Может быть, об удобных кушетках в третьем терминале аэропорта Индиры Ганди, на которых кусают белого человека живущие в кондиционерах злобные комары, чья непримиримость весьма похожа на индийских таможенников, энергично шурующих в твоем рюкзаке так, будто бы ты возжелал не топтать ногами узкие тропы Сагарматха Нэшнл Парка, а не иначе как взорвать Непальскую столицу или же как минимум половину района Тамель, где на двух главных улицах всего за триста долларов вы на пару с ног до головы экипируетесь в контрафактный, но от этого не менее настоящий гус-даун и гортекс, а на окраине аборигены торгуют аппетитной свежей рыбой и жареными потрошками лежащих на торговой тележке весь +30С градусный день кур, на которых не смотрят даже погруженные в нирвану местные собаки, лежащие в одной и той же позе и в полуденный солнечный зной, и в момент погружения послезакатного города в трехчасовую тьму отключаемого электричества и которым совершенно нет дела до отсутствия у тебя второй фотографии для оформления «тимса», без которого ты не можешь оказаться на начале тропы в Лукле, на которой ты словно бы попал в кинотеатр Аймэкс на просмотр три-дэ документалки «Нэшнл Джеографик» или же очутился внутри игры «Сид Мейер Цивилизация», где многочисленными, совершенно не обращающими на тебя внимания, юнитами выступают постукивающие своим т-образным деревянным посохом босоногие носильщики в китайских пляжных резиновых тапках, несущие в своих плетеных корзинах груз выше себя по росту и тяжелее по весу, тюкающие по обломкам скал каменотесы, чей рабочий день превышает световой, степенно несущие свою поклажу яки, чьи ботала ты слышишь намного раньше, чем видишь, а потому успеваешь прижаться к горной стенке, поскольку наизусть выучил ЛП-ную историю «энд оф трек – энд оф треккер» и их погонщики, которые от собственных гортанных криков управления караваном должны, по твоему мнению, уставать больше, чем если бы несли груз самолично, и вот ты уже улыбаешься спешащим навстречу мелким непальским детям в школьной униформе, а затем повышаешь карму, крутя правой рукой молитвенные колеса около ступ, или же смотришь как они вращаются сами по себе под действием сбегающего вниз горного потока, журчащего рядом с загорающими на крыше казармы или блок-поста местными вояками за колючепроволочным забором, слушающими веселую дискотеку барабанов из стоящего неподалеку дома, где живет лама, в чьем дворе тусят местные жители, играющие в непонятную местную игру, чем-то похожую на аэрохоккей и степенно беседуют бритоголовые монашки в красных одеяниях из местного гомпы, в котором ты смотришь на череп йети и подставляешь пригоршню под чайничек служителя культа, делая, согласно ритуала, небольшой глоток и выливая остаток на разгоряченную горным солнцем голову, недо-инглиш которой позволяет тебе сделать из бесед со своим шерпой невообразимые для среднестатистического ума выводы о том, что Далай-лама темными монастырскими ночами пишет золотыми чернилами на ныне аккуратно уложенных по стеллажам свитках мемуары, а с утра выходит с молотком и зубилом выбивать дорожную мантры на «мани», который ты, уважая местные обычаи, всегда обходишь по часовой стрелке, несмотря на кусты или более приятный уклон тропы, огибающей его справа, получая в награду запланированный ранее день акклиматизации в Шерпо-столице, где на городских терассах блестят синей или зеленой краской придавленные камнями деревенские крыши лоджей, где горячая вода бывает или всегда за деньги - нагретая газом из баллонов, принесенных не успевшими удачно завербоваться к сагибам иностранного туризма портерами без нормальной обуви и часов, или халявная, но редко - из большого черного бака, нагревающегося на крыше в хорошую погоду, хотя тазик теплой жидкости для омовения ног всегда наготове для пришедших во главе своих больших и не очень групп непальских гидов и портеров, которые ровно в восемь вечера на общак ужинают за специальным столом, с аппетитом прихлебывая кипяток из чайников, нагревающихся на загадочных девайсах с архимедовскими зеркалами или «бухари» в дининг-руме, около которой иностранные треккеры пытаются просушить пропотевшие за день шмотки, а ты закусываешь ром «Кхукри» начьим сыром, чей аромат так напоминает запах спешащей на субботний базар цепочки кумиров твоей жены - осликов, терпеливо проводящих ночь во дворе под внезапно выпавшим снегом, который ты топчешь морозным утречком вновь выходя на тропу, поднимаясь мимо вроде как еще вчера сохнущего, а сегодня засыпанного белой крупой белья, выстиранного в протекающей по улице речке, которую форсируют вброд уставшего вида толерантные европейцы, едущие верхом на лошадях, ведомых в поводу нагруженным рюкзаками пассажиров непальцем, который на кратковременном привале в дымке постепенно набирающего температуру под проснувшимся гималайским солнцем воздуха начинает отточенными движениями фиксировать свой псевдо-маунтинвеаровский