- Мне очень жаль, но мы не сможем отправить Вас этим рейсом. Произошла небольшая накладка, и свободных мест в самолете больше нет.
- Ха-ха, забавно. Помните, Миронов поет в «Соломенной шляпке»: «Тарам-пам-пам, но в дилижансе, тарам-пам-пам, но в дилижансе, свободных мест в помине нет». Шутка удалась, но мне лететь надо. Перефразируя Жванецкого, мне в Мюнхен по делу, срочно. У меня, вроде как, и билет есть, и до конца регистрации ещё двадцать минут. Так что, давайте, барышня, регистрируйте меня, я еще в DUTY FREE заскочить хотел.
- Да я не шучу, приношу Вам от имени Аэрофлота искренние извинения, но по досадной случайности произошло перебронирование мест, и самолёт, действительно, полный. Но ничего страшного…
- Стойте, стойте, что значит «перебронирование», в театр продано больше билетов, чем мест в зале?!
- Ну да, такое иногда случается, и не только с нашей компанией. Это бывает и с Lufthansa, и с Air France, и с KLM, и с любой другой авиакомпанией мира.
- Вообще-то говоря, звучит странно. Я, правда, ни на чём, кроме родного Аэрофлота не летал, и до сегодняшнего дня был очень доволен, но очень сомневаюсь, чтобы такие монстры, как Lufthansa или KLM, допускали подобные безобразия. Вы же не в театр, не на концерт два билета на одно место продали. Там можно, либо обидевшись, домой уйти, либо в проходе сесть. А здесь что делать, мне лететь надо, меня там партнер для переговоров ждёт.
- Так я и говорю, что ничего страшного не произошло. Мы отправим Вас нашим рейсом во Франкфурт, который вылетает через десять минут после мюнхенского, а из Франкфурта в Мюнхен полетите Люфтганзой, заодно и попробуете, как на западных компаниях летать. Прилетите позже всего на полтора часа. Это лучшее, что я могу Вам предложить.
Пока мы мило беседовали с «мисс Одессой», к стойке регистрации подошли ещё двое, молодой парень, на вид мой ровесник и женщина лет шестидесяти. В глазах женщины, по мере вникания в проблематику разговора, нарастало выражения животного ужаса, парень же выглядел спокойным и вполне будничным тоном влез в диалог:
- Простите, я так понимаю, что мы с дамой тоже сейчас никуда не летим?
- Ваши фамилии Степанов и Дробышева?
Оба кивнули.
-Да, вот Вам троим и не повезло. Ещё раз от имени Аэрофлота…
- Да это всё понятно, если бы ещё на этих извинениях улететь можно было, -вновь вступил подошедший парень, - а кто нам оплатит перелёт Люфтганзой?
- Ой, да не беспокойтесь, - радостно заторопилась девушка, понимая, что всё обойдется без скандала, - Вам ничего платить не надо, Аэрофлот всё уладит, и багаж перегрузят. Главное не заблудиться во Франкфуртском аэропорте, и успеть на мюнхенский самолет, стыковка между рейсами очень короткая.
Мы знакомимся, чтобы не пропасть поодиночке в самом большом аэропорте Европы, в котором я был два раза, а мои спутники – никогда. Парень – следователь из Тулы, летит к сестре на свадьбу, женщина – к дочери, погостить. В Мюнхене меня никто не встречает, я добираюсь на поезде до Schwandorf, и время, когда приезжать за мной на Bahnhof, я оговариваю по прилету. Так что задержка на пару часов не сильно меня расстраивает. Моим попутчикам хуже, их встречают родственники, и приходится звонить, объяснять ситуацию, успокаивать. Вылет задерживается лишь на десять минут, что в обычной ситуации незаметно, мы же начинаем немного нервничать. Принимаем немного «успокоительного» и переходим со следователем на «ты». На выходе из самолета нас встречает представитель Аэрофлота, указывает направление и напутствует на дорожку: «Господа, у вас очень мало времени, мы немцев предупредили, но слишком долго они ждать не будут, так что лучше, если бегом». Берем у нашей спутницы ручную кладь , и нагруженные её сумками и своими пакетами, бежим. Пару раз сбиваемся с пути, возвращаемся к перекрёстку, и бежим ещё быстрее. Мы со следователем, размахивая в разные стороны кульками, впереди, наша дама, широко размахивая пышной грудью, чуть отстав. Бежим молча, собрав волю и последние силы в кулак. Каждый думает о своём. Обрывочные мысли: «Надо успеть… А если не успеем… Чёртов Аэрофлот…», вдруг сменяются чёткой картинкой одной из последних сцен «Брата - 2» с несущимися на посадку Дашей и Данилой. На залитом потом лице появляется подобие улыбки, и я вижу, наконец, впереди нужный нам выход. Запыхавшиеся, раскрасневшиеся и мокрые, как из бани, входим в самолет. Толерантные немцы ограничиваются осуждающими взглядами, но их так много, что поневоле вжимаешь голову в плечи. Хочется провалиться сквозь пол салона, а ведь мы ни в чём не виноваты. Но как объяснить это возмущенным пассажирам, да и стоит ли. Приношу извинения стюардессам, попутно пытаясь разместить многочисленные пакеты и сумки нашей троицы на верхней полке. Нервничаю, делаю неловкое движение, слышу звон бьющегося стекла. Тонкой струйкой, разнося по салону запах спирта, на меня стекает подарок баварскому партнеру. В обоих смыслах опускаются руки, на пунцовом лице выражение страдания и безысходности. Одна из стюардесс ловко выхватывает мой пакет и быстро семенит в сторону камбуза, другая успокаивает меня, даёт салфетки вытереть водку с лица, одежды и кресла, помогает разместить бабушкины котомки. Усаживаюсь, пристегиваю ремень, мне уже наплевать на взгляды соседей, на не довезенную бутылку дорогой водки, на то, что разбилось в пакете ещё, и осталась ли цела стеклянная баночка чёрной икры, составляющая вторую часть презента. Самолёт начинает руление по полосе, возвращается стюардесса, что взяла мой кулек. В руках фирменный пакет Люфтганзы, на лице сияющая улыбка. Достает из пакета банку икры, радостно демонстрируя, что сокровище не пострадало, флакончики парфюмерии для жены и дочерей, также в целости и сохранности. И завершает показ бутылкой французского шампанского. Не моей.
- Спасибо Вам большое за всё, но шампанское – это лишнее.
- Мы всего лишь хотели бы компенсировать Вам неудобства, водки у нас нет, но шампанское неплохое.
