Абхазия...

[Патроннъ]

Точно.
Так и есть.

[QueenQocaina]

p.p.s. Сам был в Абхазии и в первый раз ещё до рождения ТС, представление о стране имею.

Напишите свой отчет и мы его с удовольствием почитаем. У каждого свое представление об Абхазии. То, как пишет Автор, берет за душу, хочется читать и перечитывать.

[Voxel]

Напишите свой отчет и мы его с удовольствием почитаем. У каждого свое представление об Абхазии.

Я в содержании отчёта против наличия пространных рассуждений о политике. Тем более, что сам автор на момент событий 1991 пребывал в детстве.
Если я в своём отчёте об Абхазии начну писать про Анджелу Дэвис и Луиса Корвалана, да ещё Брежнева с Картером приплету - это будет интересно? Сомневаюсь.

[QueenQocaina]

Если я в своём отчёте об Абхазии начну писать про Анджелу Дэвис и Луиса Корвалана, да ещё Брежнева с Картером приплету - это будет интересно?

Если Вы их так же гармонично вставите в свой отчет, как и Автор, то будет интересно.

[Свинокрад]

Умиляет - автор так живо пишет и судит о событиях августа 1991 и не только, как будто он не был в то время в возрасте 7-летнего мальчика.

Восемь, отец, восемь...



Что такое восемь лет в 1991 году? Я родился на год позже кончины Брежнева, на год раньше самоубийства Щелокова. Уже застрелили Леннона, но еще не застрелили Улофа Пальме, можете вы это понять, которому было четырнадцать? Вы, который были, возможно, хороши как атлант, в душе которого цвели лилии? Нет, вы этого понять не можете, потому что вам было уже двадцать три, а мне — восемь, на душе у меня падали листья, и советская власть не торопилась распахивать передо мною врата жизни.

Итак, вам восемь лет, вы хотите жить, но советская действительность заставляет вас умирать по десять раз на день. Вы встаете по будильнику, вас готовят в первый класс, вас сажают по утрам за стол и подносят овсянку, сделанную по советскому ГОСТу. Вам включают телевизор, где военные танцуют «Лебединое озеро», балерины бегают с автоматами вокруг Белого дома. Вам восемь лет, и вы погибаете ото всего этого, несмотря на то, что балет у нас самый лучший.

А потом вам приносят газету, где сообщается, что Пуго-то — он, оказывается, застрелился. Хорошенькое дело… Мне не сегодня завтра в первый класс идти, а Пуго — он лежит мертвее мертвых. Мертвее даже, чем «вечно живой» в Мавзолее.

Если б тогда провели опрос среди населения, то что бы ответили люди на вопрос: «Итак, Пуго застрелился. Что вы об этом думаете?»?

Они бы ответили:

— С туалетной бумагой напряженка, того нет, сяго нет, а ракеты, автоматы, пистолеты хоть куда. Не дают осечек.

— Дали бы мне пистолет, я бы этого Пуго…

— Боже ж мой, какой хороший человек скончался, боже ж мой…

— Все там будем…

— И правильно сделал: разве это жизнь?..

Опрос закончен.

1 сентября я таки пошел в школу. Была куплена форма советская, впоследствии отмененная специальным декретом новой власти. Новая власть быстро расправлялась с символами прежней эпохи. На Лубянке рухнул Феликс, а старый директор школы, говорят, рухнул в обморок. Он консерватором был, этот старый директор школы. Наконец, с книжных полок библиотек окончательно рухнула в помойку трилогия Брежнева.

А Пуго?

Как уже было сказано, он застрелился.

Зачем?

А черт его знает… Ну имеет право человек застрелиться, если впереди пустота, а на душе осень?

[ifm149krs]

А вот и коршуны набежали..... Интересно будет хоть один отчёт на форуме без умников судилища? Может кто-то из модераторов наберется смелости и вычистит все кроме авторских сообщений? Тут это явно нужно

[BlackAngel_Iv]

Может кто-то из модераторов наберется смелости и вычистит все кроме авторских сообщений?

ну не без этого,напишите профильно с чем вы не согласны, разберемся.......
Есть и смелость и другие качества,давайте по теме.............

[Voxel]

У ТС будет продолжение отчёта об Абхазии? Автор как-то неожиданно замолчал.

