Masquerade » 28 мар 2008, 09:34
ПРОГУЛКА СЕДЬМАЯ
Прогулка седьмая
Место знатное. Вся его прелесть в том, что его почти никто не знает – настолько хитро оно притулилось в длинном, как клоака, дворике. А дворик примыкает к Сретенскому переулку. Обойти засанные углы, пройти мимо будки охраны мини-стоянки, пересечь саму мини-стоянку и только потом отворить обшарпанную дверь с надписью «Игровые автоматы» - на это решится не каждый. А собственно, само заведение и не претендует. Будучи дочкой своей могущественной соседки, находясь на её задворках, оно, скорее, работает для галочки – типа и я есть на белом свете. И дверь то обшарпанная не всегда открыта. Но если и открыта холодными ноябрьскими вечерами – вот тогда там стоит кумар. Нелепая барная стойка, затасканный бильярд, несколько столов с продавленными плетёными креслами, и венчающий всё и вся телек в углу: всё, что нужно компаниям молодых людей, праздно прожишающих свои вечера в центре Города. Накурено, пахнет мочой и пивом, писк девачек-малолеток из углов, из толчка доносятся характерные звуки выходящей из желудка еды – форменный гадюшник. Так, собственно, место и называется среди нас – Гадюшник. Главный плюс – круглосуточно!!!
Тяжёлая металлическая дверь распахивается, впуская в тёплое, какое-то потное помещение лёгкий ноябрьский морозец, свежесть, и меня заодно. Меня, приведённого сюда лаконичным смс «в 9 в гадюшнике». Мне быстренько расчищается одно из «почётных» продавленных кресел – прямо под телеком, я спешу туда плюхнуться, покуда какой-нибудь ухарь не сделал этого ещё раньше, и наконец-то оглядываюсь. Мда. То же, те же. Все эти лица, количеством около 20, я уже где-то когда-то видел, в самых разных местах и ситуациях. Лишь в дальнем углу зала, у бильярда, какие-то незнакомые мужики, да у стойки сидит нелепая парочка. Остальные сплошь из т.н. «прослойки». Прослойки любителей вечерами в центре города залить зенки, заложить за воротник, наклюкаться, хрюкнуть, алкнуть, шевельнуть, ну и + ещё не менее ста синонимов.
Смотрю, некоторые тут уже с утра – вон какой-то парень спит на стульях. За соседним столом хлещут Лезгиночку-трёшечку, дешевле очевидно ничего не было Большинство сидит с пивом – разливного дешевле нет в радиусе двух километров, но смотрю, группа в полосатых купальниках чуть справа и сзади от меня небрежно развалились на стульях со стаканами колы. Это последнее изобретение группы – так называемый лудинг – треть «Боярского» из соседней аптеки, две трети пепси. Группа божится, что дело не в дешевизне, а во «втыке». Дверь то и дело распахивается, снова лёгкий морозец, снова силуэты в проёме двери, а вот и какой-то силуэт принёс на своём шарфе лёгкий запашок шмали.
Через час в гадюшнике полный содом. Около 50 человек – самых разных возрастов и внешнего вида слились в одно целое. Бухающий, курящий, пьющий, хлещущий, играющий, а самое главное – галдящий - клубок. Разговоры такие, что уши так и хотят обвянуть и затем стечь под стол. Наконец и я, давно уже выбравший «коньячный» столик, вливаюсь в «чиста мужской» разговор, по импульсивности не сильно отличающийся от «чиста женского». Сплетни, бабы, футбол, машины, мордобои, политика, снова сплетни, снова бабы. Наконец то моя цель здесь достигнута: за воротник заложено, от машин-телефонов-лудинга уши окончательно отваливаются, стало быть, пора сваливать. Я встаю, хватаюсь рукой за стул, осознаю, что из-под воротника то вот-вот польётся, выравниваю центр собственной тяжести и шагаю к выходу. На улице темень и ещё холоднее. Полночь, не меньше. Плюс два, плюс три, не больше. На улице компания курящих гогочет мне вслед: «что-то рано поломался, Яночка», но мне на них уже плевать. Коньяк сделал своё дело – я настолько отрешился от окружающих меня людей, что просто не вижу их. Тем более, что их в этот час единицы. Приятно греет изнутри город Кизляр, огни ночного сити кажутся до жути весёлыми, они несколько размазываются и плывут, но пока всё в норме. Я, несмотря на добрых 0,7 конины, даже не шатаюсь – с пилотом у меня всегда было всё в порядке. Ну, за редкими исключениями. Под которые сегодняшний вечер не попадает.
