормотала что-то.
Я же остался, поскольку в тот вечер я был дневальным - мне предстояла натаскать из ручья шесть ведер воды на завтра для кухни. Стараясь не греметь, я взял два ведра и спустился к ручью.
Когда через пару минут я поднялся с ведрами наверх, к костру, я услышал, что по радио передают "Полонез" Огинского. В те годы его передавали часто - за что-то СовВлассь его любила.. Но главное было не то, что я услышал, а то, что я увидел. А увидел я искаженное какой-то гримасой муки и страдания заросшее рыжим волосом дикое лицо Гены и... текущие по этому лицу крупные слезы, одна за одной. Он немигающе глядел на догорающие угли.
Мне стало жутковато: никогда досель никаких эмоций - ни положительных ни отрицательных - я на Гениной физиономии не видел.. Я прошёл к кухонному навесу, где мне нужно было вылить эти два ведра в бак для воды и идти за новой порцией. Но музыка продолжала играть и я не решился шумом наливаемой воды заглушить её. Через пару минут музыка кончилась.
"Ах, ёбже вас суки блядь в бога душу мать", с чувством сказал Гена и я почувствовал, что теперь воду перелить можно. Потом я пошел за еще двумя вёдрами, а когда принес их наверх, то Гены уже не было и костер был затушен.
Много лет прошло, но мне никогда не забыть как тогда сквозь звериную маску я увидел проблеск человеческой души.
Через неделю Гена и Паша пробили все шурфы и уехали навсегда - в Рощино: получать расчёт, пропивать его и бичевать дальше.
***
Тут бы и закончить эту историю, но поток сознания тащит меня дальше по руслу "Полонеза" Огинского.
Когда мы закончили сезон, получили расчёт и приехали в город моей мечты - Владивосток, то после того как мы помылись и привели себя в порядок в общаге, мы тут же решили отметить это дело и пришли в ближайщий винно-водочный магазин. Уже от самого факта, что он находился на Океанском Проспекте - душа моя пела. Она запела ещё звонче, когда я увидел, что в магазине давали два экзотических напитка - ананасовый и банановый ликёры, оба - вьетнамского производства. И больше - ничего. Мы взяли по бутылке на потом и спросили продавщицу где рядом можно водочки купить. "Нигде", сказала она - "нету в городе ни водки, ничего другого, только эти ликеры." И действительно, наши изыскания доказали полную правоту её слов. Но мы не теряли надежды.
Не теряли мы её потому что на следующий день у нас был запланирован эпохальный поход в ресторан "Золотой Рог". Вы только вслушайтесь - "Золотой Рог" - и от этих двух слов у меня холодело где-то там внутри. Следующая остановка - Сингапур, Фиджи, Таити... Но это потом, когда-то , а сейчас, реально - вот он - ресторан "Золотой Рог". Про него нам продолбили все уши бывалые геологи пока мы были в поле: "Золотой Рог" - это кульминация изыска, стиля и гастрономического оргазма. И от них мы уже заранее знали, что заказывать там нужно только и исключительно " Бифштекс по-капитански".
И вот мы вошли с напускной бойкостью в этот лукуллов храм, сели, потрясённые антуражем за свои места накрытые "в три стекла", заказали два бифштекса по-капитански (закуска в наш бюджет не вписывалась) и на вопрос жреца храма "Что будем пить?" скромно запросили "поллитра водки и два пива". "Пива нет, водки нет" - информирофал официант. "А что есть выпить?" "Есть ликёры ананасовый и банановый из Вьетнама - очень редкая и экзотическая вещь". "А что-нибудь еще есть?" - осевшим голосом робко спросили мы. "Больше ничего нет" - сказал наш гостепреимный халдей с выражением и интонацией судьи извещающего, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит.
И он не кривил душой - он говорил правду. Об этом мы узнали чуть позже увидев, что в банкетном зале рядом, где гуляла свадьба, на столах стояли всё те же знакомые до боли бутылки двух ликеров.
И мы поняли, что таков наш жребий, что это предписано свыше и схавали бифштексы по-капитански под 0,7 ананасового ликёра (он вроде как был менее сладкий, чем банановый). И я надеюсь, что на Страшном Суде нам это зачтется как вроде за хорошеее дело - страдание. Хотя не уверен.
И вот я счас предвижу, что какой-нибудь неизощренный читатель грубо гаркнет мне - а к чему ты это всё про ликёры фильздепишь без разлива. Гаркнет, и тем самым покажет свою полную беспомощность в отслеживании красной нити моего повествования (про Борхеса ваще молчу). Специально для него разъясню.
При СовВласьне был популярен следующий анекдот:
"По радио идет передача "По заявкам трудящихся”. Диктор объявляет "Вовочка из Караганды просит нас передать "Поэму экстаза" Скрябина. Дорогой Вовочка, не выёбывайся, слушай как все "Полонез" Огинского".
Вот и мы с другом: хотели сьесть бифштекс по-капитански под водочку с пивком, а пришлось, как все: под ананасовый ликёр.
Так что "Полонез" Огинского рулит.
***
Но это, как бы читатель ни надеялся не есть конец рассказа, Лейтмотив известнейшего в России произведения композитора Огинского влачит меня (и вас заодно со мной) намного дальше во времени. На 23 года дальше, когда я очутился в стольном городе Багдаде и стойко нес лишения своей службы. И вот в момент, когда лишения стали доставать, меня вдруг послылают в командировку на Бахрейн (там у нас была главная база снабжения), Я собираю свои манаточки, и тут мне добрый человек говорит: “Как приедешь в Бахрейн, требуй размещения не на базе, а в отеле Sheraton - доплатишь всего $20. Но зато! Тут же иди там в маленький подвальный ресторан где у них каждый день с 6 вечера seafood buffet за $30 и разливное немецкое и бельгийское пиво. Такого ты ещё не видел и потом никогда не увидишь. Делай так и только так и никак иначе."
Конечно, я именно так и сделал. С утра попил зачуток кофейку, до шести слопал буквально несколь крошек, и ровно в 18:03 помытый и культурно одетый вошёл под своды и... глазам своим не поверил. На уходящей в бесконечность верениде столов бесстыдно кулинарно-порнографически разлеглись устрицы многох видов, морские ежи (которые в Штатах дороже золота), копченый лосось 176 видов, хвосты лобстеров размером с хвосты динозавров, креветки крупнее сомов и протчая, и протчая...
Слегка мутнея разумом и обливаясь павловско-собачьей слюной, я нагрузил с суперпоходом мою тарелку, сел за столик, лучезарно улыбнулся подошедшему официанту и небрежно заказал: "поллитра лагера, шукран джезила". Лицо официанта затуманилось горем соболезнования и он а горечью ответил: "Никак совсем абсолютно невозможно, уважаемо-любимый дорогой сер, увы. Сегодня начался Рамадан". О! Словно громом ударило в душу мою, сотни труб задудели дурными голосами и потухшие звезды посыпались с неба... " Как, совсем-совсем нельзя?" - по дурацки спросил я. "Это вроде как бы для меня ифтар, а Вы ведь для иностранцев...?" "Совсем нельзя" на сей раз жестко ответил официант.
И вот я сглодал из принципа где-то с половины своей необъятной тарелки, запивая то кокой, то спрайтом и не выходя из шока и душевного остолбенения. И все время в мозгу у меня звучал припев: "Не выябывайся, слушай как все "Полонез" Огинского и тихо звучала, но почему-то в ритме похоронного марша эта бессмертная музыка.
О, великая сила искусства!
Ars longa vita brevis.
