Вот только давали то зерно не крестьянские общины, которые от голода регулярно дохли, а помещичьи латифундии.
Дальше больше. Екатерина II, иностранка, явная узурпаторша, на престоле сидела весьма шатко. Чтобы задобрить дворянство она окончательно освобождает дворянство от обязательной государственной службы. Она передает землю, которую крестьяне привычно считают божьей, дворянам в личную собственность с правом продажи. Она передает в собственность дворянам и самих крестьян. И опять же с правом их продажи. При этом даже налоги дворяне платить не обязаны, они ведь неподатное сословие. Крепостное право резко ужесточается. Крепостное право распространяется на ранее свободные от него регионы. Крепостное право распространяется на ранее свободные от него группы населения. Дворянство ликует и славит матушку-императрицу, но крестьянство воспринимает данные реформы как просто вопиющую несправедливость. Мелкие бунты выливаются в Пугачевщину. Бунты удается подавить, но взаимоотношения сословий в России меняются кардинально. Теперь государство больше не является солидарным. Теперь крестьяне небезосновательно считают дворян наглыми паразитами, получившими землю и власть над ними исключительно божьим попущением. Государство и церковь тоже изрядно теряют у крестьян в авторитете. О былом сотрудничестве теперь можно смело забыть, отношения становятся чисто формальными. В смысле, что дворянам и чиновникам теперь удается выжать и выбить из крестьян, то тем они и пользуются. А крестьяне при этом прилагают чудеса изобретательности, чтобы выжать из них можно было минимум. Вся работа "на дядю" делается исключительно из-под палки, только под неусыпным контролем сверху и по возможности тяп-ляп. Явочным порядком формируется система изощренного саботажа. Бунты, кстати, продолжаются. И действия крестьян во время этих бунтов становятся крайне жестокими. Причем теперь крестьяне стараются действовать исподтишка. То есть днем могут раболепно кланяться, а ночью собраться в ватажку, и что-нибудь у помещика разграбить или подпалить, испытав при этом глубокое моральное удовлетворение. Концов не найти - омерта, круговая порука.
До центральной власти в конце концов доходит, что ситуация в стране сложилась совершенно ненормальная, могущая привести к крупным неприятностям. К каждому крестьянину надсмотрщика не приставишь. Крестьян все-таки надо освобождать, причем желательно с землей. Но осуществить это на практике совершенно не реально. Ясно ведь, что решившегося на такой фокус царя дворяне сожрут живьем без соли. Поэтому освобождение крестьян делается, как водится, через задницу. Выкупные платежи за землю ложатся на крестьянские общины совершенно невыносимым дополнительным бременем.
Крестьянская община, на которую, кстати, в дополнение к прочему взвалили еще и фискальные функции, то есть сбор налогов, постепенно трансформируется. Из тягловой, достаточно открытой и благожелательной к государству системы, несущей в основном координационные функции, она превращается в закрытую, враждебную всему окружающему миру машину выживания. Страшненькую, если разобраться, машину. Никакой такой патриархальностью, по крайней мере, в центральных губерниях уже и не пахнет. Патриархальные семьи сохраняются только на окраинах, в Сибири, у староверов. А в центре старики никаким авторитетом в общине не пользуются, там рулят здоровые, в расцвете сил мужики. А стариков в тяжелый год вполне могут отправить побираться по городам и весям Христа ради. Это само по себе симптом, что социум постоянно балансирует на грани выживания. Еще чуть-чуть и стариков, видимо, начали бы выносить на мороз умирать, а вслед за ними туда же выбрасывать и новорожденных детей, которых все равно невозможно прокормить. Государство и помещики, кстати, стараются поощрять большие, сложно устроенные семьи. Им это выгодно. Но не прокатывает. Внутренние, "антикулацкие" защитные механизмы общины работают четко. Уравнительные тенденции с каждым годом только нарастают. Ясно ведь что в условиях скудности, ограниченности и конечности ресурсов, повышение уровня