Myrzik61 » 18 мар 2014, 10:32
ЕЛЕНА_TAISS, ЭЛЯ Н, выкладываю до конца.
Утром, выйдя на улицу, Глаша заметила на лавочке у подъезда парнишку, совсем молоденького, лет семнадцати, или двадцати, долговязого и пронзительно рыжего, который наблюдал пристально за входной дверью, и ждал, как оказалось, ее, Глашу. И обратился к ней робко и заискивающе:
- Глафира Леонидовна! Глафира Леонидовна! Выслушайте меня, пожалуйста, это очень важно!
Ну, раз важно, то нужно послушать, что же так отчаянно хочет сообщить ей очередной незнакомец. Нежданным встречам Глаша больше уже не удивлялась – слишком много их случилось за последнее время.
- Меня Ваша бабушка прислала. Я должен Вам рассказать! А сначала я должен предъявить… вот, посмотрите…
И вытащил из-под воротника мятой клетчатой рубашки медальон на цепочке. Точно такой же, как у Глафиры, только на золотом овале вместо женского лица в обрамлении букетиков – лицо мужское, и тоже в обрамлении букетиков. И опять четыре совы, и затейливые вензеля по краям, и надпись на непонятном языке… А может, и не надпись, а просто орнамент. После предъявления медальона сразу стало ясно, что парнишка свой, и ему можно верить.
Что же такого важного рассказал бабушкин посланник? А рассказал он про то самое кольцо, которое так старался заполучить старый колдун Федор Федорович. А, конкретно, вот, что: колечко это, как уже можно было догадаться, не простое. Обычному человеку оно ни к чему - просто дешевая безделушка. А вот, для человека вроде Федора Федоровича, или Глаши это вещь нужная, даже, можно сказать, очень желанная. Потому что, надетое на палец, оно усиливает многократно необыкновенные способности и возможности у тех, у кого они есть. Между тем, отдавать Гуськову кольцо нельзя ни за что на свете, поскольку человек он редкой подлости и мерзости характера, и, завладев такой вещью, понатворит всяких пакостей и гадостей столько, что мало не покажется. А находится кольцо в ее медальоне, за открывающейся крышечкой, которую невнимательная Глаша за столько лет и не заметила.
Открыли крышечку – там, действительно, тоненькое колечко, совсем невзрачное. Ни одна модница на такое не польстится. Не золотое, не серебряное. И камешек крошечный, тусклый. Ни завиточков, никакой другой отделки. В общем, абсолютно неинтересная безделушка. И, при том, оказывается, волшебная.
В задумчивости молодая ведьма а (она ведь, все-таки, ведьма) переваривала услышанное. Как теперь не отдать то, что уже пообещала? (а в том, что отдавать нельзя она была теперь твердо уверена) Как отказать вежливо, так, чтобы и не выглядеть лгуньей, нарушающей обещания, и, в то же время, выполнить бабушкин наказ? И что вообще делать с этим кольцом, будь оно неладно? Как все это не вовремя, некстати…
От этих размышлений Глашу оторвал рыжий парень, который, как оказалось, не ушел, и, похоже, не собирается:
- Глафира Леонидовна! А давайте, куда-нибудь сходим вечером, в кино, например…
Этого Глаша ну никак не ожидала.
- Лет-то тебе сколько?
- Какое это имеет значение? Ну, восемнадцать. Зато, я Вас полюбил с первого взгляда!
- А звать тебя как? - ответ, похоже, она уже знала…
- Толя. Анатолий, то есть. Анатолий Семенов. Так что насчет кино?
- Не сегодня. Позже, может быть. Сейчас не до кино.
Хотелось бы спросить, у кого-нибудь сведущего, что же делать-то? Анатолиев уже двое на одну несчастную Глашу, да еще кольцо это… Да спросить-то не у кого.
А потом стало еще непонятнее. Придя в контору, Глафира обнаружила, что в комнате, где помещается ее рабочее место, поставили еще один письменный стол, а на нем уже стоит чей-то портфель. Появился и хозяин портфеля, мужчина, лет сорока, в темно-сером костюме и начищенных до блеска туфлях.
- Разрешите представиться. Я ваш новый начальник сектора…
- Анатолий… - пробормотала Глаша.
- А, Вам уже сказали! Анатолий Васильевич Полозов. Надеюсь на успешное сотрудничество.
Какое уж тут сотрудничество, когда такое творится! Помимо мороки с таинственным кольцом, еще проблема: количество Анатолиев множится в геометрической прогрессии, и понять, какой из них подлинный, нет никакой возможности. Хотя привлекательнее других виделся первый Анатолий, невзирая на его развязность и плохие манеры. Дома, по привычке, Глаша обратилась к волшебной шкатулке – там не было ничего.