- Да какие там неудобства, я же сам её разбил, и уж если кто и должен бы за это заплатить, так это наш Аэрофлот, устроивший нам марафонский забег по франкфуртскому аэропорту. Люфтганза здесь вообще ни при чём.
- Тем не менее, эта неприятность случилась на борту нашего самолёта, и авиакомпания Люфтганза считает своим долгом компенсировать Вашу потерю. Желаем Вам приятного полёта.
Следователь крайне удивлен, я сильно растроган, объединив наши чувства, к Мюнхену мы подлетаем «тепленькими».
2. Два Деда Мороза.
Очередной деловой визит совпадает с днем Святого Николая. Мы уже много лет работаем вместе, и наши партнерские отношения давно переросли если не в дружбу, то в близкое приятельство. Так что на семейный ужин я приглашен. За неделю до отлёта случайно оказываюсь на Беговой, в маленьком театральном магазинчике, попутно сдающим реквизит в аренду. Там же приходит замечательная, как мне кажется, идея, и в багажном отсеке самолета со мной летит костюм Деда Мороза.
Шестого декабря, вечером, облачаюсь в красный кафтан, прилаживаю бороду, надеваю шапку. В Москве слякоть, а здесь, в Баварии, легкий морозец, хотя, по идее, всё должно быть наоборот. Выхожу из отеля, за спиной мешок с подарками, под ногами похрустывает снег, сверху ночное небо с яркими звёздами, внизу светится городок. Прямо-таки рождественская погода. Не хватает только снежных хлопьев, медленно падающих сверху, а моему костюму валенок. На парковке встречаю Карен, хозяйку отеля.
- Wow, Павел, это ты?!
- Я, я…
У дома моего партнера всё заставлено машинами, семейство в сборе. Нахожу место на отшибе, подхожу к двери, тяну руку к звонку. Опускаю. Пока выбирал наряд, пока летел в самолёте, пребывал в состоянии радостной эйфории, предвкушая, как меня встретят, как все удивятся, да что там удивятся, обалдеют: «Ай да Павел, ай да сукин сын!». Теперь же меня колотил мандраж, как встретят, как удивятся: «Что за идиот, этот Павел, вроде бизнесом занимается, а ведёт себя как дурачок». Ставлю мешок с подарками на крыльцо, хочется выпить и закурить. И что меня вечно тянет на всякие авантюры, пока не поздно, сесть в машину и поехать переодеться в цивильное. Преодолеваю минутную слабость, собираюсь с духом, и звоню. Дверь открывает фрау Штойбер, в глазах удивление, в моих растерянность. Вдруг узнает меня, на лице появляется улыбка, и ещё через мгновение она заливается раскатистым смехом.
- Павел, это ты?!
- Я, я…
- Здорово, никогда бы до такого не додумалась. Просто супер!. У нас как раз сейчас Николаус, так что ты подожди здесь минутку, я пойду всех подготовлю.
- Так у вас уже Святой Николаус, а теперь и я появлюсь, у детей ничего с психикой не случится, что-нибудь вроде раздвоения сознания?
- Нет, нет, ну что ты, я всё объясню, дети будут в восторге.
Я не говорю по-немецки, но «Opa Frost» и «Moskau», доносящиеся из гостиной, я понимаю. Ну что ж, мой выход.
В большой гостиной за столом сидят двадцать человек, половина из которых дети разного возраста. Все смотрят на меня, в том числе и конкурирующая организация в лице Николауса и Кнехта Руперта, антипода отсутствующей здесь Снегурочки.
« Gruss Gott, meine Damen und Herren. Ich bin Ded Moroz», - здесь мои познания в немецком языке заканчиваются, и я перехожу на английский. Фрау Штойбер переводит.
Рассказываю, что специально прилетел из далекой снежной России, чтобы поздравить всех с праздником и вручить подарки. В глазах младших смесь удивления и радости, слушают меня с открытыми ртами, переводя взгляд с меня на Фрау Штойбер и обратно. При слове подарки радость переходит в восторг, обещанный мне при входе. Снимаю с плеча мешок, начинаю раздачу. Когда ко мне подходит шестилетняя Анна, младшая дочка Штойберов, то, получив свою куклу не идет обратно к столу, а пристально всматривается в мои остроносые ботинки, торчащие из под красной «дедморозовской» шубы «в пол». Затем громко спрашивает маму: «А почему у Деда Мороза ботинки как у Павла?». Взрослые смеются, я тоже улыбаюсь сквозь бороду, отлегло.
Подарки розданы, я откланиваюсь, вместе со мной уходят Николаус с Рупертом. На улице прощаюсь с конкурентами, рассаживаемся по машинам. Они – к следующим детям, я в отель, принять душ и сменить ботинки.
Через полчаса возвращаюсь в своей обычной ипостаси, все радостно трясут мне руку, мужчины одобрительно похлопывают по плечу, старшие дети понимающе улыбаются. И только Анна подозрительно смотрит то на меня, то на мою обувь.
Сейчас Анне уже шестнадцать, она умница и красавица. Много всего случилось за эти годы. Но почти каждый мой приезд, когда мы собираемся в большом гостеприимном штойберовском доме, глава семейства и мой деловой партнер вспоминает тот зимний вечер, давший пищу для разговоров маленькому баварскому городку N на несколько месяцев. Сидящие за столом ностальгически улыбаются, я немного смущаюсь, мы хлопаем откидными пробками бутылок с местной пивоварни. Prosit!
3. Две встречи с Персон.
Я – горнолыжник. Маньяк – горнолыжник. В школьные годы, что было, страшно подумать, сколько лет назад, я занимался в секции. Не в СДЮШОР, не в обычной спортивной, а в соседней французской школе. Половина ребят из нашего двора училась в моей, с мат. уклоном, другая половина – во французской. Директором там была замечательная женщина, очень увлеченный человек, влюбленная в бальные танцы и горные лыжи. И то, и другое в советские годы не было распространено в массах, и считалось чуть ли не пижонством. И, возможно, в РайОНО косо смотрели на её изыски, но она пригласила знакомого тренера, такого же энтузиаста, и открыла при школе секцию горных лыж. С танцевальным уклоном. Раз в неделю в спортивном зале, отдавливая друг другу ноги, мы пытались кружиться в вальсе. Это мало кому нравилось, но пропускающие танцпол, к лыжам не допускались. А кататься хотели все. По воскресеньям мы ездили в Подрезково, на маленький подмосковный склон, где не было даже бугеля. И после каждого спуска «лесенкой» поднимались наверх. На весенние каникулы все желающие выезжали на Чегет. Жили в спортивном зале местной школы, все тридцать человек. И как-то бытовые условия никого не напрягали, да и не знали мы другого.
