Русский дух Ближнего Востока. Армейский дневник.

[ElenaSevenard]

Сын рассказывал подробности этой истории с большим волнением, вроде бы говорил, что там погиб 21 человек, в том числе мирные жители и ребята из Бетахона. Наверно, можно сделать скидку на то, что в то время он еще плохо говорил на иврите и, видимо, нюансы недопонял. Их рота называлась плуга Дрор. Им даже устраивали встречу с его матерью. Если можно, сбросьте пожалуйста ссылку.

[ElenaSevenard]

aksel69
Большое спасибо за уточнение.

[aksel69]

http://midrasha.net/article.php?id=4270
http://www.7kanal.com/news.php3?id=29368
http://www.youtube.com/watch?v=EpkHVqs4DzA

[ElenaSevenard]

aksel69
Спасибо. Переслала сыну. Вечная память...

[ElenaSevenard]

Сойдя с поезда в Тель-Авиве, я отправился к центральной автобусной станции, где мы условились встретиться с Ленкой.
– Пока есть время, давай заскочим на рынок купить рыбы.
– Севенард, я тебя умоляю, в Ашкелоне зайдем в супермаркет.
– И что мы там купим?
Сказать, что израильские суперы плохие – это ничего не сказать. Прилавки их от края до края забиты ядовитыми газировками, печеньем, химическими чипсами и прочей дрянью из муки, сахара и неясных реагентов. Неудивительно, что большинство местных женщин напоминают своими контурами очертания бомбардировщика Б-25. Купить кусок нормальной телятины на стейк с кровью или свежую рыбу - целая проблема. Про креветки, мидии и осьминоги я молчу. Не кошерно, видите ли! Более того, вот уж что действительно загадка для меня, так это фрукты. Вся Германия завалена израильскими апельсинами, крупными, сладкими и сочными. В самом же Израиле можно встретить лишь мелкие, сморщенные и кислые, да к тому же втрое дороже, чем в Дойчленде. Откуда берется такая экономика, я до сих пор не понимаю.
Без всякого удовольствия потолкавшись по рынку, я раздобыл себе большую свежую форелину.
– Ну, все? Едем?
– Да, домой! Правда, надо будет еще отпидорасить халупу. В воскресенье выскочили, оставили срач и мусор не вынесли.
– Представляю, какая вонь там стоит.
– Нет никакой вони, потому что мусор я храню в морозилке.
– Оригинально. Кстати, Илья, вот это твое словечко «пидорасить»... я поняла, что оно означает уборку?
– Да, чувствуется, что ты уже десять лет не живешь в России. Трудно объяснить... термин, как ты понимаешь, не словарный. Мои московские друзья употребляют это слово в значении «любая неблагодарная, кропотливая, неприятная работа». Например: «пидорасить огород», то есть, копать, рыхлить, пропалывать, возделывать. Но я употребляю термин лишь в значении уборки: отмывать, намывать, оттирать, отчищать. Я бы никогда не сказал «пидорасить огород», а сказал бы «взъябывать огород». Может это и есть те самые лексические различия Москвы и Петербурга.
– А, ну да! Поребрик же! – Ленка пнула ногой по бордюрному камню.
– Поребрик, – кивнул я, соглашаясь.
Войдя в квартиру, я окинул взглядом беспорядок:
– Сначала уборка или готовка?
– Сначала секс!
Ленка сразу же запрыгнула на кровать.
– Кстати, если тебе так важно видеть мое лицо, я знаю решение, чтобы волки сыты и овцы целы! – она сняла со стены большое зеркало и поволокла его в спальню, установив возле изголовья кровати. Встав на четвереньки, она призывно завиляла попой и ехидно заулыбалась мне в отражении.
– Так лучше?
– Лучше, если ты голову опускать не будешь.
– Ну, так возьми меня за волосы! Мужик ты или нет!
Я аккуратно потянул ее за кончики волос, Шнайдер бросила мне взгляд через плечо, который красноречиво выражал все, что она хотела сказать. Я не дал ей открыть рта, наотмашь влепив по лицу тыльной стороной ладони, от чего с ее лба кинематографично слетели капельки пота, а голова отскочила в противоположном от меня направлении.
– Закрой рот, сучка, я все понял! – засунув свою ладонь целиком в ее гриву, я сжал кулак и с силой потянул на себя.
От моих толчков она периодически со всего маху билась головой в зеркало, из-за чего у нее из носа пошла кровь, но это лишь добавляло ей азарта. Тяжело дыша, я преодолел дистанцию до ее победного стона и дрожи в коленях.
– Севенард, ты не кончил.
– Нет. Извини, у меня плохо с насилием над женщинами. Я, конечно, могу себя заставить совершить нечто подобное, но удовольствия от этого точно не получу.
– Так и быть, за твои старания можешь трахать меня так, как тебе хочется! – Ленка плюхнулась на спину, раздвинула ноги и принялась читать книгу.
– Ты издеваешься, сука?
– Сука? Ты как со мной разговариваешь, хуесос! – Шнайдер наотмашь ударила меня толстым переплетом.
Моя скула налилась свинцовой тяжестью. Я заглянул в ее жесткие, пылающие немного наигранным гневом глаза, и, улыбнувшись, одобрительно кивнул.
Хорошо, что мама всегда собирает мне аптечку, с которой запросто можно пережить ядерную войну. После подобных игр она была очень кстати. Ленка аккуратно обработала мои ссадины на лице и положила холодный компресс, чтобы моя физиономия не вызывала лишних вопросов.
– Ок, давай прервемся, я приготовлю ужин и обед на завтра, а ты прибери беспорядок и вынеси мусор.
Лена отворила дверцу холодильника:
– Я думала, ты шутишь.
– Нет, я действительно храню мусор в морозилке. Видишь ли, я практически не покупаю отраву в упаковке, предпочитая сырые овощи и фрукты, а также мясо или рыбу, которую могу рассмотреть и потрогать, поэтому продуцирую очень мало мусора. Сверток, который ты видишь, накопился за две недели.
– Экологично.
– Очень, хотя это не цель.
Пока Ленка нехотя собирала вещи с пола, я разложил на столе форель и приготовил ножи, пинцеты, медицинский зажим.
– Ты кому операцию собрался делать? Уверяю тебя, что даже лучшие хирурги Израиля не смогли бы реанимировать эту рыбину. Смирись, Илья, она мертва.
– Да, но я еще поборюсь за нее.
В детстве я не любил есть рыбу. Не потому, что мне не нравился ее вкус, а потому, что в рыбе попадаются кости. Меня всегда раздражало это чувство, когда вместо того, чтобы спокойно наслаждаться трапезой, нужно было быть на стреме и рассматривать каждый кусочек, отправляемый в рот, аккуратно пережёвывая, проверяя на зуб, не затаилось ли там подвоха. Это как ходить каждый день со щупом по минному полю, вместо того, чтобы один раз все обследовать и разминировать. Поэтому, когда я готовлю рыбу, то предпочитаю тщательно удалить все кости вплоть до самых мелких, чтобы уже не думать об этом в процессе еды.
– Я все! Сколько ты еще будешь пидорасить эту рыбину?! Или «взъябывать», как правильно говорить?
– Правильно «сколько ты еще будешь коноёбиться с этой рыбиной». И я заканчиваю. Так что садись ужинать, а после можно прогуляться по пляжу.
Никогда не понимал людей, которые мечтают о жизни в больших городах. И особенно, если это российские мегаполисы Москва или Петербург. Совершенно не пригодные для жизни токсичные конгломераты, где все ядовито: люди, воздух, вода и дороги. Конечно, есть немало городов, которые меня вдохновляют, покоряют свой атмосферой и аурой, вроде Амстердама или Флоренции. Но все-таки я люблю именно такие вот небольшие прибрежные городки наподобие Ашкелона: когда поздним вечером, под ясным звездным небом гуляешь по абсолютно пустынному пляжу, шум волн, неспешно накатывающих на берег одна за другой, рождает простую мысль - не снять ли мне кеды, да прогуляться по водичке? Колеблешься минуту – другую: «зайду в море - ноги будут мокрые, будут мокрые ноги – налипнет песок, налипнет песок – обувь будет не одеть, придется ждать пока высохнут для того, чтобы отряхнуть, а солнца нет – ночь, и значит сохнуть будут долго и...» А потом плюешь, снимаешь кроссовки и, шагая по воде, которая ритмично то уходит, почти полностью оголяя стопы, то накатывает приятной прохладой до самых колен, понимаешь - плевать, пойду домой босяком, оно того стоило! Вдыхая сладкий аромат анаши, тянущийся долгим шлейфом позади при абсолютном безветрии, чувствуешь удивительное единение с планетой, с огромным, спокойным морем, приветливым и дружелюбным в этот миг.
Я испытывал двойственные чувства. Чисто оптически мне всегда нравились гитароподобные женские фигуры с большими сиськами, красным маникюром, помадой и блядским пламенем в глазах. Ленка же с аккуратным личиком подростка, светлыми и оттого кажущимися блеклыми ресницами, не признающая никакого макияжа, не вписывалась в этот образ, но у нее было редкое качество – с ней можно было и говорить, и молчать.
– Все, я выжат как лимон, мне нужен перерыв.
– Кстати, о перерыве, как ты оказался в армии в твоем-то возрасте?
– Чем-то нужно было заняться после университета, работать не хотелось... Да и израильский паспорт не помешает.
– Зачем тебе израильский паспорт?
– Российский загранпаспорт хорош, только если ты хочешь путешествовать в Иран, Казахстан или Киргизстан. Но туризм или жизнь в Говностане меня не привлекает. Каждый паспорт – это пропуск в новый географический сектор. Израильский паспорт открывает двери в Европу. Кроме всего прочего, я не так уж и плохо провожу здесь время.
– Но стоят ли того три года в армии?
– Стоп, стоп, стоп, а кто говорит о трех годах? К счастью, для получения паспорта я должен отслужить в армии, но как и сколько отслужить, не говорится. Израильская армия довольно гуманна. Пока мне все нравится, но как только я пойму, что мне скучно, обнаружу у себя депрессию, психическое расстройство или же буду демобилизован по причине крайнего слабоумия.
– Не слишком-то патриотично...
– Патриотизм? А это что? Мне не ведомо такое слово. Я высший примат вида Homo Sapience, ареал обитания - планета Земля, по возможности, субтропический пояс.
– Все замечательно. Только ты здесь лежишь в своей кровати и наслаждаешься морским бризом потому, что где-то к югу, на границе с сектором Газы, рискуя своими жизнями, несут службу чьи-то сыновья, молодые ребята, некоторые из них возвращаются домой в гробу.
– Все наши инстинкты и механизмы эволюционно сформированы природой так, чтобы обеспечить выживание вида в целом, а не индивида в частности. Эволюционно мы кроманьонцы, созданные для существования в первобытнообщинном строе группами по сто – сто пятьдесят человек. В процессе охоты на мамонта, защиты общины от свирепых волков, смилодона или другой стаи злобных людей нет места дезертирам, это поставило бы под угрозу все племя. Верность группе и самопожертвование в критической ситуации – это залог выживания. Сейчас бы мы назвали это патриотизмом и подвигом. Проблема лишь в том, что мы уже не охотимся на мамонтов, и наши сообщества далеко вышли за рамки ста человек. Однако нами по-прежнему управляют все те же механизмы, хотя они и не предназначены для новых условий, и этим успешно пользуются ловкие кукловоды. Патриотизм – это рудимент, которому не должно быть места в новом мире. Очевидно, Хьюго Шмайсер нашел бы больше общих тем с Михаилом Калашниковым или Юджином Стоуном, чем с немецким крестьянином, а Сергей Королев в действительности имел больше общего с Вернером фон Брауном, чем с лесорубом из деревни Бухалово Тверской губернии. Кроме того, мне насрать на вид в целом. Тем более, что теперь самая большая угроза для людей – это сами люди.
– Знаешь, я хочу прочитать тебе одну коротенькую статью, которую я отрыла в интернете, – встрепенулась Ленка – подай мне лэптоп.
Раскрыв ноутбук, она повернулась ко мне:
– И я бы очень хотела познакомиться с тем парнем, который написал эти слова: «Я видел тьму, и она была чернее тьмы египетской...»
– Что? Где ты нашла эту статью?
– Не перебивай, дай прочитать до конца, – и, набрав в грудь воздуха, продолжила:

«Я видел тьму, и она была еще чернее тьмы египетской. Меня жрали вши, и они были еще злее вшей фараона. Я видел мор, и он был страшнее, чем мор Египта. Видел реки крови вместо воды. И меня травили псами, поливая свинцовым градом. Там, в Египте, должны были погибнуть лишь первенцы. В моей семье погибли все.
Здесь, в Аушвице-2, я последний раз увидел солнце сквозь дверной проем газовой камеры, но к тому моменту оно уже давно потухло для меня. И здесь моя душа летела вверх – к свету сквозь едкий дым трубы крематория, оставляя внизу крики тысяч других уже не живых, но еще и не мертвых.
Для тех, кто этого не видел, все это было очень давно. Для тех, кто пережил, это было даже не вчера, а лишь мгновенье назад.
Я вижу тысячи людей, одетых в куртки цветов израильского флага и идущих "маршем жизни" спустя шестьдесят лет от железнодорожной платформы к центральным воротам Освенцима. Многим из них по восемнадцать-двадцать лет, мне тоже было девятнадцать, когда я последний раз вдохнул... вдохнул циклон-Б. Эти стены, эти клубки колючей проволоки, терзавшей наши тела, это небо и эта земля — все осталось прежним. Только люди, которые собрались здесь сегодня, плачут, вспоминая нас, и смеются, встречая друзей из разных уголков земного шара, меняются кепками и собирают на память осколки кирпичей. Я вижу здесь жизнь, и я счастлив. Да, берите эти кирпичи, везите во все концы Земли и кричите: "Освенцим разрушен! Его больше нет! Это не повторится! Никогда больше!" И слышу тысячи голосов хором: "Never Again! Never Again! Never Again!" В разных уголках, на разных языках говорят о скорби, о страданиях народа, говорят о прошлом и о будущем, говорят раввины и политики, писатели и художники. Я слышу каждого и всех сразу, я слышу евреев и готов слушать снова и снова. Не дай Б-г, чтобы здесь стояла тишина, не дай Б-г, чтобы я перестал слышать евреев.
Вот группа солдат Армии обороны Израиля. Израиля! Это наша армия и наши солдаты! Для тех, кто вокруг, это обыденность, но я смотрю на них другими глазами. Я смотрю на них и переполняюсь радостью: теперь невозможно повторение того, что произошло со мной. У нас есть армия, есть государство, и мы можем сражаться!
Вот правительство Израиля, на трибуне — Ариэль Шарон, премьер нашего государства! И мы не должны предъявлять счет к государству и правительству, ведь это наша последняя надежда, наш последний шанс на спасение. У меня не было этого шанса, когда я горел в печи крематория.
Вот говорит раввин Израиля, я слушаю внимательно: "Я тоже попал в лагерь, будучи ребенком. Но я выжил, а мои родители нет. Первый раз я приехал сюда снова в девяносто первом и, проходя по одному из бараков, увидел нацарапанную на оконной раме ногтем надпись: "ОТОМСТИТЬ".
Да, в ту свою последнюю ночь я царапал пол и окна, ломая ногти, я писал: "Отомстить!" Он говорит: "Мы мстим каждую секунду тем, что живем". И тысячи, десятки тысяч свечей, в каждой я вижу душу матери, отца, сестры и брата. Я знаю, свеча моего народа не потухнет никогда, даже когда свет ее такой слабый, что его почти не видно, я знаю — она горит.
Эти бесконечные, нескончаемые ряды табличек с именами и датами тех, кто не дождался рассвета, оставшись там, во мгле Холокоста. Я знаю, моего имени нет. Все, кто меня знал, все, кто помнил, — здесь, со мной. И теперь уже никто никогда не узнает моего имени, как никто не узнает, когда задули пламя моей свечи.."