Перед сном Глафира раскрыла медальон и достала колечко. Рассмотрела хорошенько - да, неказистое такое, тоненькое. Потертое, поцарапанное. Из простого, не драгоценного, металла. Ни гравировки, ни листков-завитков, ни красивого обрамления для камешка. И сам камешек – а камешек ли это, может, вообще, кусочек голубой пластмассы… Подержала на ладони, и надела на палец - оно было точно ее размера, шестнадцатого. Как собирается натягивать его на свои узловатые крупные пальцы Федор Федорович? Совершенно очевидно, что колечко предназначено для очень тонких девичьих рук, средней полноты женщине оно было бы мало. А главное даже не то, что Гуськову на руки оно не налезет, а то, что строго-настрого велено кольцо колдуну не отдавать. И как теперь ему об этом сказать, если уже пообещала? Глаша вздохнула, сняла колечко и спрятала в медальон. Завтра, все заботы завтра… А сегодня спать…
Против обыкновения, спала Глаша плохо, сны видела обрывочные, и, не то, чтобы тревожные, а просто неприятные, ненужные какие-то. То два Анатолия, первый и второй о чем-то громко спорили, но не разобрать было, о чем, и по очереди толкали друг друга. То Федор Федорович пенял ей, что нехорошо не выполнять свои обещания, а чужое не отдавать еще хуже. Потом еще третий Анатолий, который новый начальник, нудно бубнил, что думать надо о работе, а не о всякой чепухе…
А проснувшись утром, Глаша обнаружила то самое невзрачное волшебное колечко надетым на указательный палец. Между тем, она прекрасно помнила, как снимала кольцо, и как прятала в медальон. Мало этого, вчера оно впритык держалось на безымянном пальце, который, как известно, тоньше указательного. Что же это получается, растянувшееся за ночь кольцо само вылезло из запертого медальона, само залезло на палец, а Глаша всего этого даже и не заметила? Может, все-таки, это проделки Маркизы, которая всегда спит у нее в ногах? Последнее казалось более вероятным и, по крайней мере, объяснимым. Но, как бы то ни было, понятно, что раз кольцо на пальце оказалось, значит зачем-то это нужно, и снимать его ни в коем случае не следует. Глаша подобрала наиболее подходящие к колечку серьги и отдалась обычным утренним хлопотам.
На работе, естественно, думалось о чем угодно, кроме, собственно, работы, и выходило, что в сегодняшнем сне прав был третий Анатолий, указывая Глафире на ненадлежащее тщание и плохое служебное рвение. Наяву же Анатолий Васильевич Полозов был до тошноты любезен и обходителен, Глашу не ругал, а, наоборот, несколько раз предлагал угоститься конфетами из красивой дорогой коробки. Глаша же, мало того, что конфеты такие не любила, так еще и опасалась возможных потом предложений и приглашений, ибо Полозов хотя и назывался Анатолием, на предсказанного суженного походил мало. А, может, просто был не в ее, Глашином, вкусе. Кто же пришелся ей по вкусу – и так понятно, нечего тут объяснять. Кое-как дотянув до конца рабочего дня, Глафира улизнула незаметно и тихо, во избежание ненужных приглашений
К себе домой она могла добраться тремя способами: на трамвае, на метро и пешком (что чаще всего и выбирала – пешком, так как любила гулять в одиночестве). Сегодня же какая-то неудержимая сила потянула сесть в трамвай. А, поскольку Глаша была, все-таки, ведьмой, ей было доподлинно известно: если подсказывают что-нибудь неудержимые силы, то это надо безоговорочно выполнять. И, конечно же, понятно было, что в трамвае этом обязательно произойдет что-нибудь странное. Так оно, естественно, и получилось.
Первая странность. Народу на остановке скопилось трамвая на три-четыре, что не странно, а, как раз, естественно – рабочий день только что закончился. А вот то, что Глафира без труда влезла в первый же подъехавший вагон, и, мало этого, беспрепятственно прошла и села в самой середине, да еще и у окна - вот это было странно, и даже, пожалуй, совсем невероятно.
Вторая странность была еще более странная, чем первая. Места рядом, впереди и сзади оказались незаняты. При страшной толчее в проходе, никто не сел на свободные сиденья, никто не попытался устроиться поудобнее. Последнее напрочь не вписывалось в окружающую действительность, и, конечно, не лезло уже ни в какие ворота. Глафира рассеяно гадала, что же случится дальше (а она уже не сомневалась, что что-нибудь, да случится). В голове мелькали разные вариации, но того, произошло, она не предполагала.