[vagabondit]

Я в содержании отчёта против наличия пространных рассуждений о политике. Тем более, что сам автор на момент событий 1991 пребывал в детстве.

Следуя этой логике, Вторую Мировую вправе обсуждать не больше пары тысяч человек на этом свете, а уж про Первую Мировую и все, что раньше, включая Куликовскую битву - вообще никто рот открыть не моги.

Я тоже приветствовал бы продолжение, но только поставил бы бы Свинокраду сверхзадачу стилизации уже не под Бабеля, а под Фазиля Искандера, тем более, что фактура на месте и сама просит градус гротеска и абсурда подзадорить.

Типа:

"А тебе, Ясон, -- спросил я, -- приходилось убивать человека?" И добавил: "сеилагот"

Я лежал на высокой бабушкиной тахте и, изогнувшись, смотрел в противоположный угол залы -- так называли этот блиндаж в Мухусе. Там почти в полной темноте лежал Ясон. Ясон курил, и огонек папиросы, когда он затягивался, озарял его впалую щеку, коротенький нос и большие губы. "Хазшаз анцва дуудза илпха хамазаайт", ответил он. И засмеялся

[Свинокрад]

Коварство большого мегрела

Говорят, в 1951 году Сталин сказал: «Ищите большого мегрела». Он это произнес в Кремле, но слова эти докатились страшным эхом аж до восточной Абхазии. Он это произнес, и чекисты — они схватили эти слова как выдрессированные псы; они обнюхали, облизали их и жадно вгрызлись в них своими острыми клыками. Они чуяли большую кровь в этих словах, и если они не хотели, чтоб это была их кровь, они должны были найти большого мегрела. Этот Сталин — он все-таки далеко забрасывал свои слова, чтобы они докатились мрачным клубком до Тбилиси, к сапогам министра госбезопасности Грузии Рухадзе, который начал его распутывать.

В 1951 году большого мегрела не было ни в Тбилиси, ни в Сухуми. Он сидел в Политбюро, и у него тряслись руки как у Янаева сорок лет спустя. Он источал уверенность и непоколебимость, но руки прятал в карманах серого пальто. Он принимал разных высокопоставленных гостей, но небрежно здоровался с ними, небрежно давал указания, небрежно прощался. Он заслужил себе право быть небрежным в общении с «навозом истории». Но когда к нему пришел страх, он не смог его выставить за дверь и расстрелять. Этот страх — он входил в его дверь без пропуска и приглашения в любое время дня и ночи, часто задерживаясь неделями.

Вот вы, маленькие люди, которыми словно хворостом история-озорница нещадно разжигает пожар событий, зачем вы надеваете очки? Вы надеваете очки, чтобы пробежать глазами коммунальные счета, дескать, не надул ли вас родной ЖЭК, всякую злободневную газетную чепуху. А большой мегрел — он видел в своих очках все: битву атлантов, крушение Атлантиды, революцию, исход народов, полчища рабов и грязно-красно-бурый поток, что, вырываясь наверх из лубянских подвалов, все шире и глубже разливался по сталинским проспектам советских городов. Он видел этот поток, в котором захлебывались миллионы, и глаза его под очками поначалу расширились, а затем навеки сузились в хитрые щелки.

Этот страх — он ворвался незваным гостем-мстителем в 1951 году, но сейчас речь пойдет о 1936 годе. Сейчас мы вернемся в 1936 год, когда старый ленивый бог еще валялся под сухумскими солнцем и пальмами, вспоминал «отдельные перегибы» товарищей в кожанках, взвешивал их поступки на своих внутренних весах и задумчиво почесывал голову: «А может, маловато я содрал с Иисуса?» Ха-ха, он еще сомневался в тридцать шестом году, а в тридцать седьмом уже понял, что его надули так, как только могут надувать одесские шулера на Молдаванке.

Любимчик вождя, крепкий хозяйственник, старый честный большевик Нестор Аполлонович Лакоба работал председателем ЦИКа Абхазии. Он был глуховат, этот старый абхазский большевик, но зато очень говорлив. За пламенные разговоры его любили и ненавидели. Горячее южное солнце вошло в его сердце, и сердце неистово билось за общее коммунистическое дело. Но оно билось не в такт другим сердцам, и один раз вышло, что Нестор Аполлонович крепко поссорился с большим мегрелом, который уже работал первым секретарем компартии Грузии.

