но начну не с начала. а с Венеции.
Многа букаффф.(угрожающе пугаю) фотограф из меня никакой.
Венеция. В поисках Бродского.
Тонущий город, где твердый разум
внезапно становится мокрым глазом,
где сфинксов северных южный брат,
знающий грамоте лев крылатый,
книгу захлопнув, не крикнет "ратуй!",
в плеске зеркал захлебнуться рад…
… Раннее утро. Еще темно. Скоростной поезд Рим-Венеция. 3,5 часа в дороге с трудом разлипая веки, вглядываясь в пролетающие мимо поля, покрытые инеем, ухоженные виллы, поселочки-городочки, певучие названия которых снова убаюкивают и… тревожат.
Сегодня солнечное затмение – первое в новом году. Сегодня солнце спрячется в тень и мрак, чтобы не мешать Венеции слепить своей красотою очередных туристов. В поезде тихо. Все притаились в ожидании встречи. Тревога зелеными волнами накатывает и спадает, снова одна за другой... Сколько говорено об этом городе, растиражированном до тошноты, сколько снято о нем фильмов, написано книг – мировой попсовый шедевр ждет очередных подношений в виде восторженных стонов и вздохов. Ждет… или ему наплевать…
Не доезжая 10 минут до большой воды все засобирались. По проходу замаячила одинокая фигура в блекло-желтом примятом плаще и шляпе. Вот сейчас он обернется и закартавит. И теплый магический голос остановит круговерть жизни. Он обернулся. Молча, грустно смотрел на приближающийся город. В очках бликовала «водичка»…
Как отделить туристический неореализм от настоящей Венеции? Развенчать мифы? Растоптать истерию по городу-миражу. Не удалось.
Не раз в погоне за потрясающей картинкой ловишь себя на мысли: «Стоп-кадр. Кино закончилось. Куда и зачем все бегут? Куда бегу я в этом городе?».
Поезд полный японцев и русских прибывает на вокзал. И оглушает сей секунд туристический шум, бред, гам, стук колес чемоданчиков о брусчатку. Мне говорят закрыть глаза и подводят к началу.
Первый взгляд брошен. Кинут. На сетчатке зрачка теперь отпечатался образ. Первый и навсегда. Венеция презрительно смотрит на очередную жертву.
« Ну, восхищайся, - устало говорит ее облик. «Восхищайся!» , - вторит шум вапоретто, крики гондольеров, и гул колоколов. Я молчу. Просто смотрю на город грез и сумасшествия. Город-республику, которым тысячу лет правили дожи. Город, который возвел в моду чуму и покорил мир наворованным искусством во имя искусства.
Шум не стихает. Мы покупаем билеты на вапоретто. Экскурсия по величественному 4-километровому Канале Гранде начинается. Окружённый роскошными каменными дворцами, он выглядит впечатляюще. Туристы не щадя рук и носов своих (все красно-обледенелое) щелкают фотоаппаратами. Гранд канал зимой освежает и даже бодрит. По краям воды ряд дворцов, храмов, музеев...
…Шпили, колонны, резьба, лепнина
арок, мостов и дворцов; взгляни
наверх: увидишь улыбку льва
на охваченной ветром, как платьем, башне,
несокрушимой, как злак вне пашни,
с поясом времени вместо рва.
Долгая прогулка по каналу-кишечнику рыбы-Венеции завораживает, погружает в гипноз. Вода дышит, кричат чайки, проплывает мимо полиция, рабочие на своем баркасе разгружают кирпичи. Обычная жизнь современной Венеции, где законсервированная история и красота рушит современность, оставляя лишь малую толику в виде быстрой кофе-машины и китайской маски в палатке сувениров.
"Безмятежнейшая" (La Serenissima) … спокойно и невозмутимо качается город на мутно-зеленых водах лагуны. Построенный деревянных сваях, расположенный на 118 островах, разделённый 150 каналами и протоками, через которые переброшено около 400 мостов.
Много лет назад Бродский приехал сюда, чтобы в одиночестве бродить по улицам и площадям. Каждую зиму он прилетал из Нью-Йорка в Венецию, снимал холодные апартаменты, искал соотечественников, пил граппу и кофе и писал стихи.
Я металась по городу в поисках великого поэта, его духа, настроения, но в итоге ничего не нашла. Кто-то скажет: «Плохо искала». Увы.
Ускользающий город, непонятный, хитрый, с рыбьей усмешкой и немым монологом – сам с собой.