пуховик стяжкой рюкзачного клапана, и вот уже тающий снег легкой струйкой стекает тебе за шиворот с цветков рододендрона и магнолии, и воздух начинает пахнуть Пицундой и долиной Кадиша, и ты даришь жене сорванный на обочине похожий на эдельвейс местный цветок «гхуль», указывая им на облачко, зацепившееся за вершину Ама-Даблам, так напоминающее красоту Камчатских вулканов, на склонах которых бродят бурые братья местных мишек, чьих следов ты так и не увидел ни в зеленке альпийских лугов, ни в узких ущельях с белой водой безрыбных высокогорных «коси», берега которых перевязаны цветными ленточками перил подвесных мостов, над которыми в небесно-прозрачной голубизне снежных вершин парят гораки, передразнивающие ваш разговор около арки дорожных ворот или гоняющие друг друга за кусок чапати возле бейкери в Панг-боче, где ты, пока еще не до конца различающий Конгде от Тамсерку и поначалу все еще обязательно пытающийся нести комплект из полного гидратора и термоса с хот-лемоном, вдруг внезапно понимаешь всю Силу этого места, совершенно случайно встречая на тропе своего первого учителя йоги из Москвы, и вы забиваете стрелку в Катманду, но пролюбленный в местном такси телефон зарубливает ее вероятность на корню, об который ты регулярно спотыкаешься, пытаясь создать свой собственный почерк походки в лесной зоне треккинговой тропы, подобно портеру, всегда предпочитающему глинистую почву каменным ступенькам, ведущим обычно к мосту или порогу лоджа, в котором ты обращаешь внимание на то, что минутная стрелка твоих часов почему-то отстает от местных на целых двадцать делений, и делаешь вывод о неправильности и степенности хода аутентичной жизни, в который раз пробуя на язык заклинание «Релакс, итс Эйша», постигая этот самый релакс скорее нервами, чем мускулами, поскольку вскоре начинается путь наверх, когда дневной переход ты измеряешь не километражем между деревнями, а метрами перепада на изолиниях карты, и постоянно останавливаешься вроде бы сделать фото, а на самом деле маленько перевести дух, хоть немного нагнав кислорода в схлопнувшиеся легкие, и выше четырех с половиной тысяч, где ты до этого не бывал никогда в жизни, тебя прихватывает горняшка, а потому поначалу сил хватает только на дойти сквозь круговерть снежных мух в запланированном вчера пункте назначения, где каждый второй владелец лоджа поднимался на Вершину Мира больше одного раза, а каждый первый был на подиуме Эверест-марафона, и упасть на кровать, пытаясь хоть чуть-чуть нагреть своим телом выстуженное комнату, еще помнящую тепло, оставшееся от ночевавших вчера предшественников, пытаясь хоть немного зарядить батарейку сил истощенного большой высотой и низкой температурой организма, пролежав бездыханно до заката, после наступления которого ты выходишь в столовку, пытаясь заказать шерпа-ти, отсутствующий как класс выше Намче-базара и забрать отданный на зарядку аккумулятор фотоаппарата, чей уровень никогда не будет превышать 64%, а позднее, совсем уже настоящим вечером заменяешь душ обтиранием влажными салфетками, а чтение про места, которые ты посетишь завтра, в отсутствие света из-за пропавшего электричества производишь при фонарике, в попытке просушить виндстопперные штаны и постоянно влажные тце-шные лорпены старым добрым методом подсовывания их под устроенное для ночевки гнездо, а затем пытаешься заснуть, не снимая шапки, завернувшись в сыроватый спальник и волглое местное одеяло под непрерывный кашель соседки за тонкой стенкой слева и звуки рвоты соседа за стенкой справа, а ваше ночное дыхание застывает к утру на оконном стекле вполне сибирскими новогодними узорами, празднично напоминая тебе, что ты проводишь свой ханимун - не вылезая из сотого полара, когда кингсайз бедрум вполне заменяют пара сдвинутых друг к дружке нар и четыре гвоздя, забитые крючками в стену, и ты не смотришься в зеркало неделю, частенько скатывая местную пыль в шарики гноя из глаз, глядящих сквозь щели в окнах на снег за окном, с мазохистским удовлетворением понимая, что Кашмирский Гульмарг – это просто Москва-Ситиевская резервация пятизвездочных Хилтонов, где тебя бы никогда не настигла та самая легкая степень горной болезни с отхаркиванием мокроты из легких, опухшими руками и сгоревшей кожей обратной стороны ладоней, невозможностью смотреть на мир не сквозь темные полярики, облупленный носом жены и порезанной камнями кожей твоих треккинговых ла-спортив, уже намотавших тысячи метров перепада под смешные для обескислороженного мозга шутки про хот манго(а) и дёрти термос, а утро начинается с глицина, нурофена и карсила, а для утреннего моциона тебе приходится разбивать корочку льда в половинке канистры – универсальном деревенском контейнере, наполняемом и использованной туалетной бумагой, и едой для осликов, лошадей или интересных цветов живой курятины, а затем, рассветным часом, ты уже ставишь на вершине Кала-Патара молельный флаг