На следующий день после ссоры большой мегрел призвал мириться: «Нам работать вместе на благо народа, поэтому все обиды — к чертям собачьим». Большой мегрел говорил спокойно, но гнилое сердце его кричало о мести.

Он был горяч, этот замечательный Нестор Лакоба, но отходчив. Он принял предложение большого мегрела: не согласиться значило усугубить конфликт.

И он явился в гости к нему, где уже был накрыт такой стол, какой умеют накрывать только на Кавказе.

— Кушайте, товарищи, кушайте… — говорил большой мегрел, сидя во главе стола.

Товарищи кушали и запивали хванчкарой. Они ели цеплят табака, жареную рыбу и закусывали хачапури. Они щелками челюстями и пережевывали между собой ту обильную новостную пищу, на которую не скупилось тогдашнее бурное время.

В разговорах никто не заметил, что глаза большого мегрела странно поблескивали. Но они заметили, что Нестор Аполлонович неожиданно запнулся и схватился за живот.

— Кушайте, товарищи, кушайте… — говорил хозяин стола, но среди его гостей пробежал шепот: «Наверное, чачи лишку хватил…»

Нестор Аполлонович по-прежнему держался за живот, а его глаза устремились на лоб.

— Кушайте, товарищи, кушайте… — говорил хозяин стола, а его гости продолжали шептаться: «Ничего страшного. Хорошо, видать, аджика-то мегрельская забирает…»

Когда изо рта Нестора Аполлоновича пошла пена и он свалился на пол, гости перестали шептаться и наконец посмотрели на большого мегрела. А он, выйдя изо стола, подошел к Лакобе. Страшные обличительные слова вчерашнего балагура, крепкого хозяйственника и любимчика вождя предательски тонули в пенной хрипоте.

Большой мегрел покачал головой и сказал:

— Боже ж мой… Что вы скажете на это несчастие? Это ж кошмар… Рыбка, что ль, несвежая попалась…

Лицо большого мегрела было серьезным, но глаза смеялись. Эти глаза — они видели все: битву атлантов, крушение Атлантиды, революцию, исход народов, полчища рабов и грязно-красно-бурый поток, в котором захлебывались миллионы.

Нестор Аполлонович Лакоба глядел в потолок, за которым где-то наверху сидел бог и в сомнениях перебирал бусы: не продешевил ли, отпуская грехи человечества за страдания одного Иисуса?

[vagabondit]

Как раз вовремя: умер сегодня Фазиль Искандер, светлая память, oчень его люблю читать.

[Voxel]

Не мог пройти мимо, так как этот пост ТС адресовал мне:

Что такое восемь лет в 1991 году? Я родился на год позже кончины Брежнева, на год раньше самоубийства Щелокова. Уже застрелили Леннона, но еще не застрелили Улофа Пальме, можете вы это понять, которому было четырнадцать? Вы, который были, возможно, хороши как атлант, в душе которого цвели лилии? Нет, вы этого понять не можете, потому что вам было уже двадцать три, а мне — восемь, на душе у меня падали листья, и советская власть не торопилась распахивать передо мною врата жизни.

Автор так живо пишет, как будто мы знакомы лично. Особенно про "атланта, в душе которого цвели лилии". Улыбнуло .
И что я не не могу понять - ? Для меня выше написанное - такой своего рода поток "для красного словца".
Может, прав уважаемый vagabondit - надо прочесть мне Бабеля и всё станет ясно.

[Свинокрад]

Солдат и женщина

Это случилось в 1992 или 1993 году. Двое солдат неопределенной армейской принадлежности тащили свои тела, измученные войной, по эвкалиптовой рощице. Впереди, где море, пахло жизнью, а позади, за спиной, пороховыми газами дышала смерть. Солдаты волочились туда, где пахло, а не дышало. Солдаты волочились туда, где коса смерти, хорошо поработав с основами прошлой жизни, бессильно лохматила пену прилива.

— Давай искупнемся, что ли? — сказал один, когда перед ним раскинулось широкое плато залива, в котором сновали еще древние греки.

— Недолго. Отечество в крови и раздорах, матери в слезах и трауре. Недолго.

Так отвечал второй солдат, когда первый уже сбрасывал гимнастерку и глаза его наполнялись морем.

Первый сбросил гимнастерку и приготовился догнать свои глаза, которые уже нырнули в море, но он зачем-то поднял их, повертел в разные стороны и бросил на пляж. Эти глаза — они запрыгали по пляжу и стукнулись о тело неведомой женщины.