Сквозь серые тучи к полудню выглянуло солнце. Затмение окончилось. Но сумасшествие людское продолжалось.
Остановка « площадь Сан-Марко». Выгружаемся с вапоретто и вливаемся в струю, которая непрерывно течет к «сердцу» Венеции. Как всегда площадь перегружена людскими глазами, открытыми ртами, летящими руками и вздохами. Возле собора Святого Марка лента-очередь, мы стоически ее выдерживаем. Великолепная базилика соединила в себе церковь, (где почти тысячу лет покоились останки Св. Марка), капеллу дожей Венеции, а также стала духовным центром, главным символом власти, целостности венецианского государства. В 828 г. венецианцам удалось похитить у турок мощи Евангелиста Марка и вывезти их из Александрии, с тех пор он считается святым заступником и покровителем Венеции. В старину доблестные венецианцы шли в бой с криком: "Viva San Marco!" и всех побеждали...
Гуськом друг за дружкой гуляем по храму, разглядывая золотые мозаики. Туристы, не смотря на предупреждения и запреты, фотографируют из-под тишка. Украдкой воруют воспоминания о красоте. Устоять невозможно. И вдруг среди общего шебуршания раздаются звуки набата. Это заговорила Часовая башня площади.
Два бронзовых "мавра", ударяя молотами по колоколу, возвещают всей туристической братии: «Еще один час минул»… А значит, финал красочного нереального дня все равно наступит. В течение четырех с половиной веков ежечасно отбивают «мавры» время. Чтобы помнили, чтобы знали: время беспощадно, стремительно, жестоко… На звуки колокола сбегались люди, запрокидывали головы и восхищались. И среди многоязычной толпы опять мелькнул тот самый силуэт – плащ, примятая шляпа и вечная сигарета в потрескавшихся губах. Затесавшись в гущу толпы, он растворился в ней. А мы пошли дальше.
Огромная площадь Сан-Марко мокрая от вчерашнего дождя, в разводах тоски, в следах былых потерь и трагедий. Следы поэта здесь затоптаны миллионном других следов.
В кафе «Флориан» отпечатался прозрачный образ. Туристы заходят сюда выпить чашку кофе за 7 евро и приобщиться к… Не знаю к чему. Хитроглазый швейцар распахнул перед нами дверь. Кафе перегружено.. слишком много звуков, людей и прислуги. Все не то и не так. Но ни одно, даже самое популярное, богемное место не может сравниться с «Флорианом».
Триста лет истории прошло через его залы и перед его витриной: падение Республики, свержение французского, затем австрийского владычества, мировые войны… «Флориан» - символ Венеции как и крылатый золотой лев.
Руссо, Гете, Байрон, Хемингуей сидели за его столиками на покрытых бархатом скамейках. А Бродский приходил сюда писать стихи. И пить кофе. И погружаться в миражи Венеции.
Солнце, отдышавшись от затмения и набравшись сил, осветило внезапно площадь, людей, львов, сувенирные палатки, и голубей. И во всем блеске, во всем великолепии заиграли краски-праздничные декорации города. Феллини ушел в тень. На сцене иной режиссер.
Взмывают вверх кофейные чашки, бокалы – за Дольче вита!
Плывут гондолы по главной артерии города, туристы откупоривают шампанское – за сладость жизни! – не до конца верят в реальность происходящего.
«О-и! О-ии!» - кричат гондольеры друг другу, успевая на ходу перемолвиться парой фраз и не врезаться в стену дома. Бурлят зеленые воды Венеции. Бурлит жизнь.
От одной станции к другой, на лодке, пешком, гуляя по туристическим шумным кварталам, сворачивая в одинокие улочки, упираясь в тупик, в тишину.
Из ниоткуда…Прекрасное приходит из ничего. Мостик, вода, дом благородных цветов и обшарпанности, проплывает мимо гондола, ее «капитан» поет песню, позирует и машет рукой. Стоп. Снято. Следующая мизансцена.
Ускользающая красота Венеции манит, дурманит. Ускользает само время, течет сквозь пальцы туристов, а жители уезжают…
Шлюпки, моторные лодки, баркасы, барки,
как непарная обувь с ноги Творца,
ревностно топчут шпили, пилястры, арки,
выраженье лица.
Все помножено на два, кроме судьбы и кроме
самоей Н2О. Но, как всякое в мире "за",
в меньшинстве оставляет ее и кровли
праздная бирюза.