Я прохожу стоянку, счастливо улыбаюсь её охранникам, слева тянется церковь Сретения (при мысли об этом сразу же почему то лезут в голову цифры – тттыщща вввосемьсотт воссемьдессят шшшееестой), я задираю голову назад и налево, там должен быть купол, но он срублен, его нет, я говорю вслух неизвестно кому: «вот п-пидоры», руки в карманы моей нелепой куртки и я выхожу в переулок. Быстрое движение головой налево-направо, никого, иду по направлению к Угличской улице, но до Часов не дохожу – по обыкновению рефлекторно задерживаюсь у рекламного столба Департамента архитектуры и градостроительства, быстро пробегаю его глазами – Карабулинская развязка, генплан, новые дома от мэрии, новые дома от администрации, администрация и мэрия – молодцы, в частности молодец такой-то старый хрен - ничего нового.
У департамента принимаю окончательное решение дальше к Часам не идти – нижняя часть туловища ведёт меня направо, в «ссаный угол». Я успокаиваю себя как могу – мол они сами козлы, почему нет туалетов в центре, что теперь - в карман ссать, но на заднем плане рассудка так и крутится бегущая строка: Янтыбыдлоянтыбыдлоянтыбыдло. Да, я быдло - наконец сдаётся рассудок, направляя струю в какую-то мини-клумбу, тем самым ещё больше успокаивая сам себя – мол цветочкам хорошо будет. Янтыбыдлоянтыбыдло – всё, хватит!!! Руки в карманы и я иду к живописному уголку – в узком, таком не характерном для Города дворе-колодце наверх уходит в кафе лестница, а прямо от лестницы из колодца выходит арка на пока ещё более-менее оживлённую Угличскую. Поднимаю глаза наверх – вижу новые окна второго этажа, отштукатуренные стены… смотрю вниз, на брусчатку - и представляю всю эту брусчатку заваленную разного рода хламом, обломками балок, битым кирпичом, штукатуркой, опилками…и везде, везде – листы бумаги. Не такой, как сейчас, а тонкой, желтоватой. Так и бросаются непривычному глазу «яти» и «еры» в тексте.
Между кучами мусора бегает паренёк, он в строительной робе, собирает листы, копается в мусоре, орёт на других строителей: «не выбрасывайте бумаги! Идиоты!», аккуратно складывает всё в пакет. Паренёк знает меня, а я знаю его. Он знает мою страсть. Скоро он уже рядом со мной, возбуждённо расказывает: - прикинь, делали под чистовую чердаки на Кирова, там под самыми стропилами несколько коробок, а там кучи всякого барахла и документов! Я знаю, что ты любишь, вот собрал что мог, а остальное они, идиоты, повыбрасывали. Мы вместе разглядываем содержимое пакета – по бумагам видно, что это деловые документы табачной фабрики Дунаева конца 19го…отгрузить тому-то столько то пластин…зачислить столько-то рублей…вещественным доказательством догадки служат две пачки пресованного нюхательного табака с надписью «Табачная фабрика Дунаева, 1892год», рисовая тончайшая бумага для самокруток, ещё какая-то мелочь, какие-то талоны. Чуточку приоткрыв пачку, мы внюхивали табак, и пронимало нас до пят…то ли ядрёнейшим табачком, то ли Историей…
Меня всего аж передёргивает от табака в моей ноздре, и я выхожу через арку на Угличскую улицу. Народа конечно поболее, чем в прочих местах, но дебильные палатки уже убраны, и людей всё равно немного…так…какая-то группа стоит слева, у часов, да какая-то группа на пересечении с Екатерининской, справа, у Столбов… Повертев несколько раз головой слева направо, я, решил двигать домой и решил, что быстрее будет, если я поверну НАПРАВО.