— Погляди, женщина лежит. Подойдем глянем?

— Недолго. Отечество в крови и раздорах, матери в слезах и трауре. Недолго.

Так отвечал второй солдат, когда первый уже подбегал к телу. В нем проснулась бодрость, вызванная интересом к чужому телу, равнодушно лежащему как бы наперекор войне, как бы наперекор взбесившейся истории.

— Что, старая, лежишь на сломе двух эпох так спокойно, будто курортница какая в золотую пору нашей прошлой жизни? — спрашивал первый солдат, глядя на изувеченное тело, покрытое зеленоватой кожей.

— Вот лежу… Темнота вокруг кромешная. Темнота меня забрала, отбила от света.

Первого влекло любопытство.

— Что ж, может, и мне попробоваться пожить в смерти… Может, не зря туда все рвутся… Может, там госпиталь какой, дом отдыха…

— Недолго. Отечество в крови и раздорах, матери в слезах и трауре. Недолго.

Так заикался второй солдат, когда первый задумался.

— Не стоит. Пусто там и холодно. А вы все рветесь туда, не зная броду… Нянчилась бы я лучше с внуками, в делах и заботах коротала остаток дней, чем здесь полеживать, — отвечала женщина с зеленоватой кожей, которую уже тронул процесс гниения.

— Ты погоди маленько… Отобьем мы у смерти наш благословенный край и захороним прежнюю жизнь с почестями. И тебя похороним под этими пальмами.

— Нет, уйдете вы и забудете меня.

— Слово даю.

— Не давай слова. Слово твое, сказанное в горячке войны, ничего не стоит.

Первый солдат — он подбросил эти слова как мяч, и они и вправду оказались легче воздуха: поднялись ввысь.

— Закройте мне лучше глаза и оттащите в тень.

Солдаты — они взяли тело прошлой жизни и оттащили в тень, чтоб бодрый марш нового времени не спотыкался об него. Солдаты — они бы посидели и поговорили еще с прошлой жизнью, но новая жизнь стучалась им в сознание нетерпеливым командирским стуком долга. Новая жизнь стучалась залпами орудий, раскатами взрывов и воем матерей.

— Постоим еще? — спросил первый солдат.

— Пора. Отечество в крови и раздорах, матери в слезах и трауре. Пора.

Они возвращались в жизнь, эти солдаты, и спинами их природа принялась за похороны. В одну из особенно бурных ночей она накрыла тело влажным одеялом прилива и потащила на дно. Ветер подвывал погребальной молитвой, а небо плакало дождем. Понуро стояли пальмы, эвкалипты и кипарисы...

[Yevraziya]

Да... Сильно на любителя....

[Свинокрад]

Да... Сильно на любителя....

Послушайте, мадам, вам уже 61, но вы блестите в этих годах как начищенные сапоги городового во время приезда Николая Второго. А мне 32, и эти годы — они повисли на мне тяжким ярмом бессребреника и меланхолика. Можете вы понять меня? Бог — он вложил старую душу в молодое тело. Он вложил тяжелые слова в мою голову, и я пишу эти слова здесь. Во вкус этих слов вы можете войти?

В 61 год вы блестите как новенький паровоз, спущенный на рельсы, а я — старая кляча, застрявшая в яме жизни. Поэтому вы, конечно, не можете войти во вкус моих слов.

[Свинокрад]

Послушайте, господа, вы устали от солнечной Абхазии. Мы слишком засиделись в солнечной Абхазии. А ведь еще Шекспир говорил: «недалеко ушла от глупости домоседная мудрость». Мы снимем черкеску и наденем кипу. Мы перейдем по дну моря из Сухуми в Одессу, как прошли древние евреи по дну Красного моря. Положите мои слова себе в уши, как говорил Моисей на горе Синай. Но Моисей не только говорил, он еще и делал. Он взмахнул своими клешнями — и море разверзлось. Это старое ленивое море, в котором сновали все кому ни лень, оно послушно разверзлось. Мы сходим в Одессу и вернемся обратно, ладно?