– Как ты нашла эту статью?
– Я тебя гуглила, и случайно обнаружила ее на сайте журнала «Алеф-Мэгезин». Сколько тебе было лет, когда ты это написал?
– Девятнадцать, я написал ее по возвращении с Марша Жизни от лица неизвестного еврейского мальчика, что погиб в Освенциме.
– Твои взгляды претерпели сильные изменения, как я смотрю. И что, сейчас ты так уже не думаешь?
– Нет, не думаю. Не думаю, что немцы виноваты, как русские не виноваты за Катынь, англичане за Дрезден, а простые американцы за Хиросиму. Политические игры диктаторов и демократов-людоедов вылились в мясорубку под названием Вторая Мировая война. Победили, как всегда, кукловоды, а проиграли все люди и все нации. Русские, евреи, англичане, немцы, поляки и итальянцы – все жертвы. Роль маленького человека печальна, когда он попадает в шестерни большой политики и государственной пропаганды. Немцы не монстры, а такие же люди, пострадавшие от фашистского режима не меньше остальных. И кому я могу отомстить тем, что я жив и тем, что я еврей? Гитлеру? Так он уж сгнил давно. Современным немцам? Да им насрать на меня, и они не имеют никакого отношения к тому, что происходило в Германии шестьдесят пять лет назад. Доживающим свой век в домах престарелых ветеранам СС? Да они были юнцами, глупыми, запуганными, оболваненными и замороченными. Какой с них спрос, если кто угодно мог быть на их месте?
– Как же вот это: «...Израиль – наша последняя надежда, наш последний шанс на спасение. У меня не было этого шанса, когда я горел в печи крематория». Сильные слова, а теперь ты готов плевать на государство, существование которого важно для нашего народа как ни одно другое в мире.
– Людовик Четырнадцатый говорил: «Государство – это Я», а кодла коррумпированной бюрократии, окопавшаяся в высших эшелонах сегодня может сказать: «Государство – это Мы». И они сольют меня при первом запахе жареного, как слили все общинные списки лидеры юденратов по первому требованию нацистов, сольют так, как слил Советский Союз с его трехсотмиллионным населением Миша Горбачев, как слила своих граждан американская демократия после 9/11. Разменяют ни за грош жизни молодых ребят, как Ольмерт это сделал в Ливане, и как разменивают жизни глупых арабских подростков их пламенные лидеры в борьбе за кусок власти и чемодан баксов. Или ты искренне веришь, что эти алчные, скользкие и лживые пидорасы из кнессета или правительства всерьез кого-то от чего-то защитят? Да они и есть главная угроза! Нет, задернуть шторы, выбросить телевизор, чтобы не быть отравленным пропагандой, уклоняться от уплаты налогов и наслаждаться жизнью в предлагаемых обстоятельствах. Уффф... Боже, да как же невыносимо жарко-то. Я всего час как из душа, а уже весь липкий.
– Мне тоже. Принеси из кухни холодной воды.
Я налил холодного мятного чая со льдом, и, посмотрев на ровные заиндевевшие кубики, зажал один в кулаке, чтобы подтаяли острые кромки.
– Чай, – я поставил стакан у изголовья кровати и запрыгнул на Ленку, прижимая ее своим телом. Наши губы чуть коснулись друг друга легким поцелуем, и решительным движением я втолкнул кусок льда в ее влагалище. От неожиданности Ленкино тело выгнулось, как струна, она сжала зубы и, издав глухой стон, прошипела:
– Ну, С-С-С-С-СУКА, я тебе отомщу!
Утром в воскресенье я проснулся от назойливой трели мобильника. С невероятным усилием приоткрыл глаза и взял трубку.
– Илья! Ты где? Почему ты еще не на базе! – часы показывали одиннадцать, наша мефакедед, которая уже, очевидно, была в строю, кричала что-то в телефон, но, еще толком не очнувшись, я с трудом понимал лишь отдельные слова из обращенных ко мне фраз на неродном для меня языке.
– Мефакедед, я отравился, у меня понос. Буду позже.
Я растолкал спящую Ленку:
– Мы армию проспали! Вставай скорее! Почему ты не завела будильник?
Ленка взглянула на меня равнодушными сонными глазами:
– Не поставила, потому что никуда не тороплюсь. Мне не надо на этой неделе в армию. У меня отпуск.
– Хм, то есть ты свободна всю неделю?
– Да.
Повтыкав минуту в потолок, я развернулся и снова закрыл глаза.
– Илья, так ты встаешь?
– Нет, у меня тогда тоже на этой недели отпуск.
– Эй, поднимайся, тебя посадят в тюрьму!
– За что? За то, что я неделю армии прогулял? Не смеши меня. Спи.
Телефон мне пришлось выключить, ибо командирка названивала каждые полчаса. Окончательно проснувшись и позавтракав, я сам набрал ей около трех.
– Илья, где ты?
– Дома и в армию не приеду.
– Илья, ты за это получишь! Чтобы завтра с утра, как штык, был на базе!
– Нет, ты не поняла. Я не приеду ни завтра, ни послезавтра! Я в отпуске. Не трезвонь мне. Когда я захочу вернуться, то сам тебя извещу.
На самом деле я, конечно, знал, что приеду на базу в воскресенье следующей недели. Это было наиболее разумным решением. Дело в том, что за прогул, по-любому закроют шаббат, то есть оставят в выходные на базе. А так как последующие две недели наша рота так и так в карауле, то шаббат у всех все равно будет не выходной. По сути, скорее всего моя самоволка останется безнаказанной. Кроме того, у меня была пара козырей в рукаве.
Вообще в израильской армии существует два понятия: «нивкадут» можно перевести как самоволка не более сорока пяти дней. Карается относительно мягко, и в течение этого периода задача командира уговорить солдата вернуться на службу. После сорока пяти дней дело передается в военную полицию, и беглеца объявляют в розыск. С этого периода ждите гостей к себе домой в пять утра, и называется это уже «арикуд», перевести термин можно как дезертирство. Санкции за арикуд куда более суровые, и когда военные полицейские отловят вас (а это лишь вопрос времени), то доставят уже не в часть, а в армейскую тюрьму.
– Знаешь, Лена, меня поражает эта страна. Здесь все кажется словно не настоящим, не реальным. Армию можно прогулять, по улице ходят евреи-негры, – я выглянул из окна – внизу сидит сумасшедшая марокканка и уже полчаса хает русскую алию, вопя на полном серьезе, что все бабы из России – проститутки, включая, видимо, соседку тетю Беллу из Мозыря, которая и в лучшие свои годы не могла похвастаться пригодной для такого труда комплекцией, а в ответ ее материт на чистом русском сумасшедший сосед дядя Миша из Одессы и машет на нее пакетом с салом, купленным в русском магазине напротив.
Ленка засыпала полную воронку травы и, утрамбовав, добавила еще. Взбивая молоко густого дыма, она заполнила все тело бонга густой белой субстанцией и вдохнула его одним залпом:
– Иногда я думаю, что я единственная трезвая, а все остальные в этой стране обкурились и сошли с ума. Все вокруг комично и нелепо, только взорванные автобусы и оторванные руки подростков, разбросанные по танцполу, страшно диссонируют с этой забавной действительностью. Я одиннадцать лет живу в Израиле, и одиннадцать лет меня не покидает желание проснуться.
Засыпав себе очередную «банку», она вдохнула дым, поставила аккуратно прибор на стол и вырубилась, потеряв сознание. Я свесил ее голову с дивана, развернув на всякий случай лицом вниз, чтобы она случайно не задохнулась, если язык западет в гортань, и заглянул в холодильник. За два дня мы полностью опустошили все съестные припасы, включая армейские консервы и упаковку сникерсов. От непрерывного секса и конопли страшно хотелось есть. Надев сандалии, я еще раз окинул взглядом бесчувственное тело и вышел в магазин.
Ручки пакетов трещали под тяжестью ноши и больно врезались в мои ладони. От магазина до дома было от силы метров пятьдесят.
– О, Илья, а ты не в армии? Ну да, вы же служите иначе. Вас домой отпускают, вот когда я служил... – я всегда ускорял шаг, если видел дядю Мишу во дворе. Стоило с ним только поздороваться, и он начинал трещать без умолку. От него невозможно было отвязаться. Все вокруг меня словно замерло. Я чувствовал, как безжалостное солнце испепеляет мое тело, как медленно по моей спине сползают капельки пота, как ручки пакетов врезаются в пальцы, а слова окружают меня, звучат прямо в моей голове:
– ... так вот, а когда я служил в армии, у нас были карабины СКС. Они ведь тогда только-только поступили в войска и были секретные. Поэтому мы носили их в чехлах, чтобы американцы не увидели нашего оружия. Нет, ты представляешь, какая глупость!
Это было невыносимо, я стоял там, и все вокруг меня было словно в замедленной съемке. Я ощущал каждой клеточкой своего тела вращение земли и чувствовал вибрацию от взмахов крыльев той птицы, что пролетала высоко в небе, чувствовал, как при вдохе сталкиваются между собой и врезаются в переносицу молекулы воздуха...
– А вот у наших знакомых мальчик служит в «Хаиль Авире», так им на обед дают ...
– Иди на хуй, старый пиздун, – меня кто-то потянул за руку – Илья! Где ты бродишь, я тебя уже два часа жду?! – лишь в этот момент я сошел с места и перевел взгляд на Ленку.
– Боже, ты спасла меня! Я завтыкал, потерялся, и этот гондон вчесал мне всю свою жизнь с пятьдесят третьего года!
День был безнадежно потерян. Обильная трапеза принесла некоторое облегчение от наркотического дурмана, и мы решили на следующий день не курить, по крайней мере, с утра, а отправиться на море.
Щурясь от солнца, я приоткрыл глаза, надо мной стояла мокрая, только что вышедшая из моря Ленка. С ее волос капала соленая вода. Посмотрев на протянутую мне руку, я ухватился за нее, приняв приглашение подняться. Влажная и невероятно сексуальная, она прикоснулась к кончику моего носа своим, улыбаясь и словно пронзая меня своим озорным взглядом.
– Я говорила тебе, что отомщу!
Я не успел даже дернуться, как, оттянув резинку, Лена забросила из-за спины мне в плавки большую средиземноморскую медузу.
Тут я должен сделать небольшое отступление. Все дело в том, что я страдаю очень острой формой зоофобии, то есть боязни всех животных. Я физически не могу взять в руки хомячка или морскую свинку, потому что меня обуревает сковывающий, неподконтрольный мне страх. Если я вижу на тротуаре человека с собакой, то машинально обхожу его стороной, и мне стоит невероятных усилий войти в дом к кому-то, если в коридоре я вижу кошку. Вообще, острая форма фобии или паническое расстройство - довольно сильная штука. Моя бабушка, например, страдает клаустрофобией. Помню, однажды мама машинально защелкнула снаружи дверь ванной комнаты, в которой та мылась, и ушла в ближайший магазин. Поняв, что заперта в замкнутом пространстве, бабушка выбила крохотное окошко, расположенное под самым потолком и умудрилась в него вылезти, хотя сделать это было непросто даже для циркового акробата. Одно из самых ярких воспоминаний моего детства связано с днем, когда, как обычно, опаздывая утром на работу, мама вышла со мной из дома. Детский сад находился по дороге, и, пройдя большую часть пути вместе, мы расходились у площади Юности. Завести меня в садик времени уже не было, и последние сто метров я должен был преодолеть один. Шел знакомой дорогой, как ходил много раз до этого, свернул во двор между длинным кирпичным домом и оградой своего детсада, оставалось совсем чуть-чуть, как вдруг я увидел стаю бродячих собак, мирно расположившуюся на газоне. Мне нужно было пройти мимо них, но, по мере приближения, мое сердце начало учащенно колотиться. Вот я уже почти поравнялся со сворой, иду, не поворачивая головы, не замедляя и не убыстряя шага, повторяя про себя бабушкин совет: не надо бояться – собаки чуют страх. Вот что за глупые взрослые! И это вместо того, чтобы сказать пятилетнему ребенку, что все собачки добрые, любят детей и приносят им подарки в Новый Год. Я бы и рад не бояться, но мне страшно, а от бабушкиного совета страшно вдвойне. Иду, а сам затылком чувствую – все собаки на меня смотрят, принюхиваются, мол, трус ты или не трус, жить тебе или умереть. Иду и понимаю, что спалился – они видят меня насквозь, они ноздрями втягивают аромат моего страха, они своими чуткими ушами слышат, как бьется мое сердце и ощущают вибрацию от моих дрожащих коленок. И тут наступает момент, как в шпионском кино, когда агент-нелегал уже попал под колпак, чувствует, что раскрыт, и чувство это час от часа все отчетливее. Но он еще соблюдает конспирацию, играет по законам жанра, а тревога тем временем нарастает. И контрразведка уже тянет к нему свои лапы, вокруг сжимается кольцо, тревожная музыка ускоряется и нарастает лавинообразно. Еще один такт, и все - стрельба, погоня, вой сирен. Герой бежит по оживленной улице, размахивая пистолетом, наплевав на все предостережения. Он раскрыт, и теперь нужно уносить ноги.