На крутом повороте повороте трамвай тряхнуло, и всех стоявших размело по разные стороны вагона, а в середине образовался узкий проход, непонятно как получившийся при такой тесноте и переполненности. И, что еще удивительнее, проход этот остался пустым и после того, как движение выровнялось. Более того, трамвайные обитатели впали в странное состояние – то ли застыли, то ли заснули, и стояли теперь по краям прохода, ко всему происходящему безразличные и безучастные. Вся эта морока, понятно, не коснулась Глафиры; она, естественно, ни в какую спячку не впала, и терпеливо ждала, что же будет дальше. А дальше произошло следующее. Глаша отвлеклась от событий в салоне и выглянула в окно. И увидела, что вагон давно уже идет не по Московским переулкам, а пробивается сквозь довольно густой смешанный лес, и деревья стоят почти что у него на пути, и их ветки со скрежетом задевают стекла.
Тем временем, трамвай замедлил ход, выехал из зарослей на широкую поляну, объехал ее по кругу и остановился у кромки леса. Внезапно Глаша ощутила тепло, исходящее от утреннего колечка, опустила глаза и увидела на пальце вместо убогой железной поделки платиновый (а было как-то совершенно ясно, что это именно платина) красивый перстень со среднего размера, но чистейшим сверкающим бриллиантом. И сияние этого бриллианта не разливалось во все стороны, а собиралось в отчетливый яркий луч. И луч этот указывал ей путь через коридор из замерших фигур к выходу из вагона. Глаша свободно прошла мимо застывших горожан, мимо тихо спящего на своем месте пожилого водителя, и двери сами раскрылись перед ней, но она уже этому не удивилась.
Глафира сошла с подножки вагона, и пошла, ведомая бриллиантовым лучом, по влажной траве, через лужайку, в лес. Что еще странного было в этой внезапной загородной прогулке - это то, что высокие и тонкие ее каблуки не увязали в земле, не запутывались в разнообразных травах, как это обычно бывает с высокими тонкими каблуками. И заросли расступались перед алмазным светом, и, следовательно, перед Глафирой, и она шла по лесу, как по ровному полу, вся в ожидании чего-то важного и значительного.
Так она шла около получаса, пока за деревьями не показался просвет. Глаша выбралась из леса и остановилась на его опушке. Осмотрелась и увидела, что это та самая опушка, которая изображена на ее шкатулке, и алтарь на своем месте, и сиреневым светом лучится, и на длинной мохнатой ветке сидит сова. Нет только девушек в белых одеждах. Но, зато вместо девушек возле алтаря видна другая фигура, полная и высокая, в сиреневом сверкающем балахоне, и фигура эта раскрыла руки, как для объятий, и зовет Глашу подойти поближе. Глаша узнала уже любимый силуэт, и бегом бежала обняться с дорогой бабушкой – а это ведь была именно она, старая ведьма. Когда же нацеловались и наобнимались, Аделаида перешла к объяснениям, из которых следовало, что кто-то (кто – Глаша так и не узнала, но поняла, что более важный, чем Аделаида Петровна) разрешил ей повидаться с внучкой в ее, Аделаидином, прежнем виде. Но, конечно, не для праздных объятий и поцелуев, а для важного дела. И дело это состоит в том, что гнусный Федор Федорович Гуськов, обладающий и без того силой немаленькой, хочет эту силу преумножить многократно. Для чего у других знакомых ему ведьм и колдунов пытается отобрать их волшебные кольца – у кого хитростью, у кого силой. И колец чужих уже набрал примерно с десяток. Расклад такой не может не беспокоить волшебное сообщество, поскольку никто наверняка не знает, какие подлые планы роятся у Гуськова в голове, и каких мерзких дел он понатворит, сосредоточив в своих грязных руках невиданную силу. В одном только все были единодушно уверены, что дела эти будут мерзкими, либо очень мерзкими, ибо на другие Федор Федорович не способен. Да и вообще, негоже это, когда у кого-то одного скапливается особенная сила - нарушается при этом равновесие добра и зла, да и нормальное течение событий тоже нарушается. А Глашино же кольцо вообще особенное даже среди остальных подобных, и для старого колдуна совсем уж лакомый кусочек. И, чтобы добыть его, он в средствах стесняться не будет, а применит всю свою подлость и гадостность характера. Поэтому, Глафира должна хитрость распознать, а перед силой выстоять. « - А я тебе, конечно, чем могу помогать стану, - закончила старая ведьма, - теперь поцелуемся, и иди – тебя уже заждались». Аделаида Петровна осталась у алтаря, а Глаша пошла было через опушку к лесу, но с полпути вернулась:
- Бабушка!
- Еще что-то?
- Я хочу выйти замуж… Но не могу решить…
- Нечего тут решать. Все уже давно решено за тебя. Браки совершаются на небесах.