Я иду медленно, своей переваливающейся, ни на какую другую не похожей, походкой, руки как обычно в карманах, и глаза полуприкрыты. Город Кизляр приятно щекочет откуда то снизу рассудок. Иду, мимо проплывает милая сердцу двух-трёх этажная сплошная застройка…мне нравится сплошная застройка. Она собирает вместе не только дома, но и людей. По обыкновению представляю, почему так…почему в стране с гигантскими размерами, просторами, которые не окинет глаз, люди всегда сбивались в кучки, дома строили друг на друге, когда из каждого можно было сделать такую усадьбу…думаю о тех временах, когда люди старались отгородиться от окружающего враждебного мира, готового в любой момент убивать, о тех временах, когда людей было мало, чтобы оборонять огороженную территорию, и территория была посему слишком мала. А мала территория – мало и места для домов – вот и стояли они все почти сплошняком изначально…с огородами позади…а потом ушли враги, и пришёл Запад, и оборонять было не от кого, а вот Запад любил лоск и пышность…любил красные линии, любил камень и колонны. Он приказал всё строить в ряд и сплошняком – ведь это красиво, хоть и не практично. Это практично в столице Запада, построенной на воде, где каждая пядь отвоёвывалась у болот, реки и моря, но здесь то отвоёвывать нечего…Но русский человек – безропотный – ему приказали, он и строит, пусть и не понимает, зачем. Вот и стоят в ряд Творения русского гения, одно другого краше.
Взгляд, конечно, непроизвольно задерживается на самой высокой доминанте. Вот я уже и у неё. Гигантские окна, глаз сразу выхватывает верный признак модерна – кафельную плитку, хоть и видел уже сотни раз, а всё равно интересно взглянуть с нового ракурса. С ночно-кизлярского. Почему то из головы не лезут тени прошлого. Вот и сейчас они снова здесь. Здание освещено так ярко, как никогда раньше. Из него доносится гомон. В гигантскую дверь под надписью «Бристоль» входят, гораздо реже выходят люди, мужчины, женщины. По Екатерининской проносится запоздалый оголтелый газетчик с криком: «Наши наступают на Кёнигсберг! 5 копеек! Пруссия захвачена! Ранненкампф идёт на Тильзит! С нами Бог! 5 копеек! Убито пять тысяч русских! С нами Бог! 5 копеек!»
Из здания доносится праздничная музыка. Вертеп, известный на всю страну, с наступлением войны только набрал обороты. В годы лишений люди становятся ещё более жадными до радостей жизни. Из окон вылетают бутылки из-под шампанского. На улице ругань. Швейцары выпинывают из дверей пропившегося забулдыгу. Подскочивший паренёк ловко срезает у него часы и пускается наутёк в сторону Знаменки. Запоздалые крики «держи!!» смешиваются с криками «Германия будет повержена! Великое время, время славы Империи пришло!» Наверху доносятся заунывные звуки «сильный, державный, царствуй во славу». В гигантских окнах за шторами как бы невзначай сидят девушки в корсетах, изредка кокетливо выглядывая на улицу, к радости собравшихся беспризорных. Дополняет картину двое раненых солдат, распивающих самогон на углу дома, торговец баранками и два извозчика, стоящих на углу Угличской и Екатерининской, у «Столбов».
Я увлекаюсь. Быстрыми шагами иду к «Столбам», смотрю на них, смотрю на проезжую часть улицы, представляю девушек, рядами стоящими вдоль дороги, на них одето всё самое лучшее, между ними проходятся женихи, выбирая себе невест по нраву…а те стоят вдоль дороги, как и впрямь столбы – да, предки умели метко давать названия.
- Здравствуй, Ян.
Как же всё-таки резко может вырвать из другого мира обычный, хоть и несколько мелодичный, женский голос. Я, как обычно, хоть и не слышал его достаточно долго, узнал из тысяч, и посему, уже оборачиваясь, придавая голосу псевдопылкость, здороваюсь:
- Анастасия! Звезда моя!!!