и коллективно обсыпаешь его местным рисом, а затем ловишь момент для постановочного кадра, в ожидании, пока фашисты нафотографируются на единственной пригодной площадке для двоих на фоне Джомолонгмы, и на обратном спуске к вчерашней вписке ты собственными глазами наблюдаешь как по южной стене Нуптцзе слетает вызванный обвалом серака аваланч-нах, а дойдя, ты уже в пол-девятого утра перед выходом из Горак Шепа торопливо глотаешь шерпа-стью с привкусом солярки и выступаешь в направлении Конгма-Ла на пропадающую в камнях бетономешалки ледника Кхумбу тропу, где сухой горный воздух точно рашпилем снимает слой слизистой при вдохе и ласково довершает полировку гортани при выдохе, а фотовыстрелы сопровождаются периодическим переворачиванием валунов в поисках уроненной крышки объектива от своего пятого некса, и на Хай-Кемповском привале, когда ты спасаешься лишь коко-натовским крекером своего портера, поскольку энергия завтрака слишком быстро растворилась в удеяна-бандхи перевала, ты неторопливо наблюдаешь, как случайно задетая крышка термоса весело прыгает вниз по камням и лениво просчитываешь стоит ли сей девайс потраченных на ее возврат калорий, поскольку понимаешь, что в очередной раз ошибся с их накоплением, совсем как в том случае на отрезке Пунги Танга - Панг-боче, после которого ты всегда насыщаешься гарлик супом с миксед райсом перед затяжным подъемом - но на этом треке нет промежуточных деревень, и ты, одной лишь силой воли, буквально «на зубах», заставляешь себя дойти до одинокого домика в Бибре, один-в-один напоминающего служебную кухню на острове Самсонова, где хлебаешь двухсотрупийный дошираковый «ра ра нудлз», наполняющий твое тело радостью и энергией и продолжаешь уже заполненный бодростью спуск в Динг-боче в компании с недавно родившейся черно-белой парой телят яков, задорно провожающими тебя до плато, где туман, резво поднимаясь из речной долины, будто бы толкает тебя в грудь, словно жена на негласном устроенном ранее фото-компетейшене, препятствуя запечатлеть забинтовано-укутанную водяной влагой красавицу Ама-Даблам с ее суровой северной стороны, а затем, когда обратный путь вступит в свою законную силу, после полуторакилометровоперепадных суточных спусков, как обычно по закону подлости вдалеке от притулившегося к склону сортира, где вдоль одной стенки лежит месячный запас ячьих какашек, а вдоль второй – по-поясный конус хвои, которой засыпают не свалившиеся в ущелье под действием сил притяжения и инерции продукты жизнедеятельности, тебя настигает веселый непальский понос, когда, присев за каменной стенкой пастбища или огорода, где в пыльной горной земле похожей на июльскую обочину дороги средней полосы России непальцы умудряются выращивать урожаи картошки, ты делишь поляну с полными безразличия совершающими тот же акт «дзум», таких же бесполезных для хозяйственного значения непальцев, как и кошки, перебегающие дорогу иностранцам с солнечными батареями на верхнем клапане рюкзаков, идущим тебе навстречу по твоему уже пройденному пути и еще не знающим, попадут ли они в число тех шестидесяти процентов счастливчиков, дошедших до ЕВС, которым ты чересчур бодро и доброжелательно бросаешь «намастэээээ», получая в ответ мультилингвальные ответы, сопровождающие твой путь на двадцатикилометровой радиалке до Таме, где ты встречаешь кидающихся в тебя камнями не желающих фотографироваться колоритных тибетских старух, словно ты сбившийся с дороги производящий основное зимнее топливо як, который точь-в-точь как принцесса не мычит и не какает, на этом четырехсотметровом абсолютным перепаде в каждую сторону, который после всего произошедшего с тобой проходится также легко, как и настойчиво предлагаемая на дружественом сайте велнесс-прогулка в Бернском Обернвальде и вот ты уже, сидя под ледовой образца 1953 г. лестницей сира Хиллари, вкушаешь «фрайед чиз момо», рассматривая фотографии Апа шерпы, украсившего стенки собственного лаунжа всеми своими 21 дипломами Гинесса о покорении Эвереста и снисходительно улыбаешься, слыша, как русская группа, уверенно тыча пальцем в плакат с изображением красной панды, начинает разговор о биогеоценозе гималайских куниц, продолжая его хвастовством об адекватности здоровья при восхождении на Айленд-пик, но которая почему-то сдыхает в полном составе, когда ты споро обгоняешь их, задыхающихся в многочисленных перерывах на подъеме к Монджо, преодолев который попадаешь в жаркий рай низковысотных деревень, где цветы яблочных деревьев перемежаются с зелеными островками травы, в недалеком будущем способной превратиться в ароматное сено для домашних и не очень животин, меланхолично провожающих взглядом треккеров, идущих к трапу Тара-Эйровского Дорнье, который уносит тебя к зоопаркам Патана и Дели, тебя, навсегда оставившего в этом высочайшем в мире месте частичку своей так до конца и не понятой самим собой души.
Майские 2012, Непал, регион Солокхумбу.