И Глафира уже окончательно повернула назад, прошла через лес к лужайке, поднялась в сонный вагон и села на свое место. Трамвай тотчас же тронулся, и по мере движения наполнился постепенно шумом и гамом, руганью и смехом; все места, в том числе и вокруг нее сделались заняты. Указательный палец обхватывало тусклое железное колечко. За окном снова замелькали Московские улицы и переулки, и на следующей остановке надо было уже выходить. На этот раз к выходу Глаша пробиралась с трудом, но, все-таки, пробралась вовремя, и успела сойти до того, как захлопнулись двери и зазвенел звонок.
Еще через десять минут, уже дома, Глаша наклонилась к сидящей у порога Маркизе, и совсем по новому заглянула в янтарные кошачьи глаза…
Утром кольца на пальце не оказалось, но оно тотчас же обнаружилось на своем законном месте, в медальоне. А новый день оказался суматошный, заполошный - бестолковый какой-то день. Глафира целый день куда-то звонила, отвечала на звонки, писала письма, разносила по этажам папки с важными бумагами, и вся эта круговерть не прекращалась до самого вечера. Но было в этом суматошном дне и хорошее: ее не тревожили ни ненужные, лишние Анатолии, ни противный Гуськов. В какой-то момент показалось, что промелькнуло землистое лицо Федора Федоровича, но, поскольку, сам он никак не проявился, Глаша решила, что показалось. Также не мельтешили перед Глашиными зелеными глазами ни юный Анатолий Семенов, ни взрослый Анатолий Васильевич Полозов. Где пропадал первый - неизвестно, а где провел сегодняшний день Полозов – известно доподлинно. Этот ездил на совещание в головной офис и оставался там дотемна.
Домой Глаша отправилась пешком, поскольку ни в какие трамваи ее не тянуло, пришла уставшая и целый вечер просидела у окна, наслаждаясь бездельем и покоем.
Поздно вечером позвонил первый Анатолий, который нахальный, и предложил назавтра встретиться; Глаша быстро согласилась. Еще позже к ней пришла какая-то необъяснимая тревога, с чем связанная – непонятно. И отчетливое ощущение, что Васеньку из дома надо увести прочь. Что и было сделано - рано утром Глафира отвела ребенка к бабушке с дедушкой, к Анне и Леониду, то есть. Те удивились, но внука приняли. Васенька тоже удивился: мать никогда его от ухажеров не прятала, и помехой для устройства личной жизни не считала. Наоборот, познакомившись с очередным претендентом, сразу же предъявляла ребеночка, чтобы никаких иллюзий на этот счет у кандидата в женихи не оставалось, и было сразу ясно - любить придется обоих. Но, откуда же восьмилетний мальчик мог знать об истинной причине происходящего, если о ней пока и сама Глаша не догадывалась, а только ощущала смутное беспокойство и понимание, как надо поступить.
Работалось в этот день тоже тяжело, с трудом работалось, надо сказать. Мало того, что третий Анатолий (новый начальник который) весь день на нее пялился, так к вечеру пробубнил приглашение попить вместе кофе, для закрепления знакомства и дальнейшей успешной совместной работы. И все это несмотря на то, что от вчерашних конфет Глаша упорно отказывалась, взяв из вежливости только одну. « - Нет, это не он. Это не может быть он», - решила она для себя, и от питья кофе отказалась, сославшись на головную боль и крайнюю занятость.
На этом морока не закончилась. Около подъезда Глаша обнаружила долговязую фигуру второго Анатолия, который молодой и рыжий. Тот краснел, бледнел, заикался и нервно мял слегка подвядший от такого обращения букетик. Девушка букетик забрала, а кандидату в кавалеры строго-настрого приказала идти домой и больше без дела не приходить. Или, еще лучше, вообще не приходить, драгоценное внимание свое обратив на какую-нибудь симпатичную ровесницу. Кавалер ухаживать за ровесницами отказался наотрез, но, домой, все же, ушел. Правда, обещал подождать, пока Глафира Леонидовна передумает, и тогда придти снова.
Поднимаясь по лестнице, Глаша в который уже раз задавала себе один и тот же вопрос - а того ли Анатолия выбрала она своим суженым? С тем ли собралась соединить всю свою (и не только свою, а еще и Васенькину) дальнейшую жизнь? Никакие тайные знаки, никакие мистические приметы ведь не подсказали ей, кто из трех претендентов подлинный, настоящий. И что известно о нем, кроме того, что красив, весел и любит Игоря Северянина? Вопросов приходило в голову больше, чем ответов на них.
Так, все-таки, он, или не он? Как узнать наверняка, у кого? И, в который раз, сама себе же и отвечала: подлинный ли, мнимый - ей уже не важно, ибо никого другого не захочет она видеть рядом каждый вечер и каждое утро, ни с кем другим не видит себя в горе и в радости. Да и ни с кем другим особой радости у нее и не случится, откуда-то это было доподлинно известно. Успокаивалась, и снова спрашивала сама у себя - он? Не он? « - Он, конечно же, он! Если без кого-то вся дальнейшая жизнь видится бессмысленной и пустой, то это не может не быть суженый» - Глаша подвела итог и переключилась на будущий вечер.