Выборы 2018 года — как бы это делалось в Одессе

Менахем Блох девятнадцатый год был председателем общества «Наследие и процветание», уважаемого во всей Одессе. Когда он шел домой по Ришельевской, городовой отдавал ему честь, женщины прилипали к окнам, а однорукий попрошайка, сидевший на углу у синагоги, вытаскивал из-под лохмотий вторую руку, чтоб помахать ею. На носу были выборы, исход которых был известен. Но все это было неважно, потому что плечи Менахема Блоха тянулись к земле, а в душе у него шел листопад.

В воскресенье он слег, в понедельник бился в горячке, а во вторник чесал желтую бороду в размышлениях.

Вечером того же дня, когда пришел посыльный из конторы с какими-то бумажками, Мехахем Блох наконец заговорил: «Мальчик мой, я стар как этот мир, и если мир недосчитается одного еврея, то что будет? Я отвечу тебе что будет, мальчик. Ничего не будет. И не будем раскатывать луну по небу, как мацу по чистому столу: Одессу не смоет приливом, если я оставлю свою должность. Когда я был помоложе, то думал: жизнь — белый пароход, а не кляча, застрявшая в яме…»

Этот мальчик, пошуршав бумагами, он взял в охапку эти слова и убежал, как убегает молодость, почуяв могильный тлен.

Это было вчера, а сегодня под шапкой седых волос у Менахема забилась мысль, как рыба в сетях. Он взял бумагу и перо, что-то написал, потом изорвал в клочья. Снова взял, написал и порвал. Но прежде чем порвать во второй раз, он написал письмо следующего содержания:

«Евреи! Я исправно служил общему делу. Что я видел на своей должности? Всякие пустяки: дубовый стол, покрытый лаком, пиджаки и лысины просящих. Печаль и радость ходили об руку все эти восемнадцать лет, но теперь они разминулись. Теперь печаль несет меня на второе еврейское кладбище, а не в кресло председателя. Я знаю, что Беня Шмайс брал взятки, а Сема Кофман торговал контрабандой, что дела наши не так хороши и чисты как прежде. Но я молчал: люди есть люди. Ошибаются все, даже бог. Вы имеете положение, деньги, я имею тоску и старость. Выберите себе другого председателя».

Теперь вы захотите узнать, почему письмо оказалось в корзине, а не в синем конверте, отправленном по адресу с мальчиком, который давеча приходил. И я вам отвечу. Но человек, жаждущий ответа, должен запастись терпением.

Накануне письма жена Менахема, маленькая женщина Рейзл с пудовыми грудями, хохолком на подбородке и рыбным запахом, обратилась к нему с такими словами: «Менахем, ты украл мою молодость, а теперь ты хочешь украсть мою старость. Ты привязан к своей должности, как кот к блюдечку с молоком. Ты стар, но ты уперт как молодой бык. Бог, милый бог… куда ты смотришь… Он почти не ходит в синагогу, не цацкается с внуками, а просиживает в своей клетке, которую зовет конторой…»

Вместо ответа Менахем Блох покрылся шерстью, обнажил клыки и обернулся псом во дворе на Молдаванке. Что он видел, этот пес? Он видел, как биндюги запрягали своих лошадей, как ругались, как разговаривали об том об сем, об том, чтоб выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде, об своих конях, об цене на пшеницу и прочей чепухе. А во дворах копошились толстые бабы и купали в корытах своих жирных младенцев. Воздух пах тысячелетней скукой, и он, пес, превратился обратно в Менахема Блоха, председателя с желтой бородой. От скуки, которая передалась по воздуху.

Ну, теперь вы поняли, почему то письмо осталось лежать в корзине, а Менахем Блох — при своей должности.

[BlackAngel_Iv]

Флуд убран, придерживаемся названия темы.
Всем спасибо за понимание.

[Свинокрад]

Зана из Тхины

Столетние абхазские старики… Весь двадцатый век, блестящий кроваво-красной чешуей, пробежал пред их очами словно увеселительный корабль. Они были уже стары, когда рука безумца указала на Зимний дворец, они были еще живы, когда танки ГКЧП беспомощно бились в закрытые двери ушедшей эпохи. Из темных углов их глазниц, укрытых в пышном цветении дуг, метались молнии прошедших дней. Если вы попросите, эти шамкающие, беззубые рты заговорят, наговорят, выговорят, насмеются, воздадут, заклеймят, проклянут, наплетут, сочинят, приврут. Они видели слишком многое — эти столетние абхазские старики. Они были свободны, ибо вожжа, крепко стянутая в Кремле, слабела к востоку Абхазии, и когтистая советская власть бессильно оцарапывала древние обычаи, не смея желать большего. Они были свободны, ибо монумент Ленину не поднимался выше среднего кипариса. Советская власть, обливаясь потом, тащила обоз новой жизни в горы, но горы смотрели на эти потуги равнодушно, надменно, и тогда советская власть сломалась. Там, в горах, она сломалась намного быстрее, чем танки ГКЧП уперлись в закрытые двери прошедшей эпохи.