- Опять ты со своими шуточками. Ты же отлично знаешь, что меня не Анастасией зовут. У меня есть имя.
- Конечно знаю. Какими судьбами, аквамарин моей души? Так поздно?
- Да мы тут с подружками гуляли (на заднем плане косятся в мою сторону подружки), домой вот расходимся.
Слово за слово, блаблабла, у меня глазки хитренько так горят кизляром, она это отлично видит, знает, чертовка, но я не прост – у неё глазки светятся хоть и не кизляром, но чем-то мартинно-винным точно. Наконец после потока ни к чему не обязывающих фраз мы приходим к общему знаменателю – а не прогуляться ли нам вместе, ведь давно не виделись, я наконец озвучиваю, она как обычно выдаёт мысль за свою, а может и наоборот, и мы неторопливо отчаливаем от пристани подруг. Наконец я осознаю, что эту то группу я и видел практически ещё с середины улицы, и что я, задравший голову на Бристоль, всё это время находился под их пристальным наблюдением. Так и есть.
- А мы тебя давно заметили. Сначала быстро шёл, думали, нас увидел, а потом остановился, всё на дом смотрел.
- Задумался, как обычно, ты же знаешь.
Не выдерживаю, несмотря на многократные обещания самому себе, беру её за талию, кизляр, осознав её стройность, козликом заскакал по башке, приятно – она не против. Она, собственно, никогда не против.
Мы идём по Екатерининской в сторону моего дома. Со стороны как обычно неотразимая парочка – я, здоровый детина, несколько неуклюжий, и она – изящная, стройная, мне по плечо, даже на своих неизменных шпильках. Она элегантна, как всегда, а от меня кизляром пасёт и штаны грязные после гадюшника, даром что какие-то псевдопарусиновые. Мне, собственно, по барабану, есть у меня такое свойство – не париться, я и так уверен в своей мачовости, а вот ей мнение окружающих небезразлично. Как, собственно, и большинству дам. Тем более в такой момент – мы решаем продолжить вечер, я выбрасываю белый флаг и соглашаюсь дома переодеться. Туда то мы и плывём.
Я по привычке у входа в закусочную шарагу глажу чудом оставшуюся у входа кафельную плитку с подписью автора: «Артур Берг» и его телефоном, а сам говорю ей
– напротив кстати смотри как здание красиво подсвечивается фонарями. Дом Призрения ближнего, в конце 18 века построили аж.
– Какое странное название. И кого в этом доме презирали?
Я не отвечаю, потому как со стройной талией в руке и с кизляром в голове подразмяк, представляю гигантскую колокольную, довлеющую над планетарием и всей улицей, колокольню Казанки, которой нет, и никогда не будет, и говорю сквозь зубы, обращаясь неизвестно к кому: «вот п-пидоры».
Она не слышит – думает о чём-то своём. Мы переходим Всехсвятскую, так и хочется справа вдалеке увидеть купола церкви Всех Святых, но её там нет, в мозгу уже было готово промелькнуть «вот п-пидоры», но не успело. Там я увидел группу людей и моментально вышел из своего полудремотного размякшего состояния – спина и руки напряглись. Она почувствовала, спрашивает – «ты чего?», я не отвечаю, косым взглядом вглядываясь в тёмную группу молодёжи, стоящую чуть в глубине улицы, наконец, по некоторым внешним деталям пары людей мозг даёт сигнал «свои». Киваю головой, мне кивают. Кто-то, из незнакомых мне, с нескрываемым восхищением пялится на её ноги в колготках. Голодный мужлан – улыбнулся я про себя, она тоже видит, вроде довольна, фланируем дальше, я всеми ушами ТАМ, ловлю обрывок фразы что-то вроде: «а это же бывшая его», всё, компания остаётся сзади, мы плывём вдоль нового, неплохого дома под модерн: «хотела бы я здесь жить, наверняка прекрасные квартиры, особенно вон там, с угла, глянь». Переходим Треугольник. Очень милая улица сейчас пойдёт – Варваринская, а потом нам надо сразу нырнуть в совсем короткий Казанский переулок – я хочу пройти именно там, потому что там я жил. Она это знает и сама тащит меня туда. Мы обходим справа искалеченное здание Покровской церкви с гордой надписью «Планетарий 1948», слева во дворе появляется громада Казанского собора – его золотые маковки светят во тьме, как обычно, зловеще. Справа мимо нас тянутся изменённые до неузнаваемости монашьи кельи, наверное, нескоро отвоюют монахини своё старое добро у заселивших дом почтенных буржуа. Вот и упираемся в дом, с которым я был связан полтора года. Смотрим на балкон – ого, эволюция, вместо моих мешков с пустыми бутылками – чисто, и висит бельё. Во всех трёх окнах горит свет. Я стою, пялюсь наверх, думаю то о весёлых студенческих днях, то о лазании по пожарной лестнице, то о войне, то о том, что раньше на месте дома стояла монастырская стена и башня, то матерюсь на какую-то нелепую новую ограду, ностальжи: она же молча повесилась на моей руке и ждёт. Бульвар перешли молча.