Это была та невидимая черта, когда я делаю еще один шаг, и самая мелкая шавка из этой бродячей стаи сначала робко подает голос, а в следующее мгновение уже заливается громким тявканьем. Не в силах более изображать спокойствие, я срываюсь с места что есть мочи. Вся свора с хриплым лаем в ту же секунду бросается за мной. Я чувствую дыхание преследователей за спиной, бегу, превозмогая комариные возможности детского организма, к спасительной двери, тяну ее на себя и падаю на пол, исчерпав все душевные и физические силы. Больше никогда я не ходил этой дорогой один. С годами, повзрослев, я не избавился от своих страхов. Бабушка одной моей бывшей подружки, я, кажется, упоминал ее в эпизоде с зажигалкой, была та еще собаководка. Когда мы только начали встречаться с внучкой, у бабушки жил здоровенный черный терьер, очень старый и по этой причине слепой и глухой. Он мог запросто наброситься на меня просто потому, что не узнал! Правда, знал его я недолго, вскорости он испустил дух, однако счастье мое было непродолжительным. Бабка завела стаффорширдского терьера, точнее, терьериху. Каждый раз, когда я выходил из спальни своей подружки, предварительно хорошенько оттрахав ее, эта озабоченная псина, учуяв запах секса, тут же бросалась на меня. Возбужденная, она запрыгивала мне на спину, обхватывая передними лапами мою ногу, и начинала неистово тереться своим мохнатым клитором. При малейшей попытке стряхнуть ее, сучка оскаливалась, как собака Баскервилей, давая понять, что шутки с ней плохи. Я стоял, замерев, словно истукан, буквально пронизанный страхом, гортань мою блокировал страшный спазм, и поэтому мой крик о помощи представлял собой почти беззвучный шепот, который, конечно же, никто не слышал в большой квартире. Это отвратительное изнасилование продолжалось обычно несколько минут, пока, полностью удовлетворившись, псина не выпускала меня, и я на ватных ногах возвращался в комнату.
– С тобой все нормально?
– Да все в порядке, солнышко, – только и оставалось ответить мне. Подобно тому, как клаустрофоб не может объяснить, что такого страшного в замкнутом пространстве, я не смог бы объяснить, почему переживаю продолжительный приступ панической атаки, задыхаюсь от удушья, рассудок мой на грани помешательства, по моей спине ручьем течет холодный пот, а сердце выстукивает двести двадцать ударов в минуту.
Поэтому, когда Ленка бухнула мне в трусы здоровенную медузу, я, пытаясь сорвать с себя плавки чуть ли не вместе с кожей, скакал по пляжу, как душа Адольфа Гитлера по раскаленной сковородке. К счастью, медузы в это время года довольно редкое явление, а их книдоциты не так токсичны, но, придя домой, я тут же уселся перед зеркалом рассматривать свои покрасневшие гениталии.
– Знаешь анекдот: «боль снимите, опухоль оставьте»?
– Знаю. Но почему-то сейчас он не кажется мне смешным! Между прочим, токсины некоторых медуз смертельны для человека.
– Да, например яд австралийской кубической медузы «морская оса». Но у берегов Израиля такие не встречаются. Так что расслабься, и дай насладиться припухлостью, пока она не сошла.
В среду меня огорошил звонок из части. На связи была командирка второго отделения. Между собой мы звали ее «матате», то есть швабра, за высокий рост. Прозвище это звучало несколько обидно, но вообще-то девчонка была очень хороша собой – высокая, стройная и очень спортивная с миловидным, симпатичным личиком и выразительными глазами. Наверное, я нравился ей (или мне хочется так думать), потому что она частенько докапывалась до меня, хотя и была командующей другим отделением. Я, в общем, тоже ей симпатизировал.
– Илья, я приеду в Ашкелон около трех.
– Если специально, чтобы уговаривать меня вернутся на базу, то не трудись. В воскресенье утром, как обычно, я буду в части.
– Но я все равно приеду, потому что уже в пути.
– Зачем? Какой в этом смысл? Раньше я все равно не вернусь, сдамся в назначенный срок. Ты просто потеряешь время! Езжай спокойно домой.
– Нет, так положено, и я должна тебя навестить. Ты можешь меня встретить возле центральной автобусной станции, чтобы я не искала твой дом?
– Да без проблем, позвони мне за двадцать минут, как будешь подъезжать.
Ленка повернулась ко мне:
– Кто это? Твоя мефакедед?
– Не моя, но мефакедед. Я встречусь с ней около трех в городе.
– Да пошли ее на хуй!
– Слышишь, не нужно быть подонком уж до такой-то степени! Ей придется проделать неблизкий путь.
– Я собиралась вечером, но тогда поеду домой сейчас.
Не то, чтобы я устал, хотя и это имело место, прежде всего, физически, от непрерывного секс-марафона, и мне нравилось проводить с ней время, но я отчаянно нуждался в уединении. Лишь в одиночестве, при полном отсутствии контакта с людьми я мог подзарядить свои батарейки и накопить психический заряд для следующих двух недель в армии.
– Ок, тогда как раз я тебя провожу. Увидимся, скорее всего, через двое выходных. И, Лена, у тебя есть тональник, замазать один синяк?
– Посмотри на меня и подумай, есть ли у меня тональник, – конечно, никакой косметики у нее не было – но не переживай, он почти не заметен. А вот рубашку тебе лучше не снимать, когда будешь с ней встречаться.
– Звучит как ревность.
– Мечтай!
Проводив Ленку, я дождался командира, встретив ее прямо у автобуса. Конечно, я не смог обойтись без маленького циркового представления, и, вытянувшись по струнке, громко приветствовал ее «Акшев А Мефакедед!» Позади раздались смешки прохожих, а пассажиры скосили на нас взгляд.
– Ну да, было бы странным ожидать от тебя чего-нибудь другого. На базе ты упорно не отдаешь мне «Акшевы», а здесь просто не мог удержаться.
– Не смог. Извини. Пообедаем в ресторанчике на море?
Мефакедка окинула меня взглядом. Наверное, я непривычно выглядел в свободной рубашке, шортах и сандалиях.
– Нет спасибо, пойдем, сядем на травку и поговорим. Ты, кстати, свежо выглядишь. Отдых тебе на пользу.
– Спасибо. Но все же ты потратила кучу времени на дорогу сюда и потратишь кучу времени обратно. Поэтому, хотя бы чашку кофе в приличном заведении? – взяв ее за руку, я потянул к кафешке неподалеку.
– Каппучино, пожалуйста.
– Чай с бергамотом.
– Черный?
Я с удивлением посмотрел на официантку:
– А вы можете заварить зеленый с бергамотом?
– Нет, с бергамотом у нас только «Эрл Грей».
– Тогда зачем спрашиваете?
Мефакедед улыбнулась:
– Илья, ты когда-нибудь бываешь серьезным?
– Грустным бываю, а серьезным нет. Цитирую одного неизвестного тебе литературного героя: «Самые большие глупости в мире совершаются с серьезным лицом».
– И все же, Илья, сходи в госпиталь. Попробуй вытащить справку о болезни, иначе тебя отправят в тюрьму.
– Не беспокойся. В тюрьму меня не отправят. К тому же, я не могу сделать такого подарка нашей мефакедед. Нет уж! У нее в отделении случай нивкадута, и за это она получит взыскание.
– Почему ты так не любишь ее?
– А тебе она нравится?
– Вообще-то нет. Она, конечно, редкая сука, может ты и прав.
Распрощавшись с милой визитеркой, я отправился домой зализывать свои раны после затянувшегося свидания с Ленкой и наслаждаться одиночеством.