Я отзанимался там два года, и бросил. Как бросил плавание, геофак МГУ и прочие полезные «вещи». Просто меня не пригласили весной на очередной «Кавказ», как единственное инородное тело в секции, все остальные были учениками школы. Потом передумали и позвали , но я уже обиделся и не поехал. И завязал с горными лыжами на долгих двадцать лет. Попросту забыл о них. За это время случилась перестройка развитого социализма в дикий капитализм, у людей появились деньги и желание их правильно потратить. Экзотические горные лыжи приобрели массовый характер. Встали на них и все мои друзья. Дабы не отрываться от коллектива, пришлось и мне вспомнить былое. Как ни странно, спустя столько лет оказалось, что ноги-то помнят. Мне понравилось, я втянулся, поставил на лыжи дочку, и теперь в новогодние праздники дорога на юг закрыта. Мои товарищи, вернувшие меня на «гору», быстро пресытились, и катаются эпизодически. Я же, как заведенный, отрываюсь за все пропущенные годы. Иногда, очень нечасто, в Австрии, раз в год, перед мартовской выставкой в Милане, в Италии. Но, как правило, делаю это в Баварии, совмещая приятное с полезным. По делам мне приходится довольно часто там бывать, и в каждый свой приезд с декабря по май я выкраиваю хоть пару дней для любимого занятия. Я облюбовал два места, известный всем олимпийский Garmisch-Partenkirchen, и мало кому знакомый Grosse Arber.
Арбер, хоть и «Гроссе», а горка небольшая, всего-то полтора километра. Но, не смотря на то, что находится она (горка) не в Сибири, не в Заполярье, и даже не на широте Москвы, снег там есть. Каждую зиму. И довольно много. Северо-восточная часть Oberphalz загадочным образом холоднее Нюрнберга и Мюнхена. В том же Регенсбурге может за зиму пару раз выпасть снег, и тут же стаять, а где-нибудь между Schwandorf и Cham всё белым бело. Тоже ненадолго, но разницу почувствовать можно. А на Арбере снег лежит почти всю зиму. И оборудовано там всё на высшем альпийском уровне. Подъемники, ресторанчики, парковка. И склоны хорошие и разные. И даже, что удивительно, там проводятся этапы женского кубка мира. Удивительно потому, что на планете много горных систем, и в каждой из них много высоких вершин, у подножия которых построено много горнолыжных курортов. И многие из них, мечтали бы принять если не мировой чемпионат, то хотя бы этап кубка мира. Но на всех не хватает, а вот Арберу досталось. И совершенно случайно, несколько лет назад, на один из этапов попал и я, просто поехав покататься. После первой попытки, поднимаясь наверх, я оказался в одной гондоле не с кем-нибудь, а с самой Аней Персон, звездой горных лыж тех лет, выигравшей этот этап и в слаломе, и в гиганте. Я не заговаривал с ней, не просил автограф, просто сидел напротив в почтительном молчании.
Прошло семь лет.GAP 2011 – чемпионат мира по горным лыжам в почти родном Гармиш-Партенкирхене. Пропустить такое я не мог. В первый день попал на женский Super G. Билеты в зрительский сектор я не брал, а просто катался на Alpspitze, время от времени подъезжая к Kandahar, трассе соревнований, полюбоваться виртуозной техникой мировых звёзд. Закончилась первая попытка, стою в очереди на Kreuzeckbahn, спортсмены проходят по отдельному коридору. Захожу в гондолу, за мной – Аня Персон.
Мир тесен, господа, и немного меньше, чем кажется.
4. Грибы from Bavarian Forest.
Как-то летом Герр Штойбер пригласил в обеденный перерыв к себе домой. Благо живёт он в сотне метров от фабрики. Мечта москвича. Расселись за круглым столом на кухне, разлили кто воду, кто Apfelschorle (kein bier vor vier), Фрау Штойбер поставила в центр стола большое блюдо с Knödl и кастрюлю с соусом.
- Павел, сегодня у нас кнедли с грибами. Грибы из нашего леса. Надеюсь, получилось неплохо.
- А что, грибы пошли?
- Грибов – полон лес, только собирать некогда, ты же знаешь, всё работа, работа.
- Слушайте, а дайте мне корзинку, завтра воскресенье, я утром в лес схожу. Я же заядлый грибник, всё детство провел в деревне, грибы да ягоды моя специализация.
- Хорошо, а на обед мы как раз хотели пригласить тебя в Bergfried. Заодно и грибы заберём.
Bergfried - гостиница, в которой я всегда останавливаюсь, стоит на склоне большого холма, в километре от города. Считается главным местом для обедов по выходным и праздничным дням среди жителей городка и окрестностей. Вокруг лес, вековые буки и ели. На вершине холма - развалины средневекового замка. Сохранились фрагменты стены, несколько башен. Семь раз в году, в июле и августе, по выходным местная община дает там представление из жизни средних веков. О том, как нехороший местный барон Guttenstein грабил всех проезжающих через его владения и приставал к крестьянским девушкам, подлец. Все актеры - местные жители. Средства на организацию и реквизит выделяет магистрат. Забавно узнать в одном из рыцарей баронской свиты, влетающей на конях в замок в доспехах и при полном вооружении, своего партнера по бизнесу, с которым накануне обсуждал деловые вопросы. Вот она улыбка фортуны, мой партнер, владелец фабрики - рыцарь в свите, а автослесарь, мой добрый знакомый - барон. И очень убедительно выглядит в этой роли.
После спектакля, когда публика спускается вниз, к своим машинам, я захожу попить с актерами местного пива с местным же шнапсом в одной из сохранившихся башен, превращенных ныне в костюмерную. Кто-то уже в джинсах, как я, кто-то еще в средневековых одеждах. На столах мечи, шлемы, ящики с пивом, баварские колбаски. Пиво варится на местной пивоварне с шестнадцатого века в очень ограниченном количестве, так что в супермаркете «Lidl» на окраине города его не купишь. Оно продается только в паре маленьких магазинов, в немногочисленных заведениях и развозится по домам по предварительным заказам. Шнапс с труднопроизносимым названием, изготовленный по особому рецепту также продается только в городе и нескольких окрестных деревнях. Колбаски делает кузен моего партнера и продает вместе с другими абсолютно натуральными продуктами собственного производства в крошечном магазинчике у ратуши. Некоторые из моих клиентов, приезжая в N, скупают их килограммами, в Москве-то колбасы из мяса уже не найти.
