Нам показали три колеса, с помощью которых поднимают руду под действием падающей воды, а также откачивают отработанную воду.
Одно из этих колес – копия, его работу показывают туристам, подавая на него воду.
Одно из колес – 100-летнее, оригинальное и сохранившееся нетленным потому, что его пропитала вода, содержащая какие-то консервирующие вещества, которые и спасли дерево от разрушения.
По таким неудобным ступенькам спускались все ниже и ниже под землю
В один прекрасный момент экскурсовод вдруг внезапно полностью вырубил свет, чтобы продемонстрировать, что такое полная тьма, а затем зажег свечу, которыми пользовались шахтеры, чтобы показать, при каком освещении приходилось работать. Оказалось, что почти в полной темноте. И один из залов в шахте мы осматривали только при этом очень тусклом освещении свечи – вокруг не было видно почти ничего.
Опять ползем вниз и вниз – жуть!!! К этому моменту народ уже неоднократно пытался ровнять стены и своды своими головами, особенно рослые мужчины.
А потом начался подъем вверх на необъятное количество ступенек. Так что надо рассчитывать свои силы. Людям со слабой физической подготовкой может оказаться тяжеловато. Тем более гид идет очень быстро.
Рельсы, по которым катали вагонетки.
По окончанию экскурсии уже самостоятельно туристы отправляются дальше знакомиться с выставками и музеем шахты.
Тоже довольно интересно.
Вот такой симпатичный единорог встречал в музее.
Впечатления от музея на удивление восторженные, однозначно рекомендую посетить. Интересно будет всем, я уверена, совершенно не надо быть для этого как-то быть причастными и интересующимися шахтерским делом. Только надо рассчитывать свои силы. В течение 1ч 15 мин – нескончаемые туннели со спусками, подъемами и огромным количеством ступенек. Темп передвижения достаточно быстрый.
И еще немного интересной информации.
Оказывается, уже в XVII-XVIII веках в шахте Раммельсберг появился вид горно-металлургического туризма . И путешественникам того времени показывали огневой метод добычи руды. Писатель Генрих фон Клейст писал своей невесте в 1801 году: «В Госларе мы отправились в рудники Раммельсберга, где в огромных пещерах руда прокаливалась с помощью подожженных деревянных поленьев, а все из-за жары работали голыми. Создается впечатление, что ты находишься в аду или, по крайней мере, в мастерской циклопов».
Оказывается, на протяжении столетий, до технической революции, руду в Раммельсберге добывали с помощью огня. От подземных костров порода трескалась, лишь после этого появлялся шанс отколоть ее куски. Высокая температура приводила к растяжению горной породы, что помогало разбивать глыбы. Только с 1875 года начали применять пневматический бурильный молоток.
Писатель Гейне во время путешествия по Гарцу тоже был в числе туристов рудника и вот что он об этом писал:.
«В получасе ходьбы от города находятся два больших темных здания. Там вас сразу встречают рудокопы. На них темные, обычно синевато-стального цвета просторные блузы, спускающиеся ниже живота, такого же цвета штаны, кожаные, завязывающиеся сзади передники и зеленые поярковые шапочки без полей, вроде усеченного конуса. В такой же костюм, только без передника, одевают и посетителя, и один из рудокопов — штейгер, засветив свою лампочку, ведет его к темному отверстию, похожему на трубу камина, опускается до уровня груди, дает указания, как держаться на лестницах, и приглашает следовать за ним безбоязненно. Опасного ровно ничего нет, но вначале, когда не имеешь представления о горном деле, это кажется иначе. Своеобразное впечатление создается уже оттого, что надо раздеться и облачиться в мрачную арестантскую одежду. Затем предстоит спускаться вниз на четвереньках, причем темное отверстие так темно, и бог весть, когда кончится лестница. Вскоре замечаешь, однако, что это не единственная ведущая в черную бесконечность лестница, что таких лестниц, по пятнадцать — двадцать ступенек каждая, много и каждая упирается в небольшую дощатую площадку, где можно остановиться и откуда новая дыра ведет на новую лестницу. Сначала я спустился в «Каролину». Это самая грязная и противная Каролина, какую мне пришлось видеть: ступеньки покрыты мокрой грязью. Так и спускаешься с одной лестницы на другую, а штейгер впереди неизменно уверяет, что это вовсе не опасно, надо только крепко держаться руками за ступеньки, не смотреть вниз, не поддаваться головокружению и ни в каком случае не становиться на боковую площадку, возле которой с жужжанием тянется спусковой канат и откуда две недели тому назад какой-то неосторожный человек полетел вниз и сломал себе, к сожалению, шею. В самом низу бессвязный шум и гул, непрестанно натыкаешься на балки и на канаты, которые движутся, подымая бочки с добытою рудою или подавая кверху рудничную воду. Время от времени приходится проникать в высеченные в стенах ходы, называемые штольнями, где находится руда и где одинокий рудокоп, проводящий там целые дни, с великим трудом откалывает от стен куски руды. Я не добрался до самого низу, где, уверяют некоторые, слышно, как американцы кричат у себя: «Ура, Лафайет!»* Между нами говоря, глубина, которой я достиг, показалась мне вполне достаточною: здесь непрерывное жужжание и гудение, жутко движутся машины, журчат подземные ключи, со всех сторон стекает вода, от земли поднимаются пары, и свет рудничной лампочки все бессильнее и бледнее в окружающей ночи. По правде, я был оглушен, еле дышал и с трудом держался на скользких ступеньках. В погоне за воздухом я взобрался по дюжине лестниц кверху, и мой штейгер провел меня узким и очень длинным, высеченным в горе ходом в рудник «Доротея». Здесь свежее и веселее, лестницы чище, но зато длиннее и круче, чем в «Каролине». На душе у меня стало легче, особенно после того как я снова обнаружил следы живых людей. В глубине мелькнули блуждающие огоньки: рудокопы с лампочками медленно подымались вверх, говорили: «Счастливо подняться!» и, приветствуемые нами в тех же выражениях, двигались мимо нас, выше; словно какое-то дружески мирное и вместе с тем мучительно загадочное воспоминание, мне западали в душу глубокие и ясные взоры всех этих бледных, спокойно-серьезных, озаренных таинственным отсветом рудничных лампочек юношей и стариков, проработавших целый день в своих темных, уединенных шахтах и теперь тянувшихся к милому дневному свету, к глазам жен своих и детей.»