Итак, выбор сделан – настоящим признан первый Анатолий. Это ради его бесстыжего взгляда подведены и подцвечены модными польскими тенями глаза, ради него же куплено и тут же надето красивое зеленое платье. Не муаровое, конечно, где ж сейчас муаровое найдешь. Знать бы еще, что это такое – муаровое. Туфли на высоком каблуке – когда она их последний раз надевала?
В ожидании прихода подлинного Анатолия Глаша бродила по квартире, заходила то в одну комнату, то в другую, вглядывалась в тронутые патиной зеркала, и, наконец, устроилась в глубоком кресле у себя в спальне. И в нем заснула, и увидела очень странный и тревожный сон. Та самая лесная опушка, что нарисована на шкатулке. Рыжие девушки водят хоровод, белые прозрачные рубашки их раздуваются ветром. А в центре хоровода застывшая Глаша. Стоит и не может пошевелиться. И ее белая рубашка, такая же, как на девушках, только расшитая зеленым и фиолетовым орнаментом, неподвижна и прохладна. А девушки кружатся и кружатся, взявшись за руки, и руки их сцеплены крепко-накрепко, и прорваться сквозь них нет никакой возможности. И вдруг становится понятно, что это не Глаша не может из хоровода вырваться, а, наоборот, девушки охраняют ее от кого-то очень плохого и злого, и это как раз он не может прорваться через кордон из девушек и дотянуться до Глаши. Кто этот злой человек – понять нет возможности, и зачем хочет ворваться в круг – тоже неясно. Прервал это нехорошее сновидение звон разбитого стекла - порыв ветра распахнул незапертое окно, и с подоконника слетела вазочка, стоявшая там уже лет двадцать, или пятьдесят. И тотчас же заверещал звонок, и Глафира, забыв про тревожный сон и про осколки, побежала открывать дверь своему счастью. Счастье ее пришло с букетом из семи алых роз на длинных толстых стеблях, пахло хорошим одеколоном, и вид имело довольный и праздничный. Розы оставили дома, а сами пошли гулять. И опять были кофе и шампанское, пирожки и пирожные, лавочки и дорожки, и стихи тоже были – словом, вечер удался. Однако, как потом оказалось, удался только вечер, но не ночь.
Расставшись с кавалером возле подъезда, Глаша одна поднялась до своей квартиры, и обнаружила под дверью того, кого ей меньше всего хотелось бы сейчас увидеть - несимпатичного Федора Федоровича Гуськова. Федор Федорович заговорил требовательно, с нажимом, как будто это он тут распоряжается, и имеет право на претензии:
- Глафира Леонидовна, где же это Вы все ходите? Я Вас битый час дожидаюсь! Нехорошо! Непорядок!
И, не дожидаясь приглашения, юркнул в коридор, обежал все три комнаты, и расположился в спальне.
Глаша, хоть и не ожидала ничего подобного - ни посетителя, ни обвинений, но, все же, ответила вежливо:
- Сейчас, Федор Федорович, позднее время уже для визита, да мы на сегодня и не договаривались, и вовсе незачем Вам было меня дожидаться.
Хотелось еще, конечно, добавить, что ее это, Глашино, личное дело, во сколько и откуда приходить. Тем более, что Гуськов ей не сват, не брат и не родная мама, чтобы пенять на позднее возвращение. Но, ничего такого она добавлять не стала, учитывая возраст гостя, так как с детства была приучена пожилым людям не перечить без крайней на то необходимости.
Федор Федорович вид попытался принять любезный, и ответил тихо и вкрадчиво:
- Есть, есть, зачем дожидаться. Я ведь свою вещь вернуть хочу, любезная Глафира Леонидовна. И как можно скорее. Кольцо это мне крайне необходимо, дорого оно мне, как память…
И, повысив уже голос, приказал:
- Извольте принести колечко.
Глаша задумалась, как лучше ответить, чтобы и старого человека не обидеть, и не принадлежащую ему вещь не отдавать. Кольцо ведь, как выяснилось, Федору Федоровичу вовсе не принадлежит, и ничего такого бабушка должна не была. Более того, кольцо велено не давать ему ни в каком случае.
- Я не могу Вам его принести, оно не Ваше.