Попросите их рассказать, и жадность, обыкновенная стариковская жадность, до разговоров обязательно даст о себе знать. Они расскажут то, чего не может быть никогда. Они вспомнят позапрошлые века, как будто это было вчера. Они наплетут вам глупостей, и вы будете уплетать эти калорийные сказки как пирожное после скудной трапезы просвещенного скептитизма. В числе прочего они рассказали историю о Зане из Тхины.

Это было давно. Так давно, что старейшие из живых, заставшие ее, умерли при Леониде Ильиче. Князь Ачба отправился на охоту. Это вы, надев резиновые сапоги, выходите порой в унылый, сырой лес, и мрачными тенями слоняетесь в чаще, утешаясь нехитрым согревающим средством. Когда Ачба выходил на охоту, то во всей округе звенел лай гончих, а за передовой конницей волочилась армия прислуги, поднимая дорожную пыль на версты.

Вот вы, жалкие людишки современности, алчущие бюджетной милости выборного супостата, работаете, небось, в конторках там разных и с тревогой поглядываете на цифры экономического роста? Толстозадый князь Ачба никуда не посматривал. Он работал правителем Абхазии, и в этих девственных лесах, не знавших ни гримас прогресса, ни переменчивой фортуны бирж, благополучие сверкало вековым постоянством.

Ружья рыскали по небу соколов и ястребов. Они водили по чаще в поисках туров и медведей. Толстозадый князь Ачба рыскал наравне со всеми в плотном окружении верных черкесок: ему ль не знать, что водилось в угодиях родных? Но он высматривал не медведя и не тура, холоден был и к птицам. Поговаривали, что видали тут дикого человека, да и не человека даже, а двуногого существа.

Не прошло и часа, как темная проворная фигура неведомого исчадия природы промелькнула перед изумленными лицами и скрылась в чаще. Потом показалась снова. Ружья и капканы были бессильны против нее, и тогда самые опытные охотники придумали хитрость. Штаны… Обычные пропахшие потом, испражнениями и кровью добычи штаны были оставлены на опушке, и, дикарку привлекая, зловониями девственный воздух отравляли.

Поймали наконец, повязали, к князю подвели. Глядя на ее заросшее тело, глупые красные глаза, бессвязный ропот, князь поморщился и сказал: «Что это за грязное животное, исчадие ада, посмело заслонить своим безобразием христианский мир?»

На том самом склоне, где позже сломалась и покатилась кубарем вниз, к подножию своей гордыни, советская власть, была поймана дикарка, то ли человек, то ли зверь. Там, повыше, в реликтовых лесах, куда не добиралась нога охотника, неприступная чаща хранит тайны природы. Покуда стихии кромсали открытую твердь, в лесах этих схоронились доисторические особи и в незаметности век свой бесконечный коротали.

Поймали дикую бабу и по деревням провели. Содрогнулась тут прирученная природа от страшного вида полубезумных красных глаз ее, лохматого стана, морская гладь в волнение пришла… Сотни удивленных глаз смотрели на дикий каприз природы, покуда ветер трепал космы на ее черном теле, и страх стоял в глазах этих. Заной нарекли ее.

Но непостоянен был князь Ачма. Расстаться со своей «невестой» решил вскоре он. Переходила она из рук в руки, словно жуткий трофей, и каждый из новых владельцев торопился избавиться от нее. Оказалась она в конце концов у князя Генабе. Тот привез ее в свое глухое селение Тхин, где она и скончалась. Но прежде чем скончаться она узнала, что под грязной, лохматой оболочкой полузверя-получеловека бьется женское сердце. Князь Генабе был человеком, но в этих глухих местах, куда не дотягивается длинноперстная клешня прогресса, легко просыпаются звериные инстинкты. Овладел ею князь, и родилось после гадкое, уродливое дитя на свет. Сама природа поморщилась на творения рук своих. Утопила дикарка незаконное дитя свое в ледяной воде…

[Свинокрад]

Дорогие читатели… Лето разворачивает свои багровые штандарты беззаботности и веселости. Отпускники начинают готовить свои измученные зимой и выпивкой тела к пляжу и перетряхивают прошлогодние сумки. В этот раз я хотел бы дать несколько практических советов по носке шлепанцев и пуза, так как многие еще не знают, как это правильно делать.

