Ощущения в духовной столице Испании, древнем Толедо, наиболее точно описываются злободневным термином «передозировка». Да, он слегка отравлен анахроничностью, зато соответствует эталону правильной речи, которой традиционно славились местные жители.
Километровая скала над петлёй порожистой реки Тахо перегружена культурными объектами страшнее, чем лодка с беженцами. Тем самым нарушается некое незримое равновесие. Очевидно, чередование наполненных смыслом пространств и пустот в историческом городе должно тяготеть к перекосу в сторону первого, иначе будет скучно. Но в случае Толедо удельная культурная масса приближается к критической отметке и зашкаливает, как у ртути. Нет возможности переварить увиденное. Оттого десять церковных башен на пятачке размером с носовой платок не кажутся ценнее условных пяти.
Передозировкам в Толедо, прежде всего, подвержен головной мозг. И именно с ним ассоциируется, на первый взгляд, карта города. Множество извилин, разветвляющихся в произвольных направлениях, ограничено непробиваемой черепной коробкой – крепостными стенами. С переездом королевского двора из «Толедо, нашего города стольного» в Мадрид (1561), мозг этот, условно говоря, окостенел. По прошествии времени выяснилось, что для средневекового города подобная атрофия способна обернуться золотоносной жилой, поскольку подразумевает музеефикацию. Минимум изменений за пятьсот лет, и перед нами «Компендиум испанской истории», как принято подольщаться к Толедо.
Толедо не позволяет и секундной передышки. Изучая карту непосредственно на улице, ассоциации далеки от домашних, аналитически отвлечённых. Высказывание Теофиля Готье о закоулках североафриканских медин актуально в Толедо, как ни в одном европейском городе: «кажется, что в клубке шерсти долго играла цепкими коготками кошечка». Ориентировка в Толедо – экстремально сложное испытание даже с развёрнутой крупной картой. Наркотически бессмысленное переплетение переулков, изгибов и тупиков. Во всём старом городе не отмерить прямого отрезка улицы длиннее двух трамвайных вагонов! Потому в Толедо неуклюжие экскурсионные автобусы не полезнее катамарана. Кажется, сами стены вопиют: «только пешком!». Правда, эхо домов не мешает алчным турбюро разменивать их на панорамный автообзор с дальнего берега Тахо.
Настоящих тупиков в Толедо меньше, чем рисует с детства припугнутое «Бриллиантовой рукой» воображение. Но энтропия поворотов и дома, неожиданными выступами перегораживающие сразу по пол-улочки, лишают ориентационной опоры. А если солнце изолировано мутной облачной клеёнкой, то и всех прочих опор. В таких ситуациях свежим решением представляется отсутствие на фасадах названий улиц. К чему мучиться с массивной табличкой, когда экономнее отделаться глазированной нашлёпкой с номером дома. Поход за информацией к началу улицы – они же, как бы короткие – чреват нечаянным попаданием на территорию её соседки, с которой они перевиваются подобно змеям на кадуцее. В случае везения новичков лучше не расслабляться, ведь впереди ещё одна местная шарада – так называемые народные прозвища улиц. Метод позаимствован у испанских футболистов: «Чендо» – на футболке, вместо «Мигель Порлан» в протоколе. Хотя правильнее искать первородство прозвищ в средних веках, когда нечитабельное паспортное Доменико Теотокопули, подменили понятным каждому «Эль Греко». Эль Греко, кстати, в Толедо на каждой развилке! По ощущениям, из двух сотен написанных им картин, в Толедо все триста! Сорвавшийся с цепи Грековский маньеризм маньеризма подмывает оправдать галлюциногеном здешней жары. Хорошо, в ереси не обвинили в те годы.
В результате раздражённо пялишься в карту и на месте своего предполагаемого нахождения обнаруживаешь сплошь незнакомые названия! Впору всплакнуть по Ариадне. Путеводители же, в коммерческом желании нагнать романтического тумана, напротив, подстрекают потеряться, чтобы «прочувствовать магическую атмосферу» города. Поскакали бы составители на 35-градусном солнцепёке по бугристым булыжникам семи местных холмов вверх-вниз! Глядишь, сразу бы «магия» обернулась ведовством, и вспомнились благие пенитенциарные начинания местной инквизиции.