Тут уже с Гуськова слетела маска приветливости и добропорядочности, и превратился он в того, кем, собственно, и являлся - в личность неприятную и злобную, и перешел на крик, и слова выкрикивал неуважительные, и топал ногами:
- Ах ты, ведьма малолетняя, недоделанная и невоспитанная! Да ты… Да я тебя…
И протянул свои крючковатые руки к медальону с кольцом. Глаша руки его оттолкнула, и сейчас же, откуда-то сверху, на грудь колдуну спрыгнула Маркиза, и, шипя и рыча, вцепилась всеми четырьмя лапами. Тот кошку от себя оторвал, швырнул на пол, и радостно зашипел:
- Ааа, старая карга! И ты здесь! Как же я сразу-то не догадался, кто воду мутит! Яблоко от яблони… Ну да, твоя школа. Да мне с вами обеими справиться, что плюнуть! Обеих в порошок сотру! Быстро кольцо несите, три секунды даю.
Плюхнулся на кровать и довольно рассмеяся:
- Несите-несите, пока я добрый еще. А как разозлюсь, так пожалеете.
Шерсть на кошке встала дыбом, хвост растрепался, глаза засветились злым огнем.
- Ничего не получишь. Убирайся подобру-поздорову, - прошипела-прорычала старая ведьма.
- Что же вы мне сделаете-то? Мелкая тварь полосатая, да ведьмочка-недоучка!
- захохотал Гуськов, и от этого смеха зазвенели рюмки на полочке, и закачалась люстра.
Затем полез в карманы пиджака, выгреб оттуда две горсти колец и начал натягивать их на пальцы. И тут руки его удлинились и потянулись к Глашиному медальону-оберегу. Глафира с Маркизой вдвоем повисли на них, оттолкнули, а затем произошло следующее. Кошка лапкой потянула хозяйку к шкатулке, и они ступили на темную траву опушки, и девушки в белых одеждах окружили их, заслонили собой, спрятали, укрыли. И сиреневые лучики засияли и свернулись кольцами вокруг этого хоровода, делая укрытие еще более надежным.
Гуськов тоже вслед за ними шагнул на траву, без успеха попытался прорваться сквозь кордон из девушек и теперь метался вдоль хоровода, бормоча проклятия и ругательства. Сова, сидевшая много лет на ветке неподвижно, сорвалась с нее и теперь кружила над Федором Федоровичем, стараясь его то клюнуть, то ударить крылом. Ветви деревьев зашумели и заколыхались, и с них посыпались листья, и ветер подхватил эти листья, и швырнул колдуну в глаза, в рот, в уши. Из сиреневых лучиков вылетел рой светлячков, и тоже встал перед ним живой преградой. Травы вытянулись вверх, и цепляли его за ноги, пытаясь повалить на землю. Но несмотря на все эти препоны, проклятия становились все более складными, и постепенно стали похожими на стихи, а точнее – на заклинания. Они, собственно, и были заклинаниями – не даром же Гуськов считался самым сильным в округе колдуном. Закончив бормотать, он встал ровно, и стал увеличиваться ростом, и как только девушки оказались ему по пояс, нагнулся в центр хоровода, схватил кошку за шкирку, и вышвырнул ее с опушки:
- Ты – вон отсюда!
Затем потянулся к Глафире:
- А ты должна стать моей. Мы с тобой будем парой.
И вдруг свалился, как подкошенный.
Что же случилось с Федором Федоровичем? А случилось вот что. Все это время Анатолий, проводив Глашу, никуда не торопясь, курил у ее подъезда, придумывая предлог, чтобы зайти в гости. Ни скромным, ни стеснительным он себя не считал, и до сих пор вполне себе нормально мог придти к кому угодно просто так, безо всякой причины. Что же мешало ему сделать это сейчас – он и сам не понимал. А когда поднял глаза на Глашины окна, то увидел в них причину не просто зайти, а бежать как можно быстрее: там происходило нечто невообразимое. За прозрачной шторой какой-то мужик размахивал длинными руками, по комнате летала кошка, металась Глаша. « - Это грабитель, в квартире-то есть, что взять, дорогих вещей там, как снега в Антарктиде», - сообразил кавалер, и понесся наверх. Дверь, к счастью, была не заперта. Добравшись до комнаты, где и происходила вся эта заваруха, он увидел забившихся в угол девушку и ее кошку, и нависающего над ними немолодого, но с виду сильного и высокого мужчину. Анатолий подхватил с пола большую, металлическую (как потом выяснилось, бронзовую, девятнадцатого века) статуэтку, поднял ее повыше, и со всего размаха опустил на голову незваному гостю. Тот рухнул замертво. Федор Федорович Гуськов, самый влиятельный колдун Москвы и Московской области, был убит ударом бронзовой статуэтки девятнадцатого века. И статуэтка-то была не волшебная, а самая обыкновенная, хотя и дорогая, и в руках не у волшебника, а у обыкновенного московского нахала. И теперь, вот, женщина, мужчина и полосатая кошка топчутся возле его бездыханного тела, и тоскуют, придумывая, что с этим телом делать, а точнее, куда его девать – не каждую же неделю в Московских квартирах колдунов убивают. Как нужно поступать в таких случаях, собственно, уже сто раз показывали в кино: завернуть убитого в ковер, и вывезти подальше от дома. Но тут случилась заминка. Ковров в Глашиной квартире хватало, а вот вывозить было не на чем. Не такси же вызывать, в самом деле. И глубокой ночью подельники просто вытащили бывшего уже колдуна из подъезда, проволокли два квартала и подложили в заросли шиповника в чьем-то палисаднике. На дворе стояли лихие девяностые, и найденный ранними собачниками труп в кустах никого не удивил и не взбудоражил. Более того, приехавшая утром милиция определила, что неизвестный мужчина сам упал на оградку палисадника, от того и помер. Да и, откровено говоря, с уходом Федора Федоровича мир ничего не потерял, а стал только лучше и чище, поскольку покойный личностью был на редкость подлой и гадкой, а силой обладал весьма значительной. Так что, поступок Анатолия вполне можно было считать добрым, хорошим поступком.