Немыслимо! На воде, на болотном смраде выстроить красоту подобную божественным покоям. Нет, это не Питер. Не похожи они. Но Бродский в тоске своей по каналам Ленинграда отождествлял Венецию с родным городом. Проекция боли – его Венеция, пронзительной щемящей тоски. Стихи поэта разлетаются здесь ледяным эхом, они слышны в гортанном крике колокола, в надтреснутом вопле чайки, в бликах лагуны отражение круглых очков поэта. И тонкой струйкой стекают по облезлым стенам капли пота – венецианской водички. Еще немного, завернуть за угол и схватить за плащ ускользающий силуэт, держащийся за сердце. Там, за лопаткой покалывание, первые предвестники смерти. Но не в Венеции. Здесь надо жить! И пить за прекрасную жизнь.
Сотни магазинов масок – китайские, полу-само-пальные, ручной работы, шедевральные и уродские. Хочется купить все. Увешать комнаты и раствориться в образах Доктора Чумы, Кота, Венецианской дамы, Вольта или Казановы. Распознать в одной из масок свою ипостась, найти другого себя и снова потерять в карнавале образов. Гипнотический обман.
Пришло время отправиться к последнему пристанищу Бродского. И убедиться, что поиски его были изначально провальной идеей. Фатальной. Вапоретто везет нас к Венецианскому кладбищу. Обнесенное стеной, с высокими кипарисами, издали – кладбище как будто колышется на воде. Вдалеке колокольный звон. Развеяло звуки словно прах над тягучей водой. Приютила великого поэта протестантская сторона кладбища. Ни католический, ни православный угол не дали места великому поэту и… атеисту. Сектор № 57. Место указано на карте перед самым входом.
На скромном лаконичном камне лежат живые цветы. Розы. И пахнут. А рядом огромное вековое дерево упало на чью-то могилу и разбило плиту. Но кому есть до этого дело…
Без истерик и пущей патетики: он все-таки жив… в рваном мареве неба, в тумане одиночества, в прогорклой водичке, в кафе «Флориан» - он везде. И пронзительность его строк с каждым днем все острее, как и Венеция – город в котором каждый миг снимают кино о последнем дне. Сладком дне.
А назавтра обещают дождь, который зальет этот город навсегда. Водичка – убийца...
Итак, обреченная на смерть приветствует вас! Так восхищайтесь!
В ожидании нашей лодки стоим на пристани 10 минут. А закат – красоты смертельной, непередаваемой, убегает за доли секунды.
Туристы щелкают фотокамерами, рискуя упасть в воду. Остался последний рывок – остров Мурано, где в магазинах горы самоцветных стеклянных сокровищ и тишина. Знаменитое на весь мир муранское стекло цепляет взор, опустошает карманы и радует душу.
Туристы разбредаются по отелям, местные – по домам. А мы в кромешной тьме возвращаемся на вокзал. В сваях, разбросанных по всему каналу - фонари. Сотни лет назад вместо них пылали факелы. Дома и дворцы погрузились во тьму. Кое-где мелькнет в окне свет или увидишь в просторном зале новогоднюю елку. Венеция пустеет. Вымирает. Утопает.
Жизнь на воде – это не сказочное путешествие длинною в один день. Туристы приезжают, снимают свое кино, а местные продолжают толкаться на лодках, дышать влажной изморозью, а летом вдыхать пары лагуны и мучиться от духоты. Многие дома и паллацио стоят заколоченными. Сколько лет осталось этому городу… говорят, что лет 20… А завтра снова обещают дождь.
Прекрасная своей обреченной красотой. Погруженная в сон, в воды вечного канала, убегая от самой себя, зная, что не вернуть былого.
Красота не вечна – говорит Венеция. Помните об этом, молодые прелестницы. Скоро ваше тело покроется коррозией старости, красота ускользнет в смрадные воды. И эта участь коснется каждого. И это – участь Венеции.
На границе со смертью.
Восхищаясь тленностью.
Превознемогая обреченность и смиряясь с уходом.
Этот город прекрасен. До боли сердечной. Быть может, в Нью-Йорке Бродский умер от тоски. По Венеции…
Я пишу эти строки, сидя на белом стуле
под открытым небом, зимой, в одном
пиджаке, поддав, раздвигая скулы
фразами на родном.
Стынет кофе. Плещет лагуна, сотней
мелких бликов тусклый зрачок казня
за стремленье запомнить пейзаж, способный
обойтись без меня.