[ElenaSevenard]

На фото квартира в Ашкелоне. Это уже я фоткала, когда мы приехали к автору и его отпустили на побывку.

[hennessy-polka]

Так-так, снова не стыковка или буйственная, уже не нормальная фантазия.
На этот раз с собачкой.
Эта сексуальная сценка с изнасилованием собачкой не возможна ни в коей мере!

Если озабоченный кобель еще может дергаться на ноге человека или подушке, например, то сука - никогда!
Сука испытывает сексуальное возбуждение только в период течки, которая случается от двух раз в год или вообще раз в год!
И даже в это время ей нужен именно кобель.
Так как внешний клитор, как у женщины, у собачьих отсутствует как таковой.
И только при наличии введенного кобелиного пениса и "замка" внутри самой суки, она может получить какое-то удовольствие. И то - не факт, что всегда.

Так что тереться своими внешними половыми органами о что либо суке просто не придет в голову...
Говорю вам как профессиональный кинолог.

Ну в общем, понятно. Начиналось интересно.
Но к сожалению, обросло фантазийными непотребствами.
Видимо, у подобного "чтива" есть свои читатели-фантасты.

[Гость]

А что у евреев принято свои записки/дневники с подробным описанием своих сексуальных фантазий/развлечений давать маме почитать?

Я, конечно, о евреях много знаю, т.к. жил в свое время в Торонто, где они широко представлены (особенно из Израиля и с Украины), т.ч. когда-нибудь напишу о них книгу ("их нравы", но не поверят все равно), но вот эту деталь упустил.

[aksel69]

Так-так, снова не стыковка

Ну кого как, а меня позабавила история про забор крови ( я прослужил в Цахале военном санитаром 18 лет ) Катетор ему могли вставить в другое место, но ни как в вену
Даже при всем желании вылить кровь или разбить пробирки нельзя - они пластиковые и со специальной крышкой
Ну фантазия у юноши работает , пишит красиво, читать можно, но не на серьезном уровне

[ElenaSevenard]

А что у евреев принято свои записки/дневники с подробным описанием своих сексуальных фантазий/развлечений давать маме почитать?