благосостояния одной семьи возможно только за счет того, что несколько прочих семей провалятся за грань выживания. Главным защитным механизмом такого рода являлся периодический, раз в 3-5 лет передел общинной земли. Земля постоянно подвергалась переделу в зависимости от имеющего в общине количества работников, а в особо тяжелых случаях, бывало, и едоков. То есть вовсе не зловредные большевики придумали "отнять и поделить", данные арифметические действия были для российского крестьянина обычной практикой. С земельным переделом органично совмещался и обычай кулачных боев, долго и безуспешно искоренявшийся и помещиками и церковью. Дрались русские мужики много, дрались со вкусом, дрались в малых группах, дрались улица на улицу, дрались деревня на деревню. Пока на полях сражений в Европе дело решал сомкнутый строй, то русский солдат был вне конкуренции. Сражаться плечом к плечу со своими товарищами наш мужик был приучен сызмальства. В кулачных боях имелся и утилитарный смысл. Сплоченные, сбитые в этих боях ватажки молодежи тем самым гарантировали себе, что при очередном земельном переделе старшее поколение их не обделит. То есть не то чтобы земельный передел осуществлялся путем кровавой драки, но по "гамбургскому счету" все и так было ясно. И лучший кулачный боец закономерно являлся и самым завидным женихом на деревне. Девки понимали, что такой точно не даст себя обделить. Он обязательно отделится от своей семьи, несмотря на противодействие папаши, и невестке не придется до седых волос ублажать капризную свекровь.
В общем, назрела большая необходимость в реформах, которые в достаточном количестве дадут товарный хлеб, который можно будет загнать за границу. Пока с товарным хлебом дело обстоит не очень. В южных и западных губерниях, где почвы и климат получше, появляются таки крупные сельскохозяйственные предприятия, дающие товарный хлеб. Но для них катастрофически не хватает дешевой рабочей силы, эта же дешевая рабочая сила нужна и на заводах. Центральная власть понимает, что даже отдай она сейчас всю землю в стране крестьянам бесплатно, теперь толку от этого уже не будет, на сотрудничество с властью крестьяне не пойдут. Работать больше не станут просто из принципа, товарного зерна все равно не дадут, только жрать станут больше и в числе увеличатся. Тупик!
Но делать что-то надо, Столыпин проводит свои реформы. Громогласные разглагольствования о "справных хозяевах", которые якобы завалят страну хлебом, имели при этом такое же отношение к реальности, как аналогичные разглагольствования о среднем классе в перестроечные времена. Реальной целью реформ изначально было намеренное сталкивание в нищету подавляющего большинства населения страны. Его принудительная пауперизация, если по научному. То есть те семьи, где на момент начала реформ имеется большое число работоспособных мужчин, богатеют, естественным образом становятся кулаками, взламывают солидарные отношения в общинах. Причем не столько за счет земледелия, сколько за счет мелкого ростовщичества. Большинство же напротив скатывается в полную нищету. На рынок труда выбрасывается масса обнищавшего населения. Заводчики и латифундисты получают вожделенную, действительно дешевую рабочую силу. Дешевую настолько, что она даже свои семьи содержать не сможет. Но ведь это, господа, не беда. Как там Мальтус выразился? "Человек, пришедший в уже занятый мир, если родители не в состоянии прокормить его или если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на Земле. На великом жизненном пиру для него нет места. Природа повелевает ему удалиться и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор". Вот так вот! Подешевевшие промышленные товары заодно прихлопывают кустарей, после чего рабочая сила становится еще более дешевой.
А на следующем этапе реформ новоявленных "справных хозяев", возомнивших себя фермерами, естественным образом сожрал бы "крупняк". Опутал бы долгами, разорил и скупил их земли. Как в аналогичной ситуации в постперестроечной России "крупняк" благополучно сожрал всю суетящуюся мелочь, возомнившую себя "бизнесменами".