В воскресенье, около одиннадцати, вволю выспавшись и от души позавтракав, я взял корзинку, нож и пошёл в лес, начинающийся прямо у отеля. В Подмосковье надо было бы вставать в пять, и выходить в шесть, здесь же кроме меня других желающих не было, и можно было не торопиться.
Благородных грибов, белых и подосиновиков практически не было. Но лисичек, сыроежек, маслят и прочих разночинцев за два часа неторопливой прогулки я набрал полную корзину. Вполне удовлетворенный и процессом, и результатом, я вернулся в отель. Как раз подъехал и Герр Штойбер с семейством. Слегка раздувая щеки, продемонстрировал им свои успехи. Однако, ожидаемых проявлений восторга я не дождался. Напротив, с легким скепсисом, с очень легким, чтобы не обидеть меня, они разглядывали содержимое лукошка. «Павел, не все из этих грибов едят в Германии». Улыбка на моем лице сжалась, уголки губ опустились к низу. «Павел, не расстраивайся, мы не большие специалисты, возможно, что-то путаем. Давай подойдем к Алексу и спросим у него, он большой знаток в этом деле». Алекс, менеджер отеля, посмотрел на грибы, посмотрел на меня, и спросил просто, без обиняков: «Павел вы что поругались, проблемы в бизнесе, и ты решил избавиться от всего семейства Штойберов?». Я стоял опешивший, что за ерунда, я грибы собираю с детсадовского возраста, у меня в корзинке нет ни поганок, ни мухоморов, ни могущих вызвать сомнение опят. Никаких условно съедобных свинушек, валуёв, требующих вымачивания груздей. Как оказалось, вкуснейшие, зажаренные с картошечкой и лучком, сыроежки они считают ядовитыми грибами. Я был расстроен, мой образ «супергрибника» был развеян, не успев сложиться. И по сей день, лишь речь заходит о грибах, Штойберы любят вспомнить, как я пытался от них «избавиться», и посмеяться.
5. Гроссе Индустрия!
Война прошлась по моей семье, как каток по асфальту. Из семи мужчин ушедших на фронт, вернулся один, старший брат отца. Да и тот с пулей под сердцем, от которой и умер, не дотянув до сорока. У меня никогда не было деда, один умер ещё до войны, второй, мамин отец, в первом же бою был ранен, попал в плен и погиб в концлагере. Никого из этих семи мужчин я не знал, отцовский брат умер до моего рождения. Но больше всего обидно было за деда, за него же, я люто ненавидел фашистов, Гитлера и войну. Но, к своему удивлению, не испытывал даже малейшей неприязни к немцам. Ни к нации вообще, ни к отдельным её представителям. Не было этого ни при знакомстве с Герром Штойбером на выставке в московском Экспоцентре семнадцать лет назад, никогда после. А за эти годы я за сотню раз побывал в Германии, повстречался не с одним десятком людей. Впрочем, я всегда полагал, что сын за отца не отвечает, и мои приятельские, а порой и дружеские отношения с представителями послевоенного поколения, не шли вразрез с моими взглядами и принципами. К тому же Германия, как, пожалуй, ни одна страна, «ответила» за свои прегрешения. И еврейская иммиграция, и всевозможные компенсации узникам концлагерей, и признание вины и прочая, и прочая. Другое дело, что третий рейх и натворил, как ни одна страна в мире, и тридцать миллионов загубленных душ никакими компенсациями не отмолишь. Но их, в том числе и моих родных и двоюродных дедов и дядьёв, не вернуть. А жизнь продолжается. Воевали мы за долгую историю России много с кем, и если до сих пор мстить и ненавидеть за Бородино и сожженную в двенадцатом году Москву, за годы смуты и Лжедмитрия, за Севастополь и Порт-Артур, ничего путного не выйдет. Помнить надо, чтить память павших – святое, ненавидеть нынешних французов, поляков, турок, японцев, немцев, наконец, - нет. Правда, первое время, я испытывал некую неловкость перед дедом, которого видел лишь на маленькой, пожелтевшей от времени, карточке. А в его лице, наверное, и перед всеми нашими павшими. За то, что сотрудничаю с немцами, что пожимаю им руки, улыбаюсь. И больше всего за то, что делаю это искренне, что мне нравится бывать в Германии, что я почти влюбился в Баварию, и, даже, подумывал одно время о переезде туда с семьёй. В такие моменты я разговаривал с дедом Максимом, которого не знал, пытался, как мог, объяснить, что не в ответе эти люди за содеянное их отцами и дедами, что они сами сожалеют о той страшной войне, и большинство из них искренне ненавидят фашизм вообще и ефрейтора-параноика в частности, ввергшего их страну и полмира в пучину страшной катастрофы. Не знаю, слышал ли он меня, понимал ли. Надеюсь, что так. Но если в отношении послевоенного поколения немцев, я всё решил для себя довольно быстро, то как быть с принимавшими участие, стало для меня большим вопросом. Возможно, один из этих милых стариков, сидящих в парке на берегу Isar, в сорок первом под Ржевом послал из своего шмайсера ту пулю, что носил под сердцем дядя Толя, не доживший трёх лет до моего рождения. А другой, в сорок третьем, в лагере, замучил до смерти моего деда. Впрочем, за семнадцать лет мне не пришлось общаться ни с одним из них, никто из стариков так и не заговорил со мной, не протянул ладонь для рукопожатия. Никто, кроме одного. Отца моего партнера, Томаса Штойбера-старшего.