На Борисоглебской она начала что-то весело щебетать про загс и весёлую свадьбу подружки, я недоверчиво хмыкал в ответ. Дома я быстренько скинул свою рванину, с её молчаливого одобрения одел серый в полосочку костюм, любимый галстук цвета Баренцева моря, заколка, в руки - длинный зонт, часы, извлекается на свет божий непереносимый бумажник, прыскание каким-то очередным модным подаренным парфюмом, на шею, на запястье, наконец всё, встаю перед зеркалом, притягиваю её к себе, оба глазеем на создавшуюся композицию, цокаю языком, говорю «Айдиэл!» и – на улицу, с мыслью «лишь бы не отпиздили».
Более менее вменяемых мест, где в Городе можно откушать и отпить ночью, у нас не так уж и много, поэтому вывод очевиден – идём в ближайшее к нам. Ехать бессмысленно – один квартал. После скоротечного моего выбора – как идти – по Срубной и Зарядью либо же по Стрелецкой, решение принимается в пользу последней и вот мы уже огибаем дом на пересечении Борисоглебской и Стрелецкой. Он необычный, всегда мне нравился. Простой с виду, на вид – типичная сталинка. Но не всё так просто. Дом сразу выдаёт подъезд – чистый конструктивизм. Украшения и скромная лепнина не сталинские, они ещё царские. А в технологии окон уже используются перекрытия, а не своды – то есть всё таки сталинка. Из мешанины трёх составляющих упор всегда надо делать на самую яркую – вот для меня закон. В этой вариации эта составляющая – конструктивистский подъезд: ни в одну другую эпоху такой подъезд не сделали бы. Подогревает меня и воспоминания пятилетней давности, когда под самым козырьком дома висела лепнина в виде «1927». Вывод напрашивается сам собой: дом построили ещё царские инженеры, но по новым технологиям. Кое-какие знания из истории жильцов подогревают меня и в этом.
Тьфу ты, опять про неё на минуту забыл. Она чувствует, но не недовольно сопит, как обычно. У нас опять общая волна – такое бывает, особенно после небольшого залива. Впрочем, я от почти часовой прогулки подпротрезвел. Она же, видно, хочет ещё. Наконец мы проходим новодельные решётки театра с вензелями «ФВ» (как обычно, замечаю, что один, украденный, до сих пор не вставлен). Интересно, кто и куда украли – эстеты в домашнюю коллекцию, кузьмичи на дачу или бомжи на лом.
Не могу не оглянуться на дом Петражицкого – неплохо же однако жили фотографы, если он смог отстроить себе такие хоромы. В 1875г наверное фотографии шли на ура, как щас мобильники. Технологии то одни и те же, и страстишки одни и те же…Не желаете ли-с фотографию в цвете-с – последняя новинка-с – на рублик-с дороже…никакой разницы с «последняя новинка – 3 мегапикселя!!!» или «скачай клёвый рингтон»…нахер никому не нужных, ну кроме вездесущего инстинкта потребления. Только с той разницей, что люди, удовлетворяющие этот человеческий инстинкт, оставляли о себе память по разному: Петражицкий вот наварился на фотографиях в конце 19го, отделал шикарный дом под эклектику в центре города. А наварившиеся на рингтонах в начале 21го лепят уродливые коробки в лесу. Ну да ладно.