Шлепанцы

Итак, вы, мужчины, имели несчастье родиться в России. Почему в России? Разве живописные луга и озера Швейцарии или Швеции хуже, где на склонах пасутся мирные, добродушные овечки? Куда глядел этот старый глупый бог, я вас, скотины, спрашиваю, когда разбрасывал семя по великорусской равнине? Нет, вас угораздило родиться в России, и вы с детства обязаны нести бремя бетонной основы для женской инфантильности. И вы, конечно, надеваете не туфли этих болтливых франтов — итальяшек — и не кроссовки загорелых мачо — калифорнийцев. Нет, вы, как русский лев и тигр, — вы надеваете старые, немытые годами шлепанцы и засовываете туда свои грязные, ароматные носки. Неплохо, скажу я вам, и очень сексуально! Но не все еще, к сожалению, научились правильно носить шлепанцы. Поэтому я хочу дать несколько советов. Во-первых, носки стоит надевать тогда, когда у вас сделан педикюр. О боже, как вы докатились до той жизни, что у вас педикюр?! Вы ж не хлыщ какой-то, чтоб на свои ножки любоваться! Вы ж не собираетесь пройтись по Елисейским полям в компании элегантной особы? Нет, ваша стезя — это прогулочная дорожка по картофельному полю. И не надо оправдываться. Ваша очаровательная спутница с Монмартра не составит вам компанию на огородной грядке в Брянщине, не надейтесь даже. Просто кто-то посоветовал вам сделать педикюр, а вы, как доверчивая, неискушенная в делах красоты мужская особь, согласились. Но большинство мужчин педикюр не делает — и очень правильно!

Итак, перед тем как воткнуть свои толстые, безобразные до великолепия ступни в шлепанцы, мы снимем носки. Теперь они нам ни к чему. Что мы увидим? Мы увидим замечательные грязные, шершавые ногти, которые искусно загибаются книзу и цепляются за волокна одежды. Прекрасно! Так и ходите!

Пузо

Дорогие читатели, мы с вами выяснили в общих чертах о правилах носки шлепанцев. Я оставлю без комментариев реплики тех паяцев, кто зачем-то приписали мне украинское гражданство. Спасибо, но мне российского хватает. По горло. Давайте же закрепим полученные знания. Итак, вы, надеюсь, поняли, что носки следует надевать лишь в том случае, если у вас есть педикюр, потому что своими ухоженными ногами вы испортите все впечатление. Ухоженные ногти вам потребуются в Париже, да и то лишь затем, чтоб в знойный полдень сигануть в фонтан Шатле и выйти под восхищенные взоры местных кокоток. Ногти должны загибаться книзу и блестеть на солнце всеми своими кривыми уродливостями.

Теперь я бы хотел коснуться такой привлекательной части мужского тела как пузо. Объемное, величиной с небольшой боченок, пузо — предмет особой гордости и обожания. Вся сила, вся невостребованная пустой российской жизнью мужская сила, кажется, заключена в этой набухшей волосатой почке, заменяющей и ум, и честь, и совесть, и… ну, в общем, вы поняли. К сожалению, многие мужчины еще не знают, как правильно носить пузо, особенно в сочетании со шлепанцами. Пузо должно давлеть над шортиками как мужчина над женщиной. Как КамАЗ над хлипким «фольсвагеном», в котором сидит эмансипированная женская особь, сбежавшая от благочинного патриархата. Неправильно, мне кажется, будет обнажать пузо во всю свою великолепную величину. Пузо должно сначала кокетливо торчать волосатым пупком из-под майки-алкоголички и услаждать взор, внушая трепет и уважение. Вы лев, вы тигр, который наваливается на женщину как густой русский снег на чахлые заграничные тюльпаны. И вы, как русский лев и тигр, отвечаете на всю эту западную придурь ЗОЖ постоянством своего солидного пуза. Прочного и огромного, как вся страна.