Но люди так устроены, что подыхать с голоду, пусть даже и во имя прогресса, им не слишком нравится. Община сопротивлялась реформам отчаянно, реформы буксовали. Причем основное сопротивление шло вовсе не от пьяниц и бездельников, эта публика пропила свои наделы и вылетела из деревни очень быстро. Сопротивлялись вполне работоспособные и вменяемые мужики, сопротивлялась молодежь, в том числе, кстати, и молодая поросль в кулацких семьях. Эти вдруг осознали, что им теперь светит большую часть своей жизни батрачить на своих папаш. Ведь земля у папаш теперь в собственности, значит, нового передела земли не будет. Значит здоровому парню, с набитыми в кулачных боях костяшками, придется до седых волос лебезить перед родителем. Который, может, завещает ему землю, может, не завещает, может, завещает, но не ему. А парни эти, кстати, не были приучены к пиетету перед "аксакалами", зато были приучены к решительным действиям в составе крепко сбитых молодежных ватажек. Призрак нового земельного передела бродил по деревне в полный рост. Вызванное реформами Столыпина, напряжение на селе с каждым годом только нарастало. В городах, кстати тоже. Да, там имелась небольшая прослойка высококвалифицированных рабочих, которые действительно неплохо зарабатывали. Но у основной массы фабричных рабочих не хватало заработка, чтобы элементарно содержать свои семьи. Взрыв был неминуем, если бы не мировая война, он все равно бы состоялся, пусть и на пяток лет позже
И вот этой взрывоопасной публике государство в 1914 году сунуло в руки винтовки и отправило ее на фронт воевать за интересы латифундистов и капиталистов. Конечный результат подобного опрометчивого шага был вполне предсказуем.
Партия большевиков изначально была против ликвидации крупных сельскохозяйственных предприятий. Понимала, что путь раздачи их земель крестьянам по сути тупиковый. Что лучше эти предприятия использовать, наполнив новым, ясен пень, социалистическим содержанием. За передел земли больше ратовали эсэры. Но здравого смысла не становится на пути падающей горы, у большевиков хватило. Новый передел земель, в том числе уже и помещичьих все же состоялся.
Тупик, разумеется, никуда не исчез. Товарного зерна в достаточных количествах как не было, так и нет. Как не нужно ничего было крестьянам от города, так и не нужно. Как не было денег на индустриализацию, так и нет. Крестьянство еще основательно обиделось на новую власть за продразверстки. Валовые сборы зерна только упали. Особенно сильно упали там, где ранее были крупные предприятия, помещичьи латифундии, владения казацкой "старшины", чьи земли поделили бывшие батраки. Эти самые батраки за время работы на подхвате успели утратить навыки, необходимы для осуществления полного сельскохозяйственного цикла. Обработку земли они вели по упрощенным схемам, урожайность падала, распространялись спорынья, ржавчина и прочие болезни зерновых, поля зарастали сорняками. Ко всему прочему, к началу тридцатых в деревне подросло новое поколение молодых людей с набитыми в драках кулаками, которое опять же начинало задумываться о своих дальнейших жизненных перспективах и косо посматривать в сторону ближайших родственников, не говоря уже о кулаках. Именно эти веселые ребята, кстати, успевшие получить при советской власти какое-никакое, но образование, реально заправляли в комбедах, а вовсе не "голь" и "пьянь" из демократической мифологии. В общем, необходимость очередного земельного передела опять вставала во весь рост. И большевики неизбежно бы полетели вверх тормашками следом за Романовыми, если бы не оказались умнее и решительнее последних. Коллективизация в такой ситуации была, может, и не идеальным вариантом из всех прочих зол, но весьма близким к оному. Основные проблемы она все же решила, причем достаточно мягко. Любви крестьянства к власти коллективизация, естественно, не прибавила, но взрыва удалось избежать. Вовсе не мифические жидокомиссары с наганами в руках сгоняли людей в колхозы, вовсе не они проводили раскулачивание. Реально это делали свои же сельчане, зачастую ближайшие родственники. Поэтому и прошла коллективизация, что ни говори, достаточно гладко и без особой крови. Трудно было сопротивляться собственным детям, племянникам и внукам. Которые, кстати, по еще не забытым стандартам справедливости были в своем праве.