Всегда думал, что же может находиться в этой причудливой маленькой башенке со шпилем, нависающей над театром и Театральной площадью. Спрашиваю и её – мол, чтобы там сделала? Ответ ожидаем: поставила бы там кресло-качалку, пила бы кофе утром и вечером, смотрела бы на людей. Ненавижу кофе. Передёрнуло. Она спрашивает: ты чего?, на что я как честный малый отвечаю: представил, как я пью кофе. Смеётся. Смеёмся. Под смех заходим в заведение, садимся поближе у входа на один диван, какие-то салаты, рыбка, бутылка Мартеля, всё мягко, плавно, она обмякает у меня на плече, разговоры разговариваем – нам есть о чём поговорить. Такая идиллия, плакать хочется на брудершафт от умиления. От Мартеля мы становимся ещё более красивыми друг для друга, жизнь прекрасна, всё замечательно, музыка сладенькая, слёзы текут с потолка, тает фруктовый дом.
Думаю везти её домой и самому ехать спать – что-то она совсем размякла – коньяк быстро рубит женский разум, знает своё дело. Счёт, иду первым на выход. Она рядом, пара секунд перед зеркалом, мы разворачиваемся к двери и тут… она распахивается, в неё врывается малый - взъерошенный, в рваных штанах, чуть грязный, но в меру. Но самое главное – глаза. Они злые, как у волка. Непонятно, откуда у человека может взяться столько агрессии. И лицо то вроде более менее вменяемое – разве что его чуть искажает лёгкая непонятная гримаса. Быстро глянув по сторонам, он скользнул глазами и по нам. Я в костюме, сладкий птенчик, она – красивая, мы вместе хорошая пара. «Мажоры ебаные» - прочитал я в его режущем взгляде. Я ответил ему взглядом со всем презрением, что мог: «быдло с городской окраины!». Он стиснул зубы, быстро прошёл к ближайшему месту, плюхнулся в него и заорал на пол-зала: «Два тёмных Крушовице!»
Мы вышли.
Меня всего аж передёргивает от табака в моей ноздре, и я выхожу через арку на Угличскую улицу. Народа конечно поболее, чем в прочих местах, но дебильные палатки уже убраны, и людей всё равно немного…так…какая-то группа стоит слева, у часов, да какая-то группа на пересечении с Екатерининской, справа, у Столбов… Повертев несколько раз головой слева направо, я, решил двигать домой и решил, что быстрее будет, если я поверну НАЛЕВО.
Я иду медленно, своей переваливающейся, ни на какую другую не похожей, походкой, руки как обычно в карманах, и глаза полуприкрыты. Город Кизляр приятно щекочет откуда то снизу рассудок. Иду, мимо проплывает милая сердцу двух-трёх этажная сплошная застройка…мне нравится сплошная застройка. Она собирает вместе не только дома, но и людей.
По обыкновению представляю, почему так…почему в стране с гигантскими размерами, просторами, которые не окинет глаз, люди всегда сбивались в кучки, дома строили друг на друге, когда из каждого можно было сделать такую усадьбу…думаю о тех временах, что когда прошла эпоха диктата Запада и западных стандартов, пришли стандарты свои: стандарты денег. Идеалы купечества. Законы раннего капитализма. Длинные ряды стоящих в ряд дворянских особняков перестраивались под эти законы. Главное – лавки! Главное – место! Главное – склады! Главное – деньги! Появлялись первые торговые улицы. Чем больше напихаешь в одно место – тем прибыльнее – покупатель распыляться не любит, ему надо всё сразу, всё в одном месте. И чем дальше катилась страна по таким законам, тем плотнее становилась застройка места, где «всё можно сразу», и это место – центр! Вот и сейчас почти в любом центровом дворе не продохнуть.