В мой третий или четвертый приезд, выйдя из поезда в Швандорфе, вместо Томаса Штойбера-Jr. и универсала «Е» класса, я увидел тёмно-зелёную «цешку» и радостно улыбающегося старшего Герра Штойбера. Он знал пару фраз по-английски, и перемежая немецкие и английские слова, объяснил мне, что сын не смог меня встретить, и попросил его. По дороге мы пытались общаться, но словарный запас моего немецкого и его английского иссяк в первые пять минут поездки. Следующие четверть часа мы ехали молча. Вдруг, указывая толстой сигарой, зажатой меж средним и указательным пальцами, в моё окно, он гордо произнёс: «Grosse Industrie!». Я посмотрел направо, там вдалеке виднелись многочисленные трубы и заводские цеха. Штойбер-старший, что-то вдохновенно мне рассказывал, я ничего не понимал, и лишь догадывался, что речь идёт о грандиозности местной промышленности. Я вежливо соглашался, покачивая в такт головой, и время от времени вставляя междометия на англо-немецком языке. Так, увлеченно беседуя, мы добрались до фабрики. Вечером, в первый раз, я был приглашён к Штойберам домой, на семейный ужин. Собрались все, Герр и Фрау Штойбер, обе дочери и его отец с женой. Отцу было под восемьдесят, но выглядел он молодцом. Как и его супруга, которая почти не принимала участия в нашей оживлённой беседе, лишь мило и дружелюбно улыбалась, время от времени вставляя одобрительные реплики на сказанное мужем или сыном. Старший же Штойбер активно участвовал в разговоре, потягивая пиво и попыхивая неизменной сигарой. Коснулись войны, Штойбер-Senior рассказал, как воевал, слава Богу, на Западном фронте, как попал в плен во Франции, как бежал. Как плохо с ним обращались французы и как хорошо американцы, в оккупационной зоне которых оказался N. Когда речь зашла о французском лагере, я вдруг ясно представил себе деда, умирающего от голода и ран в лагере немецком. А этого забавного старика – молодым парнем в форме со свастикой и шмайсером в руках. И так накатило, так остро ощутил чувства стыда и вины перед моими павшими, что извинился и вышел из-за стола. В туалете умылся ледяной водой, постоял-подышал, глядя на свое отражение. Вот он сидит, бывший солдат вражеской армии, за одним столом со мной, мы мило беседуем, и я, о ужас, не испытываю к нему ненависти, ни, даже, неприязни. Напротив, мне хорошо за этим столом, приятны эти люди, и этот старый человек, пускающий кольца сигарного дыма и рассказывающий хриплым голосом о своих похождениях военных лет. О том, как пробирались с товарищем через пол-Европы домой, как добрые американцы подкармливали их шоколадом, как обустраивал послевоенную жизнь и начинал этот бизнес.
В последующие мои приезды почти всегда на вокзале в Швандорфе встречал меня он, старший Штойбер. Думаю, он сам вызывался. Всеми делами давно ведал его сын, круг общения был ограничен, и восьмидесятилетний старик тянулся ко мне, тридцатилетнему парню. Я привык к нему, и если по какой-либо причине в мой очередной прилет, мы не встречались, я расстраивался. Мы говорили с ним на разных языках, но отлично понимали друг друга. Как Кузьмич и Райво в «Особенностях национальной охоты». Также, как и они, мы оживленно болтали, вкладывая собственный смысл в сказанное собеседником, и, возможно, имевшим ввиду совсем другое. Мы разговаривали на разные темы, неизменным было одно. Каждый раз, везя меня со станции, примерно на двадцатой минуте «полёта», старший Томас указывал рукой вправо: «Grosse Industrie!». А я в очередной раз, как в первый, вежливо и с пониманием кивал головой: «Ja, ja». Мы почти подружились, и когда несколько лет назад его не стало, я сильно переживал.
Теперь меня встречает его сын или старшая внучка. И иногда, примерно на двадцатой минуте поездки, я показываю своему партнеру на заводские трубы и говорю: «Grosse Industrie». Он улыбается, и мы вспоминаем его отца.
Прости, дед!
6. Гармиш.
Тёплым и солнечным январским вечером продвигаемся к австрийской границе. Днём, в Венеции, была почти весна, здесь же, в предгорьях Альп становится прохладнее, траву сменяет снег. Снег свежий и его много. Чем выше, тем больше. За те пару дней, что нас не было, навалило. Темнеет, и мы попадаем в рождественскую сказку. В свете фар медленно спускаются на землю большие пушистые снежинки, из труб альпийских шале, стоящих вдоль трассы, поднимается вверх белый дым. По бокам проступают сквозь темноту силуэты гор с заснеженными вершинами. Главное в такие моменты не вспоминать о Москве, чтобы не разрушить идиллическое настроение. И я думаю не о ней, а о Гармиш-Партенкирхене, о том, что через час, строго по плану, мы будем там, бросим вещи у Вилли и пойдем в любимый подвальчик, где нас ждёт «Крестьянская закуска» и доброе баварское пиво. Под эти приятные мысли и музыку Slade мы сворачиваем с трассы на финишную прямую – дорогу Миттенвальд – Гармиш. При съезде стоит большой информационный щит, но что на нём написано рассмотреть не успеваю, и мы едем дальше, навстречу сытному ужину в уютном ресторане. Снег продолжает валить, под колёсами образуется каша, приходится снижать скорость. Через несколько километров встречается ещё один щит, затем третий. Появляется какое-то внутреннее беспокойство, нехорошее предчувствие, и у четвертого щита я притормаживаю. Написано по-немецки, мои скудные познания в котором позволяют сопоставить слово «gespert» с обильным снегопадом и придти к выводу, что, возможно, зря мы сюда едем. Впрочем, машины, и встречные, и попутные иногда встречаются, а до Гармиша не более сорока километров, и, может, мои опасения напрасны. Однако, вскоре машин становится всё меньше, а снега всё больше, и ехать всё труднее. У первой заправки я останавливаюсь. Человек за кассой рассказывает мне, что дорога и впрямь закрыта, ещё десять километров и шлагбаум. Выпало слишком много снега, и там, где мы спокойно проехали три дня назад, нависла угроза схода лавин. Поэтому дорогу, от греха, перекрыли. Это новость плохая. Но есть и хорошая, можно поехать в объезд. Правда, это крюк в 150 километров, зато не надо возвращаться на трассу, в пятистах метрах от заправки нужный нам поворот.
А счастье было так близко. Холодное пенистое пиво, сводчатые потолки средневекового подвала, кельнерша и колоритная хозяйка в национальных баварских платьях, всё пошло прахом. Теперь, в лучшем случае, мы доберемся до места к полуночи. На минутку представил себя лошадью, после тяжёлого трудового дня приближающейся к конюшне, где её ждут ясли, полные овса и водопой. И вот, наконец, заходит в стойло, а ясли пусты и воды нет. А, каково?!
В тягостном молчании отправляемся в завершающий, надеюсь, этап дневного переезда. Снег не перестаёт валить большими пушистыми хлопьями. Видимость ограничена, под колёсами густая снежная жижа, скорость падает до сорока, а на особенно крутых «загогулинах» горного серпантина – до двадцати километров в час. Время прибытия отодвигается до закрытия объектов баварского общепита. После осознания этого факта есть хочется ещё больше. Очень ко времени вспоминается Чехов и его психотерапевтический рассказ «Жизнь прекрасна!»: "Когда в твой палец попадает заноза, радуйся: «Хорошо, что не в глаз!». Если жена тебе изменила, то радуйся, что она изменила тебе, а не отечеству. И так далее... ". Понимаешь, что всё не так уж плохо. И сразу веселее двигаются поршни, стучат клапана и шелестит резина . В конце концов, главное, чтобы завтра была хорошая погода для катания, а в подвальчике ещё посидим, даст Бог не последний раз. После краткого диалога с Чеховым, а затем с собой, мировосприятие становится более позитивным. И вновь, вместо мыслей о потерянном вечере, трудной дороге и пустом желудке, возвращается ощущение рождественской сказки. И перманентная пелена из снежных хлопьев уже не воспринимается как досадная проблема. А низкая скорость движения позволяет любоваться прелестью альпийской зимней ночи. Время от времени встречаются маленькие, нераскрученные туриндустрией, деревушки с парой скромных подъемников. Альпийские домики завалены снегом по окна. Немногочисленные отдыхающие, лавируя меж сугробов, направляются в кафе и рестораны, за законной парой пива и рюмкой шнапса. Вечера на хуторе близ Обермоса.