Бремя ориентировки наравне с культурной агрессией держат в напряжении. От распада психику спасает рассудочное восприятие города. Ему, как ни парадоксально, содействует архитектура.
Домики Толедо далеки как от умиления, так и от правдоподобной ветхости – на солнышке камни пролежат новыми и тысячу лет. Попавшаяся пара иссохших не хуже мумий фахверков – не в счёт. При общем, давно заданном векторе (выгоревшая каменная масса охристо-песчаных цветов), кварталам не хватает локальной цельности и выдержанности стиля. Кто во что горазд, как, впрочем, и полагается хаотично разраставшемуся средневековому городу.
Разномастье строений подталкивает к выводу, что при всей религиозности нации в делах житейских церкви горожанам – не ориентир. А уж глобтроттерам и подавно! Ближе к бродячим огонькам. У типовых квадратных столбов башен из выцветшего кирпича иные задачи – они пропагандируют стиль мудехар. Отправной моделью им послужила церковь Санто-Томе. Её же предпочитают пиарить за полотно «Погребение графа Oргаса» кисти, кто бы сомневался, канонизированного Эль Греко, но не за образец стиля.
Мудехар – тавро протяжённой арабской вехи, проложившей Ла Конвивенцию – «Сосуществование», когда в Толедо мирно уживались мавры, христиане и евреи (хотя у части историков насчёт всеобщей толерантной идиллии есть сомнения). Незабываемые подковообразные арки мудехара заявляют о себе уже в крепостных воротах. Издалека они точь-в-точь гипертрофированные замочные скважины. С учётом специфики и функций, арки не что иное, как скважины в прошлое!
Мудехар – чисто испанское синтетическое порождение, попурри мавританских изысков, готики и ренессанса. Принято считать, что эта особенность обусловливает вторичность мудехара. Мнение полемическое, тем не менее, яркой красоты мудехару определённо недостаёт.
Чувствуя это, Толедо на двух входах в город из трёх пытается подсунуть «взятку», спроектировать будущее восприятие, чтобы ошеломлённые гости отключали на время рассудок и внимали сердцем.
Экс-госпиталь Санта-Круз для найдёнышей и сирот грандиозен. Город-музей и должен открываться музеем! Вход в госпиталь по всем признакам имитирует алтарь на открытом воздухе! Запредельного уровня резьба по камню – фигуры святых, богатые геометрические орнаменты и растительные узоры – наделяет автора, Алонсо де Коваррубиаса, качествами сверхчеловека. Она же даёт имя этой испанской ветви ренессанса: платереско (platero – ювелирный). Кажется, если в Толедо такие госпитали, что же ждать дальше?!
Но дальше технический перерыв. Стратегия «встречи по одёжке» даёт сбои. Следующий очаг тахикардии после двухчасовой эмо-сиесты – францисканский монастырь Сан-Хуан де лос Рейес. И уж его-то изначально ваяли для королей, а не сирот! Художники тех лет (1477-1504) метались между платереско и исабелино. Эпонимом последнему стала фигура мирового масштаба – королева Изабелла Кастильская, что исчерпывающе объясняет высочайшее качество исабелино. Взятую за его основу пламенеющую готику обогащали лучшими мавританскими мотивами, что обернулось проблесками восхитительной пароксизмальности.
В номинациях «интерьер церкви» и «клуатр» Сан-Хуан – лауреат Толедо и в шорт-листе Европы. Едва ли не треть главного нефа покрыта резным мрамором! Не намного скромнее резьба в клуатре, а пинакли по его периметру подводят к состоянию лихорадки, тонкая грань реальности стирается! Воплощать все декоративные совершенства исабелино доверили проверенному гению универсального Коваррубиаса. В госпитале мастер все силы бросил на оформление входа, в монастыре его не ограничивали. Монархи и святые, животные и растения, гербы – всесильный резец Коваррубиаса объял все формы жизни. В атмосфере терпких мавританских благовоний готические элементы преображаются, и стандартные краббы мутируют в начинающие распускаться листья. И холодная красота становится субтропической!
Пинакли видны и с ближайшей площади Сан-Мартин, сигнальными маячками выдавая спрятанные внутри сокровища. Провалившийся замысел Изабеллы сделать монастырь пантеоном монархов успел, тем не менее, обесцветить его фасады и контуры: паутинно-серый гранит, слепые окна и конфигурация катафалка.