Иду в сторону Знаменки. Всё светлее и светлее. Вот и Часы остались сбоку – уже поздно, и народу на них нет. Всегда, когда подхожу к башне, вглядываюсь в пустую нишу прямо над входом – такая ниша есть на каждой церкви. Это ниша для иконы, и почти везде эти ниши пусты. Пуста она и на Знаменской церкви. «Вот п-пидоры» - сквозь зубы ругаюсь я. И тут же осекаюсь – моё внимание привлекает единственная на этом участке улицы группа людей. Именно их я видел с середины Угличской. Привлекает потому, что я вижу знакомое лицо…оно там лишь одно - широкое, добродушное, чуть пьяное – лицо недавно женившегося человека, моего знакомого. Оно плывёт у меня перед глазами, как и многое вокруг – я подвыпил. Но не настолько, чтобы не распознать лицо как объект под кодом «свой». Пара обрывков разговора, пара выхваченных глазом фрагментов одежды - это кожаны, и все оставшиеся люди, числом три, идентифицированы как «чужие». Система определена. Несколько причинно-следственных связей, выводы, решение.
Я прохожу рядом, как бы невзначай, мимо объекта, определённого как «свой», несколько слов, лёгких, невесомых, слышных только ему: «если что, я рядом», делаю ещё около десяти шагов, отхожу к стене, встаю к компании боком, достаю телефон и яростно начинаю что-то на нём набивать. Несколько минут – разговор всё громче, наконец, боковое зрение, всегда державшее группу в радиусе видимости, видит то, чего ждало: «свой» падает на мостовую. Я не знаю, почему это произошло. Может, «свой» оступился, может, он был пьян и упал, может, он попытался ударить первым и промахнулся. Неважно. Решение было принято до этого. Программа системы «свой-чужой» была логически завершена. Я далеко, поэтому плавно захожу сбоку со стоящему перед «своим» «чужому», с деморализующим рёвом «ах ты, сука!» хватаю его за шею и наношу несколько ударов ему в голову. Он падает. Схватив при этом мои ноги и увлекая меня на землю, правда, один хрен я оказался сверху – я больше, и он упал первым. Я оседлал его и наносил удары в голову, один за другим, а в голове бежала строка: сукасукасукасукасука. Остановился я только тогда, когда меня за шиворот поднял с него «свой». – Ян, что с тобой? Остановись.
Настоящие мужчины, коллеги пострадавшего, сразу же при моём рёве отбежали в сторону метров на 50 и смотрели, как избивают их товарища. Несчастные. Они не приобрели себе в своё время программу «свой-чужой». Поцанчик из-под меня выполз и кое-как, получив прощальный поджопник, кинулся бежать.
- Сейчас менты могут приехать. В расход. Потом объяснишь, что было – в таких случаях башка у меня варит быстро.
Не бегом, быстрой походкой я стремлюсь на выход из длинной трубы, коей является Угличская. У неё только три выхода – на Казанскую, на Екатерининскую и Сретенский переулок. Все арки и дворы - не проходные, тупиковые. Быстрым шагом вышел на Казанскую и свернул по ней на Театральную площадь. Немного адреналина, которого я хватанул, начало выходить. Несколько трясёт. Триумф от победы. Лёгкий жим-жим от предполагаемых последствий. Быстро оглядываю себя – штаны несколько разорваны в падении, чуть грязный, с костяшек сочится кровь. Принимаю единственное верное решение – не шариться по улицам, быстро идентифицирую ближайший круглосуточный гаштет – и в него. Эмоции прут, но я знаю, это ненадолго. Начинаю успокаиваться, у входа вообще – само спокойствие, только глаза наверное выдают. Залетаю вовнутрь.
Прямо напротив меня, напротив двери, стоит парочка – ну прямо с картинки. Он в костюмчике, она расфуфыренная. Сладенький птенчик и цыпа. Смотрят на меня презрительно, да, видон у меня не лучший. «Быдло с городской окраины» - так и читается в их взгляде. «Ну и пусть так считают, мажоры ебаные» - подумал я, стремительно прошёл к первому попавшемуся месту, плюхнулся туда и заорал официанту: «Два тёмных Крушовице!!»
- Жуткий авантюрист.
- А со стороны похож на ангела.
- А он и есть ангел. Ангел-авантюрист.
