Я был уже далеко не молод, когда первый раз поехал в Египет. Не мало пережил, многое повидал. Работал в военном госпитале по реабелитации раненых солдат после боев в Чечне. Преподавал психологию.... Но могу с уверенностью сказать, что это воспоминание остается самым ярким эмоциоанальным переживанием моей жизни, и я бесконечно благодарен судьбе за это...
Харьковчанин приехал на несколько дней раньше, он уже все знал, и все знали его. Знал, где лучше заходить в воду, где ютятся под кораллами большие рыбы, знал, где самые вкусные блюда на завтрак и как выносить еду с собой в номер.
Он мне сразу сказал, - Набирай яйца. Чем больше унесешь, тем лучше.
Завтрак в отеле – это праздник для неискушенного, уставшего, зморенного в метро и на работе москвича. Для многих из нас роскошное зрелище всевозможных яств, разложеных с утра на блюдах в пятизвездочных отелях, - это новое откровение о жизни, сильнейшее положительное впечатление, которое преображает, порой, всю оставшуюся жизнь.
Яйца набирали на тарелки и перекладывали по пакетам. На пляж их принести тоже не проблема. Но вот как зайти с ними в воду? С пакетом и с чем-либо в руках нельзя. Дежурные строго следят, чтобы ничего в воду не проносили, рыб кормить запрещено. Остается одно – плавки. Умещалось штук по восемь. Пока мы с харьковчанином дефиллировали от лежаков до пантона, женщины были в ауте (или нам так казалось?). Но тем не менее наше «хозяйство» имело очень даже внушительные размеры. Главно было – не преборщить с этим, а то ведь египтяне тоже не дураки, не поверят...
Отплывали мы от края рифа на место, которое давно разведал харьковчанин. Коралловый риф со стайками крылаток и разноцветными групперами оставался позади. В лабиринте коралловых проходов мы искали глубокие впадины. Глубина манила..
- Здесь, - сказал харьковчанин.
Вниз уходила бездна, вода приобрела уже глубокий черно-синий цвет. Иногда можно было разглядеть, как плавают в глубине черные «маленькие» животные – рифовые акулы. Обычных обитателей мелководья здесь уже не было.
- Доставай.
Яйцо надо было раздавить в кулаке и сразу же отплывать, как можно дальше. Со всей округи рыбы на дикой скорости налетали на пищу. И мы рисковали быть порезанными плавниками и частями их тел. Некоторые крупные частицы все-таки успевали затонуть поглубже, но и там их доставали прожорливые «яйцееды».
Мы ждали чуда. Где-то там на глубине находился тот, кого мы так страстно хотели увидеть и ради которого затевали всю эту кутерьму – от ресторана до шествия с полными трусами и рисковали, приманивая неизвестных гадов....Мы надеялись, что его привлечет суета на поверхности воды, и он-таки тоже выплывет посмотреть, что здесь происходит.
- Давай, - командует харьковчанин. Яйца кончались. Он тоже скормил уже все.
- Последнее яйцо береги, - он знал, что говорил.
Вода становилась мутной от вареного желтка, но и эту муть рыбы быстро процеживали через себя, как пылесосы. Энергия, с которой они набрасывались на корм просто сметала в сторону..
Долго мы создавали ажиотаж с кормежкой, пока яйца не кончились. И вот, кажется, пора. Одно осталось у меня, одно у харьковчанина.
- Давай, Саня, - харьковчанин отплыл и в напряжении стал ждать и вглядываться в темно-синюю гудящую бедну.
Я раздавил последнее яйцо. Рыбы набросились.. отплывая я уже мог разглядеть медленную тень, которая все увеличиваясь, медленно вырисовывалась и превращалась в огромного более двух метров длиной животного. Наполеон величественно, медленно поднимался их своей глубины....Во мне все трепетало от этого зрелища. Его плавники уже переливались на солнце, чешуя отражая свет рассыпала сказочный фейерверк бликов.
Последнее яйцо достал харьковчанин. Он просто отпустил его, не раздавливая, и оно стало медленно погружаться. Наполеон не набрасывается на яйца. Он также медленно и точно подплывает, не меняя своей траектории, как будто уже из самой глубины знал, где его ждет удача. Он просто заглатывает яйцо целиком и продолжает свой плавный полет по спирали почти до поверхности.
И вдруг харьковчанин хватает его за плавник и они продолжают вместе совершать круги чуть ниже поверности воды. У меня заватило дыхание.. Никогда я не видел ничего более волшебного и красивого! Человек на рыбе, совершающий подводные виражи. Пару раз они показались на поверхности, и Наполеон стал погружаться, а харьковчанин остался. Наполеон уходил на свою глубину, его очертания размывались и скоро совсем исчезли.
Харьковчанин улетел раньше меня. Я еще несколько раз выплывал на это место с яйцами. Мне удалось пару раз опять вызвать из синевы это огромное животное. И каждый раз, когда я наблюдал, как пропадало яйцо в его глотке, меня охватывало глубокое чувство сопричастности с морем, с его тайной, может быть с нашей собственной когда-то жизнью в воде, растворения и встречи, точного попадания, синхронии....
Последний раз египтяне наблдая за туристами в бинокль, заметили, что я складывал яйца в плавки. В конце пантона меня заставили их достать на глазах и честного народа. Дежурные-таки сработали. Мне было обидно. И в одиночестве я поплыл к двум буйкам, которые запутавшись образовали перекрест из канатов. В середине этого перекреста я заметил блестящий почти прозрачный подвижный диск. Я вспомнил, харьковчанин рассказывал, что давно еще видел здесь скалярию, которая, по всей видимости, отстала от стаи или почему-то осталась одна без вожака и стояла под этими буйками уже несколько дней. Конечно, она голодала и почему-то не могла двинуться с этого места.
У меня каталось в плавках еще одно яйцо, которое не заметили дежурные. И раздавив его, мне удалось подплать к ней совсем близко, так что рука дотронулась до плавника. И она затрепетала.... В этом было столько страха, беспомощности и какой-то невыразимой жалобы. Я вдруг почувствовал столько нежности к этой одинокой голодной скалярии....В бесконечности моря можно неожиданно ощутить и пережить такие острые чувства, и это так питает душу, и поднимает со дна что-то неуловимое или давно забытое...
Одна мысль еще долго оставалась со мной в самолете, и потом еще даже в Москве: «Кто теперь будет кормить Наполеона?»