В половине первого ночи въезжаем в Гармиш. На наше счастье сотрудникам австрийской сети АЗС “OMV” не спится, и в «призаправочном» минимаркете мы покупаем пиво, баварские колбаски и молочные продукты на завтрак. Ещё пять минут и мы заносим вещи в наш трёхкомнатный Ferienwohnung. И, хотя, скоро час, мы садимся у большого окна с видом на горы, раскладываем на столе нехитрую снедь, откупориваем бутылки и наслаждаемся. Тишиной, красотой и обществом друг друга.
Просыпаемся от яркого солнечного света, пробивающегося сквозь неплотные шторы. За окном роскошное зимнее утро. На фоне ярко синего неба серебрятся свежим снегом горные вершины.
Появляется зуд от шила – скорее на гору. Как у грибника – в пять утра в лес, а то все белые без меня соберут. Завтрак на скорую руку, «быстрее, Наташ, быстрей», в полдесятого мы на горе. Наталья с книгой в ресторане, я с лыжами и палками на трассе «Баерише моторенверке». Концерн BMW для продвижения своей системы полного привода xDrive устроил слаломные трассы на нескольких горнолыжных курортах Германии и Австрии, оснастил их системами видеосъёмки, так что каждый желающий может пройти по дистанции, и по номеру ski-pass найти своё видео на соответствующем сайте. Не знаю, насколько удачен сей маркетинговый ход, но для любителей покататься между флажков это подарок. Через три часа с трудом уговариваю себя остановиться. Я-то могу кататься до закрытия подъёмников, а вот целый день читать в кафе, какой бы интересной ни была книга, и как бы красиво не было вокруг, удовольствие сомнительное. Обедаем на горе толстыми баварскими колбасками с тушеной кислой капустой и, довольные жизнью, спускаемся вниз. Поочередно принимаем дозу - сидим в интернете. Затем пара часов с книгами на кровати, тяжёлая, но победоносная борьба со сном. Долго гуляем по Гармишу, по безлюдным улицам на окраине. Любуемся большими красивыми домами, ухоженными участками за живыми изгородями, силуэтами гор на фоне темного неба, наслаждаемся тишиной. Вдоволь нагулявшись, заканчиваем маршрут в любимом подвальчике. Отложенные накануне мечты воплощаются в огромную сковородку с «Крестьянской закуской», которой можно накормить небольшую семью, кружку ледяного пива, затем вторую. Была ли третья – не помню. На выходе рюмка шнапса от заведения. Моя подруга тоже не в накладе, употребив рыбное меню и, опять же национальный напиток. Выхожу на улицу как волк из известного мультфильма: «Щас спою!».
Завтра ещё немного покататься, сдать в аэропорту машину, самолёт, Шереметьево. Праздник кончается…
7. Тихое счастье
Несколько раз проезжал всю Германию на машине с Юга на Север и с Запада на Восток.
Там везде хорошо. Но моя любовь – Бавария. Возможно, за семнадцать лет регулярных
поездок я просто прикипел душой, и если бы я также часто посещал Шлезвиг-Гольштейн или Баден-Вюртемберг , мои пристрастия были бы иными. Но случилось, как случилось, и Бавария стала для меня вторым домом.
Я люблю бывать в Нюрнберге, гулять по огромной городской крепости с её императорским замком. Затем спуститься по улочкам старого города к рыночной площади. В который раз полюбоваться Прекрасным колодцем (Schöner Brunnen). Пообедать в одном из многочисленных уютных ресторанчиков рядом с площадью. Навестить дом Дюрера, роскошный фахверковый дом Пилата. В декабре здорово заехать на знаменитый рождественский рынок, самой большой в Германии, а, может, и в Европе. Многотысячная толпа не вызывает раздражения, как в Москве. Напротив, ощущение праздника и единения, подкрепленное кружкой Glühwein, не покидает меня весь ярмарочный вечер.
Не менее хорош Регенсбург, древняя столица Германии. Город стоит в месте слияния Донау и Регена уже около двух тысяч лет. В архитектуре переплелись немецкие и итальянские мотивы, иногда его называют северным итальянским городом. Мои заветные места, не отличающиеся в данном случае от туристического мейнстрима – кафедральный собор Святого Петра с окружающими его улочками и каменный мост через Дунай (Steinerne Brücke).
Мюнхен, по моему глубокому убеждению, один из самых комфортных городов Европы.
Он красив, светел, имеет все необходимые атрибуты большого города – разветвленную и удобную транспортную сеть, театры, музеи, великолепный зоопарк, не менее впечатляющий стадион Allianz Arena. Аэропорт имени Франца Йозефа Штрауса – один из лучших в Европе. В 2004 он был признан таковым официально. В аэропорту у меня проложен собственный маршрут, в какой-то момент ставший традиционным. Перед вылетом, я люблю пройтись по накрытому куполом пространству между первым и вторым терминалами, где выставляют на обозрение публике то новые модели автомобилей, то океанскую яхту, участницу Volvo Ocean Race, то ещё что-нибудь интересное. Ближе ко дню Святого Николая там заливают каток, и размещают рождественский рынок. Затем зайти в «Авиапивоварню» Airbräu, где пиво варят прямо в заведении. То есть, основное производство находится, конечно же, вне зоны видимости, но часть начищенного до блеска медного оборудования расположена посреди зала. Время от времени туда подходит пивовар с ноутбуком, подключает его к сети, и, в зависимости от увиденного на экране, засыпает в чаны то или иное количество солода или хмеля. Впрочем, это лишь мои догадки, основанные на законе о чистоте пива 1516 года, гласящего, что пиво должно вариться только из солода, хмеля, дрожжей и воды. Пиво отменное, также как и свиные колбаски с Fasskraut. После посещения Airbräu можно отправляться на паспортный контроль, теперь полёт пройдет нормально.