Тем же самым утром, когда милиция суетилась вокруг палисадника с телом колдуна, Глафира, Анатолий и Маркиза ели на кухне яичницу с колбасой и запивали все это дымящимся кофе. Гостя присутствие хвостатой жилицы за общим столом ничуть не смущало и не огорчало; наоборот, он охотно поглаживал полосатую мордочку и подкладывал в кошачью тарелку кусочки колбасы. Для полной семейной идиллии не хватало только Васеньки. Знакомство ребенка с будущим папой (а Глаша с Анатолием за ночь уже обо всем условились) решили не откладывать в долгий ящик, и, доев яичницу, вместе отправились к Анне и Леониду. Те, поскольку на личную жизнь дочерей давно уже плюнули (все, как на подбор, дуры непутевые, никого хорошего себе ни за что не найдут), на нового кандидата в зятья взглянули без особого интереса. Задали несколько дежурных вопросов, ответы пропустили мимо ушей, отдали внука и захлопнули дверь. Глаша было обрадовалась, что так легко прошло все с родителями, но морока взялась, откуда не ждали. У подъезда снова маячил малахольный второй Анатолий, Семенов который. По чью душу он пришел, было понятно, поэтому первого Анатолия с Васенькой Глаша отправила домой – знакомиться друг с другом, а сама подошла узнать, чего же хочет очередной посетитель. Ответ ее не порадовал, а точнее - озадачил, и даже огорчил. Рыжий Анатолий хотел ее, Глашу. И даже, готов жениться, и ребеночка усыновить, не взирая на малую разницу в возрасте с усыновляемым. Услыхав в ответ, что предполагаемая невеста нашла уже свое счастье, и больше ни в ком не нуждается, всерьез это не принял и пообещал приходить каждый день, пока не добьется своего.
Обещание свое Рыжий в долгий ящик не отложил. И следующим же утром был на посту у Глашиного подъезда. И вид при этом имел праздничный, нарядный. Вместо мятой клетчатой рубашки и дурацких брезентовых штанов с карманами на коленках отвергнутый ухажер надел костюм, черный и абсолютно новый, и даже с не оторванной бирочкой на рукаве. Серебристый галстук болтался на худой шее. Откровенно говоря, все эти ухищрения помогли не сильно, и вид у Анатолия Семенова оставался такой же придурошный и малахольный, как и до галстука с костюмом.
- Вот смотрите, милая Глафира Леонидовна! У Вас кольцо; и у меня есть такое же. И мы с Вами обменяемся ими на бракосочетании, и наша с Вами сила возрастет многократно, и нам с Вами не будет равных, и счастью нашему не будет границ. Я же полюбил Вас с первого взгляда, а Вы меня полюбите со временем.
Поскольку Анатолий Семенов Глашино счастье составить никак не мог, но и плохого ей тоже ничего не сделал, а даже, наоборот, намеревался сделать много хорошего, то она вежливо и терпеливо попыталась объяснить всю невозможность их союза. Аргументы привела вроде убедительные: и разница в возрасте, и небольшой срок знакомства, а главное – то, что любит она другого. Анатолий же таким разумным доводам не внял и продолжал настаивать на своем, совершенно не принимая во внимание наличие у Глафиры другого любимого. Более того, последнее замечание вызвало у неудачливого жениха взрыв обиды и негодования, и он с жаром принялся обличать Глашиного избранника: и тем он не хорош, и этим, и одет слишком модно, и нахален без меры… И, не встретив у дамы сердца ни малейшего понимания, в отчаянии воскликнул:
- Да что Вы вообще в нем такого нашли, зачем он Вам нужен?