У евреев много чего принято, и даже замешивать в мацу кровь невинных христианских младенцев. Вы разве не в курсе?

[ElenaSevenard]

Катетор ему могли вставить в другое место, но ни как в вену

Конечно, перепутал термины. Он все же только сын доктора, а не доктор

[aksel69]

ну там еще много нестыковок, а вот в госпитале СА у меня брали кровь именно катетором

[ElenaSevenard]

ну там еще много нестыковок

не обращайте внимания, это все же художественное произведение, а не газетный репортаж. Автор хотел выразить на бумаге то, что его действительно задело, удивило, поразило в Израиле, ну и параллельно свои мыслио самоощущениив окружающем мире. На самом деле, это все не об Израиле, а об авторе (как и большинство книг)

[aksel69]

Как я выше и сказал , я именно так и отношусь . Читаю с удовольствием . А есть и еще книги ?

[Marksi]

С катетором как раз всё правильно.
Пока не знаю как он называется в Израиле (медицинского ульпана у меня ещё не было ),но в России он так и называется периферический катетор-это тот,что ставят на сгиб руки или на кисть,подключичный катетор,который ставят в подключичную вену для длительных инфузий.Иногда и в Питере при заборе крови использовали катетор.,так называемую "бабочку".В Израиле тоже используют эту бабочку для забора крови.
Ну то.что пробирки разбиться не могли,это понятно.
А вот то.что кровь могла брызнуть из катетора,если он в вене,не закрыт и ничего у нему не присодинено,это запросто.

[ElenaSevenard]

Marksi
Спасибо за комментарий. Вот уже два мнения

А есть и еще книги ?

Готовая только одна "Homo liber" - самая первая, он напсал ее еще будучи студентом.

[aksel69]

Пока не знаю как он называется в Израиле (медицинского ульпана у меня ещё не было ),но в России он так и называется периферический катетор-это тот,что ставят на сгиб руки или на кисть,подключичный катетор,который ставят в подключичную вену для длительных инфузий

Называется это действие "ируй дам" или "ируй нозлим " - используется только для переливание крови или для лекарст
А кровь берется только так

[ElenaSevenard]

Как и обещал, я прибыл в часть в воскресенье утром вместе со всеми. Из четвертого отделения отсутствовал наш парижанин Джонатан, но к нему из Франции приехала его подруга, поэтому он симулировал сотрясение мозга. Правда, как и у меня, у него не все прошло гладко, так как Джонни оставили на сутки в госпитале для наблюдения после энцефалографии.
В первый же день мне назначили суд. Надев парадный комплект формы, штатные ботинки и чистую футболку, я предстал перед командиром батальона. Зачитав мне мои права и обязанности, он вальяжно предоставил мне слово для оправданий.
– Командир, я солдат-одиночка, что указано в моем личном деле. Естественно, что раз я один в стране, то помощи мне ждать неоткуда. Своевременные платежи по аренде квартиры, оплата всех счетов, включая связь, посещение банка, и...
– Да, да... я понял. Но именно для того, чтобы разрешить все свои бытовые обязательства каждый солдат-одиночка получает каждый месяц выходной в середине рабочей недели.
Это было действительно так, и этого дня было бы вполне достаточно человеку, живущему в Германии, где многие сервисы автоматизированы, а, заходя в любую контору, вы встречаете неизменную дежурную улыбку и в тот же миг слышите приветствие: «Халёё», которым служащий демонстрирует полную готовность вас обслужить. Но в Израиле, где вы можете топтаться и демонстративно покашливать у прилавка, в то время как продавщица мило беседует со своим молодым человеком по мобильнику вот уже битый час, одного дня явно не достаточно. Кроме того, в каждой конторе вас, скорее всего, попытаются нахлобучить, поэтому вам придется потратить еще полдня на сверку распечаток и ругань с менеджерами.
– Да, командир, но также любой солдат-одиночка по регламенту имеет право на дополнительный день, если того требуют обстоятельства.
– Да, но по решению своего непосредственного командира.
– Именно! Я многократно писал прошения о предоставлении мне дополнительного выходного для устроения бытовых неурядиц, однако, так и не получил ответа от моей мефакедед. Обращаю Ваше внимание, что я не получил именно ответа, а не отказа, обоснованного и однозначного. Вот ксерокопии прошений, которые я писал от второго сентября, девятого сентября, а так же шестнадцатого сентября.
Комбат приказал вызвать на суд нашу мефакедед. Я не зря закончил юрфак и понимал, что все просьбы надо оформлять с входящими номерами и хранить копии. Собственно, я непрерывно строчил заявления на предоставление выходного. Во время уроков мы часто получали задание написать коротенький рассказ или сочинение на иврите. Все подобные сочинения я оформлял в виде прошения и вручал мефакедед по окончании занятий, предварительно щелкнув на свою мыльницу, просто чтобы пораздражать комсостав. Поэтому к моей писанине никто не относился всерьез. Мефакедед сильно удивилась вызову в суд.
– Это действительно так? Солдат писал просьбы, которые были оставлены без ответа?
– Но я думала это просто шутка.
– Какая же может быть шутка, командир, если это мое официальное письмо с подробным изложением особых обстоятельств и подписью? А кроме того, я неоднократно писал прошение предоставить мне Устав и свод законов, касающихся прохождения гражданином службы в израильской армии для ознакомления со своими правами, однако не получил ни Устава, ни внятных разъяснений от командиров, почему эти документы не могут быть мне предоставлены. Копии этих прошений у меня имеются.
Такая прыть озадачила нашего комбата. Устав мне никто не предоставил просто потому, что офицеры сами его отродясь в глаза не видели и не знали где взять.
– Я принимаю во внимание все вышеизложенные доводы и все же предостерегаю впредь от подобных действий. Ни один солдат не может брать закон в свои руки и самовольно покидать часть. Однако, учитывая те обстоятельства, что твои непосредственные командиры также не исполняли по отношению к тебе свои прямые обязанности и игнорировали прошения, то выношу оправдательный приговор. Только в этот раз!
Я вышел с суда, широко улыбаясь, в отличие от нашей дурочки, на которой не было лица.