Я не люблю смотреть на животных в клетках, поэтому давно не хожу в цирк и всячески уклоняюсь от просьб дочери сходить в московский зоопарк. В мюнхенский я забрел случайно, гуляя вдоль берега Isar, и теперь почти каждый наш прилет, если есть время, мы с дочкой идём в Tierpark Hellabrunn. Как мерседес отличается от жигулей, так мюнхенский зоопарк отличается от московского. Местные «жители» живут не в клетках, а на довольно больших огороженных территориях, напоминающих, по возможности, их среду обитания. Порой это создает некоторые неудобства посетителям, мечтающим увидеть зверя, который именно сегодня спрятался за деревьями в дальнем углу своего участка, и никак не хочет оттуда выходить. Но, думаю, мало, кто обижается. Мы, например, за те семь или девять раз, уже и не помню точно сколько, что были в Tierpark, так ни разу и не видели медведей. Но не расстраивались по этому поводу, там есть на что посмотреть ещё. Наконец, там просто приятно гулять, как в хорошем парке. Ощущение города отсутствует, кругом лес и никаких небоскребов, да и вообще домов не видно. А рядом с хорошо оборудованной деткой площадкой расположен очень симпатичный ресторан и biergarten. Так что, если кто-то из папаш на третьем часу прогулки устанет смотреть на звериные морды, он может там приземлиться, и жизнь наладится.
Вообще в Мюнхене много мест для прогулок, и у каждого свои предпочтения. Мой излюбленный маршрут не отличается оригинальностью. Начало на Marienplatz с её вечной интернациональной толчеёй. Пару минут насладиться виденной много раз, но не надоедающей красотой площади, далее на Maximilianstrasse, одну из четырех главных улиц города. Прохожу её всю, от Национального театра до Изара. И слева, и справа нескончаемой вереницей тянутся шикарные витрины дорогих бутиков, но, в отличие от миланской Монтенаполеоне, людей здесь на порядок меньше, а улица шире и приятней. Немного постоять на мосту через Изар, посмотреть на воду, на Maximilianeum, красивое и величественное здание Ландтага, парламента Баварии. Теперь погулять в парке Макимилиананлаген и завершить всё достойным обедом в одном из ресторанчиков с видом на реку.
Обязательное для посещения место – Нимфенбург, огромный дворцовый комплекс с великолепным парком и ботаническим садом. Небольшое озеро и каскад прудов придают прогулке по парку ощущение завершенности и совершенства, достигнутого архитектором Агустино Барелло в семнадцатом веке.
Alte Pinakothek (Старая Пинакотека) – одна из лучших картинных галерей мира. Здание красиво и величественно снаружи и аскетично внутри, здесь нет ни скульптур, ни графики, но коллекция картин выше всяких похвал. И, естественно, одно из лучших собраний Дюрера.
День заканчивается ужином в «Café Am Beethoven Platz». Однажды попав туда, я сразу почувствовал, что «это моё». Ресторанов в Баварии много, и очень мало из них плохих. Где-то чуть уютней, где-то чуть вкусней, там вид на ратушу, тут – на горы. Здесь не сказать, что видовой open air, или какой-то уж совсем необычный зал. Не «мишленовская» кухня. Но тут своя неповторимая атмосфера, которая создается каким-то неуловимым образом и ощущается далеко не всеми. Обычное дело, как в музыке, я могу «балдеть» от Slade или Deep Purple, а для кого-то это какофония в отличие от любимого Стаса Михайлова. В общем, кому баня с веником, кому совмещенный санузел. Если зайдете и не понравится, не серчайте. А по мне нет лучше места для ужина, хоть в одиночестве, хоть с дамой или друзьями. Во-первых, старинный дом, в котором находятся кафе и отель Mariandl, необычен и очень красив. Во-вторых, ресторан хоть и не гастрономический, но кухня хороша. В-третьих, приятная публика. Кафе расположено рядом с университетской клиникой, соответственно, посетители, в основном студенты и доктора. Всё вместе складывается, как пазлы, в уютную и притягательную атмосферу. В просторном зале стоит рояль, и каждый желающий может подойти и сыграть. Надравшихся на корпоративе менеджеров, пытающихся «лабать» «Мурку», или расчувствовавшихся от шампанского дам, «набирающих» на «клавиатуре» «Белые розы», здесь нет. Зато, время от времени, к инструменту подходят молодые ребята и очень здорово, и главное, от души, играют блюз, регги или рок-н-ролл. Как-то раз за рояль сели два парня и девушка и так «отожгли» в шесть рук, что народ повскакивал из-за столиков и аплодировал стоя, посвистывая от удовольствия, как на рок-концерте. Собственно, с того момента я и решил, что каждый мой приезд в Мюнхен, по крайней мере, один раз я должен отужинать там. Понравилось кафе и моей дочери. Она очень уважает мохито, безалкогольный, естественно. А там за стойкой знойный мулат, улыбаясь белоснежными на общем фоне зубами, ловко и вкусно делает этот напиток кокосовых пляжей.
Ну и, наконец, баварская глубинка. Oberphalz, Creis Cham, город N.
В мой первый приезд культурным шоком для несостоявшегося географа было то, что «грибные леса» в Германии есть. Я-то думал, что в Западной Европе, исключая Скандинавию, есть только города, поля, и заводы. Ну, ещё жиденькие перелески и всё. Баварский лес приятно удивил меня вековыми буками, соснами, елями, чистотой, и, главное, размерами. Это, конечно, не карельская тайга, но с дальним Подмосковьем потягаться может. А по чистоте и ухоженности – сто очков вперёд. К сожалению, чудаки с большой буквы «М» встречаются везде. Поэтому, дабы не создавать лубочную картинку, признаем, что и там, на обочине лесной дороги можно встретить пустую пачку Marlboro или банку из под Kulmbacher. Но, во-первых, их так мало, что можно принять за допустимую погрешность, а, во-вторых, стоит удалиться в лес, и не увидишь ни пачек, ни банок, ни бумажек. Потому что на пятитысячный город N приходится семь «чудаков», а на аналогичный по размерам российский пгт – семьсот. Сколько их в Москве – подсчету не поддается. И не то чтобы они все уж такие упыри. Нет, в обычной жизни могут оказаться славными ребятами. Просто почему-то нагадить в лесу, оставив после пикника гору мусора, не считается у нас зазорным и неприличным. Ничего не попишешь, менталитет. И безнаказанность. Нет ни морального пресса соотечественников (сделаешь замечание – можно и по «репе» получить), ни вполне материального взмаха карающего меча закона (а оно им надо?).