А над последним Глаша задумалась. Действительно, что она в нем, в первом Анатолии нашла? Веселый, красивый. Стихов много знает. Да еще хорошо, вот, орудует бронзовыми статуэтками, и ловко избавляется от последствий действия этих самых статуэток. И выходило, что ни одной разумной причины для выбора Первого вовсе нет. А раз нет разумной причины, то остается только одно: это любовь. А против любви, как известно, не попрешь. Именно эту мысль она и попыталась довести до Семенова.
Тот попробовал Глашу урезонить:
- Глафира Леонидовна! Бросьте его, оставьте. Он Вам не подходит, Вы ведь особенная. Вы же не можете быть с обыкновенным. Вы должны быть со мной, это я тот, кто Вам нужен.
Обижать парня не хотелось, да ведь и ей счастье требуется, и Глаша вежливо, но твердо заверила Рыжего, что она теперь обычная, и жить будет обыденно. Со своим суженым. И просит не мешать ее счастью, уйти с дороги и более ее не тревожить и не будоражить ненужными напоминаниями. Попрощалась, и ушла, и слова Рыжего неслись ей вслед:
- Ничего не выйдет. Вы – ведьма. Вы никогда не станете такой, как все. Не станете такой. Не станете, не станете!
И эти последние слова очень сильно ее растревожили. Анатолий ей подходит – с этим она разобралась. А подходит ли Анатолию она, Глаша? Чтобы узнать ответ на этот вопрос, Глаша попыталась исподволь выведать у своего жениха, как тот относится ко всяким необыкновенным явлениям и необыкновенным способностям, а, особенно, к девушкам, такими способностями обладающим. Любимый же проявил полное незнание предмета беседы, намеков тоже не понял и свел обсуждение к вещам обыденным:
- Это какие такие способности? На пианино играть, что ли? Ну, играй, если хочешь, мне это не помешает. Или картины пиши. Я не против.
- Не картины. И не пианино. А бывают же всякие необыкновенные люди с нереальными возможностями. Или люди, с которыми происходят всякие чудеса.
- Не бывает никаких необыкновенных людей. И чудес не бывает, - отрезал Анатолий. - Это ты фильмов американских насмотрелась, вот тебе и мерещится ерунда. А есть только обычная повседневная жизнь, и она как раз и составляет самое чудесное чудо. И есть наша с тобой любовь, и это еще большее чудо. И Васенька тоже чудо. А больше никаких чудес нет. Да и не надо.
И вот что тут, спрашивается, поделать, как быть?
- Я стану обыкновенной. Я не буду ведьмой. Я не хочу. Я буду просто жить. Как все, как все, как все – твердила она весь вечер, вслух и про себя.
***
Воскресным утром Глаша проснулась рано, часов в шесть. Прошла на кухню, начистила картошки, поставила на огонь. Нарезала сыра и колбасы, в вазочку налила сметаны. Сварила кофе себе и подошедшей Маркизе. « - Понимаешь ли ты меня, не осуждаешь ли?», - спросила. Кошка запрыгнула к ней на колени и смотрела, не мигая. Ответ был в ее глазах.
Глаша слила картошку, написала на клетчатом листке «Завтрак на столе. Поешь сам и накорми Васеньку» Надела легкий сарафан – день обещал быть жарким, и тихо вышла из дома.
Дошла до железнодорожного вокзала, купила билет до самой дальней станции, и села в электричку. Когда за окном перестали мелькать городские постройки, и начались поля, перелески, деревеньки и отдельные домики, она вышла на маленьком полустанке. Прошла через короткий лесочек, мимо поля, и остановилась на мостике через узенькую речку. Открыла медальон, достала волшебное кольцо, и, не раздумывая, бросила его в зеленую воду.
За речкой оказалась деревня, а с краю, на пригорке, белая церковь с золотыми и синими, в золотых звездочках, куполами. Глаша вошла - двери в церкви были распахнуты. Навстречу ей вышел батюшка в темном повседневном одеянии, и спросил, что привело ее сюда. И она произнесла то, что хотела сказать уже целую неделю, да никому сказать не могла
- Святой отец, я не хочу быть ведьмой.
Батюшка глянул на нее вскользь, и буднично так, спокойно ответил:
- Не хочешь – не будь.
Глаша опешила от такого легкого решения:
- Вот так просто?!
- Да, так просто.
И развернулся и ушел, и скрылся за расписанной золоченой дверцей.
Глафира вышла из церкви и огляделась по сторонам. С пригорка открывался красивый вид на луг, речку, крашеные домики. То, что ждало ее впереди, было прекраснее и увлекательнее, чем то, что уже было. Мир вокруг не изменился, а она уже была другая; но ей было немного чего-то жаль.
Но кто сказал, что это навсегда?
КОНЕЦ