Санта-Круз и Сан-Хуан... Остальное Толедо – это рассудочное уважение, но не сердечное преклонение. С ролью таламуса успешно справляется Цокодовер – крупнейшая площадь города. Такие, по средневековым меркам, просторы мог заполнить единственно рынок. Перевод Цокодовера с арабского – Suk-al-Dawab – подтверждает догадку: «Рынок зверей». Созвучна плотоядному названию и Арка Крови, на площадь вводящая. Предположу, что через неё стекала вниз по склону кровь разделываемого скота. В деле гипотез лучше подстраховаться, иначе потом не отмыться: позорище «сведущих» туристических сайтов – сегодняшнего разлива. Четыре или пять сайтов с завидной бездумностью скопировали друг у друга халтурно переведённую информацию и уверенно привязывают рассказ об Арке Крови к фото неблизких оттуда Ворот Солнца.
Вряд ли в энергоёмких разделывательных операциях мясники Цокодовера справлялись без славных толедских мечей и кинжалов, одно время рассматриваемых лучшими в Европе за очень высокое качество сплава. Нынче уровень тестостерона на Цокодовере упал, периметр отдан безобидным тавернам и кафе – вместо первичных продуктов реализуют блюда.
От Цокодовера ядра нервов влекут к эпифизу-алькасару и мозжечку-собору. Алькасар – крепостного, как и положено, обличия – недавно пылал, и близок с той поры остальному городу лишь цветом и очертанием, но не духом. Собор – хрестоматийный образец испанской готики. То есть, броская, но мудрёно-бесформенная груда нефов, приделов, сакристий и капелл. Родительский вытянутый неф приобретал после всех незапланированных достроек и переделок форму, не далёкую от картофельных куличей фирменного толедского марципана по мавританским рецептам. Выискивание готической устремлённости вверх превращалось в занятную головоломку. В результате пересыщенное богатство отдельных элементов собора – резьба и здесь на заметных ролях – не складывается в целостную гармонию. С другой стороны, собор удачно отвечает перегруженности Толедо.
Те же оды – многолюдности. Вокруг собора нестерпимо тесно – дополнительные заботы о карманах и барабанных перепонках. Однако буквально с каждым шагом в сторону от главных артерий Толедо, люди с подозрительной незаметностью тают, и улочки пустеют. И вот, вместо гомона и запахов пищи – метровой ширины глухие каменные коридоры. Они постоянно изгибаются, словно выложены в не прорубаемом граните. Три стороны слитного духовочного покрытия, сквозь которое не пролезет травинка, а если вдруг сей подвиг свершится, её радостно выжжет голодное солнце – четвёртая сторона гостеприимного Толедо. Так что летом небо спасает от ощущения перегретого склепа весьма условно. При всём том средневековый антураж средневекового ужаса не рождает. Ночью умиротворяющий свет фонарей в отходящем от жары воздухе отошлёт воображение в худшем случае к городам-призракам. Так что прогулка оканчивается в балансировании между фотосессиями улочек и примериванием на пустоты обвалившейся штукатурки – там, где не кирпич – политических карт государств. Вон там, под самой черепицей крыши – Куба, а вон Кантабрия, или Калабрия.
Обратный путь в настоящее из любого путешествия во времени заведомо сложнее. Физически-то из скважины вылезти легко, но поначалу придётся преодолевать ломку передозировки. Своеобразная схватка с фантомом местного минотавра, продолжающего кровожадно пожирать мозг!
Да и сам Толедо так запросто не отпустит: в километре от старого города шикарный вокзал мимикрирует под небольшой восточный дворец. И ведь не китч: стиль неомудехар с качественными витражами, подковообразными и многолепестковыми еврейскими арками (1919). Эффектные «привет-пока» от Толедо.
К реальности возвращают лишь назойливо осязаемые сканеры и униформа вежливых церберов из «Ренфе» – главная таможня между мирами чужда всяческой умозрительности и полётам воображения. Совсем недавно не было и этой «помощи» – свежую туристическую кровь из Мадрида до 2005 года доставляли к мозгу Толедо без тотального трёхуровневого контроля, на обычных поездах, пусть и не за олимпийские полчаса. Всё меняется, вопрос, сколько продержится в своём средневековье Толедо.
А.Нечаев