Итак, город окружают леса, сам N мал, аккуратен и красив. Жизнь нетороплива и размеренна. В городке за семнадцать лет, что я туда езжу, ничего не поменялось. Впрочем, по словам местных жителей мало что поменялось и за те 500 лет, что он получил статус города. Замена труб водопровода и монтаж канализационной системы, а также появление в домах бюргеров посудомоечных машин и интернета не в счет. Та же церковь, те же дома, те же улицы. А главное сохранился тот же неторопливый и спокойный уклад жизни. Большую часть года улицы пусты. Пусты настолько, что задаешься вопросом, где и что делают 5000 человек местного населения. Утром , днём и вечером, в будни и выходные количество прохожих примерно одинаково, и редко доходит до двухзначного числа. Машин чуть больше, в основном, за счёт транзитного транспорта. Скученность в лице пяти –шести человек, пребывающих в одно время в одном месте можно заметить лишь в двух супермаркетах на въездах в город. Ещё в N есть отделения трех банков, аптека, старая пивоварня, кондитерская, маленький универсальный магазин с почтовым отделением, колбасная лавка кузена моего партнера и заправка. Это те места, куда регулярно заходят местные жители, и что-то покупают. Есть ещё пара магазинов одежды, один обуви, два всякой всячины от электроники до сувениров и одна антикварная лавка. Но туда почти никто почти никогда не заходит. Как они существуют – для меня большая загадка. Это же касается двух кафе и ресторана на центральной площади. Кафе бессистемно открываются и закрываются и всегда пусты. В ресторанчике ежевечерне собирается компания из местных мужчин, умещающаяся за одним круглым столом. К ним же подсаживается хозяин заведения. Из еды на столе пиво и картофель фри. Других посетителей в будние дни нет. Раз в два месяца захожу поужинать я, обмениваюсь приветствиями со знакомыми, присаживаюсь за дальний столик. Подходит официант-чех (до границы двадцать километров), принимает заказ и возвращается к столу завсегдатаев. Там идет оживленная беседа, периодически прерываемая взрывами хохота. Время от времени из-за стола выходит кто-нибудь из моих знакомцев и подсаживается ко мне: «Ну как дела, Павел?». Поскольку по-английски там мало кто говорит, а я не говорю по-немецки, беседа быстро заканчивается. Но мы довольны, я чувствую себя уже почти местным, моим собеседникам приятно чем-то разнообразить общение в замкнутом кругу. Наверху сдаются номера, но кто там останавливается и останавливается ли вообще кто-нибудь, я не знаю. А ведь когда-то, лет сто пятьдесят назад жизнь здесь кипела, и гостиница, и ресторан бывали полны. О чём свидетельствуют старые пожелтевшие фотографии на стенах и рассказы Герра Штойбера. Тогда здесь была почтовая станция со сменой лошадей и самая большая ярмарка скота во всей округе. Утрата статуса ярмарочного города, пожалуй, единственное значимое изменение в жизни N за несколько веков истории.
Оживление в городе наступает по большим церковным праздникам и в дни, отмечаемые местной пожарной командой, стрелковым обществом и прочими профессиональными союзами и клубами по интересам. Тогда на центральной площади (по праздникам) или где-нибудь на выселках (в дни клубов и союзов) устраиваются шатры, расставляются столы, монтируется незамысловатая сцена. Звучит музыка, пиво льется рекой, заедаемой сотнями колбасок. Собирается полгорода и несколько человек залётных, вроде меня. Всем весело и хорошо. Пьяных нет, агрессии – ноль. На следующий день город вновь «вымирает», а след от праздника остается только в душе, материальных свидетельств в виде остатков тары, пластиковой посуды или скомканных салфеток найти не удастся и Пуаро.
Кому-то жизнь в таком городке покажется скучной и пустой. Двадцать лет назад я бы согласился. Теперь же я крепко завидую «энцам» и всё чаще задумываюсь о «разводе» с Москвой.
Как-то мы с Герром Штойбером и местным автослесарем бароном Гуттенштайном сидели в ресторане отеля Bergfried, что в полумиле от города, пили пиво и философствовали. Говорили обо всём понемногу, о политике, об экономике, об иммиграции и проблеме ассимиляции. Потом разговор зашёл о жизни в мегаполисах и маленьких городках на пленэре. Стали сравнивать плюсы и минусы того и другого. Так вот, они сказали, что в большой город переедут, только если вынудят обстоятельства. Или сгонят со своих мест, как в Судетах после войны. «Житие свое» называли не иначе, как «маленький рай» и «тихое счастье». Чистый воздух, родниковая вода, тишина, вокруг леса, поля, реки, озера. И при этом все блага цивилизации, за исключением, разве что, ночных клубов и десятизальных кинотеатров. Но, когда потянет к искусству (музеи, театры, керамика) или развлечениям (кино, клубы, «клубничка») – до Мюнхена двести верст, два часа по великолепным дорогам (столько же я трачу от Крылатского до Бутова, когда везу ребенка в шесть вечера с тренировки). Так что большой город они видали в гробу. И это про красивейший Мюнхен, где нет пробок в нашем понимании, где можно дышать и пить воду из-под крана. Где можно жить. В отличие от Москвы, где жить нельзя. И это как аксиома, и не спорьте. В МОСКВЕ ЖИТЬ НЕЛЬЗЯ!!! Но мы живем, по привычке. Потому что здесь, работа, школа, институт, родители, дети и еще двадцать три причины. Мы дышим выхлопными газами, полдня простаивая в пробках, и лишь немногие из нас задумываются, насколько еще сократилась жизнь за этот день. И я почти уверен, что, даже зная точную бухгалтерию, отчет о прибылях и убытках, форма №2: подышал 2 часа на МКАДе – вычитаем 10 минут жизни, 8 часов в центре – еще 20 минут долой, по дороге с работы 3 часа в пробке – минус 15 минут. Год прожил в Москве – на две недели раньше помрешь. Десять лет прожил – жизнь укоротилась на полгода. Так вот, даже зная точно, насколько сокращается жизнь от проживания в мегаполисе, лишь единицы решатся, бросят все и уедут. А если посчитать время, потерянное в пробках, да помножить на «нервный» коэффициент от этого стояния, и вычесть результат из тех, дай Бог, 70 – 80 лет, отпущенных нам на все-про-все, то картина получится совсем безрадостная. Кстати говоря, сам – то я, до сих пор москвич. И вроде ведь неглупый человек, и все понимаю, но школа дочери, ее секция по гольфу, мама, моя работа и еще 23 причины.
Вышли мы из ресторана, они счастливые, а я в печали.
Может в консерватории что-то подправить?!