Трудно сказать, с чем был связан настрой последних недель. Может быть, все уже немного устали от «Михвей Алона», возможно, наоборот, привыкли к порядкам, царящим здесь, и вконец оборзели, а, возможно, ребята, ощущая приближение финиша и скорого завершения нашего общего приключения, старались оторваться по полной.
Вечером командиры построили нас на улице и организовали выборочный шмон личных вещей. Пользуясь тем, что командиры не говорят по-русски, некоторые ребята имели неосторожность открыто обсуждать грандиозную попойку, ради которой в часть было завезено огромное количество спиртного.
– Ну, – злорадно улыбался Славик – я говорил вам, что наша Женька русская?! Теперь ты веришь мне?
Он действительно давно предупреждал нас, что Дженни прекрасно понимает русскую речь. Но никто ему не верил. Меня обмануло ее лицо - наивное и лучезарное. Таких лиц у русских не бывает. Как говорит моя мама: «лицо человека, не знавшего проблем». В действительности, это не совсем верное утверждение, ведь я сам, да и многие из тех, с кем я вырос, тоже не знали особых проблем в жизни. Детки из благополучных семей, в период отчаянных трудностей конца восьмидесятых – начала девяностых мы были еще слишком малы, чтобы понять и прочувствовать страхи и проблемы наших родителей, а когда уже повзрослели, то не видели нужды и лишений. Мы варились в своем кругу и никак не контактировали с гопницкими компаниями и уличными хулиганами. Футбольные фанаты, бритоголовые фашисты, компашки быдлятских отпрысков и всех этих «кухаркиных детей», что, лузгая семечки и посасывая пиво, отбирают мелочь по темным переулкам, были для меня чем-то вроде размытого фона на заднем плане, не более того. Мое лицо, да и многих моих приятелей, иногда украшает жизнерадостная улыбка, и все же ни у кого из нас нет того беззаботного вида человека с другой планеты, какой можно встретить у американцев или европейцев. Дженни была вывезена из Ленинграда в младенчестве, поэтому выросла уже типичным представителем израильской культуры и несла на своем лице отпечаток местного колорита. Славка сразу ее раскусил, но как я мог обмануться?! Ведь у меня есть похожий пример – мой троюродный брат из Америки. Я помню, как он приезжал к нам в гости в Питер. Безупречный русский без тени акцента и аутентичные интонации, но с первой секунды понимаешь – лох заморский, ну не может наш так улыбаться!
– Мирослав, снимаю перед тобой шляпу и приношу извинения.
– Я эту тихушницу сразу раскусил! А ты мне не верил...
Надо отметить, что я был восхищен актерским искусством Женьки. Не выдать себя ни жестом, ни взглядом, когда в твоем присутствии обсуждают твои зубы, сиськи и прическу, это – мастерство!
Досмотр личных вещей солдата наши офицеры имели право производить только в присутствии владельца и свидетеля.
– Илья, ты будешь понятым, за мной! – я производил впечатление страшно интеллигентного мальчика, поэтому наша ММ не могла заподозрить меня в употреблении алкоголя на базе. Собственно, в этом она была совершенно права. Я на дух не переношу ничего крепче кефира, и даже в новогодний праздник и День рождения не выпиваю и глотка шампанского. Несмотря на тщательный шмон наиболее подозрительных личностей, никакой водки офицеры так и не нашли, чем остались крайне недовольны. Естественно, что открыть фляги и понюхать содержимое у них ума не хватило.
Командиры отчаянно пытались вернуть дисциплину в ряды идущих вразнос солдат, а гроза тем временем неумолимо приближалась. Заступление роты в караул – своего рода экзамен для комсостава. Сирена, сборы по тревоге на время, готовность новобранцев и поведение караульных – все это инспектировалось командованием базы. Всем нам раздали график дежурств. Мой первый караул пришелся как раз на время ужина с семи до девяти. Все мы были ознакомлены с правилами несения караульной службы: нести караул стоя, усаживаться можно лишь на десять минут в конце каждого часа, каску, вест или винтовку не снимать с себя ни в коем случае, о любых подозрительных перемещениях немедленно сообщать по рации, а курить, слушать музыку или разговаривать по телефону – категорически запрещено. Но кому мы были нужны?! Меня скорее беспокоили не гипотетические террористы, которым в этом месте и взяться-то было неоткуда, а мои командиры и проверяющие, поэтому я очень удачно расположился на своем посту спиной к внешнему периметру и лицом к дороге, по которой могли прийти с инспекцией, а моя каска послужила мне замечательным табуретом.
– Бункер, Бункер, кончайте бухать и надевайте каски, вижу к вам проверку. Полигон, идут к вам, ждите гостей, – периодически оживала рация.
Я неспешно, смакуя каждый вдох, засмолил самокрутку с травой и набрал Ленкин номер:
– Привет, что делаешь?
– Ужинаю у себя дома. А ты?
– Я Родину в данный момент стерегу. У меня сейчас караул.
– Родину стережешь? Уже страшно лечь спать! А я думала, развлекаешься со своей шоколадкой.
– Какие шоколадки?! Они давно закончили тиранут и разъехались по базам. Нет, - я картинно вздохнул – давным-давно тех шоколадок нет с нами. Наша рота одна осталась на всей базе.
– Значит ты на голодном пайке, сочувствую...
– О тебе, конечно, такого сказать нельзя.
– Конечно! – Ленка рассмеялась в телефон – Не грусти, Севенард, обещаю, я буду трахаться за нас двоих.
– Я почему-то не сомневаюсь. Упс, ко мне идут, а я еще каску надеть должен и в глаза закапать, позже созвонимся.
Подойдя ко мне, лейтенантша окинула меня взглядом:
– Все в порядке, Илья?
– Так точно, мой командир!
Нормальной жратвы мне уже, конечно, не досталось, а ведь предстояло еще ночное дежурство с двенадцати до двух. Я проглотил несколько йогуртов и еще рассовал себе по карманам полтора десятка упаковок, чтобы не давится бутербродами с омерзительной шоколадной пастой. Паста только называлась шоколадной, на самом деле это было взбитое с сахаром и еще каким-то химреагентом дерьмо. Во всяком случае, какао-бобы в составе не упоминались.
– Илья, хочешь прикол? – огорошил меня Славик, не успел я еще войти в комнату, – смотри!
Мирослав выставил здоровенные колонки саунд-системы в окно и щелкнул «энтер» на своем ноутбуке. В ту же секунду меня оглушил рев сирены.
– Быстро, быстро все вниз! Тревога, тревога... – забегали по корпусу командирки, сгоняя всех на учебную тревогу, как им казалось. Славка, схватившись за живот, катался от смеха по полу.
– Блядь, Славик, в чем прикол-то? Я в душ хотел.
После пятой такой шутки командиры догадались изъять у нас саунд-систему на время.
В двенадцать, согласно графику, я явился вниз, на площадку, где командиры проверили наши магазины на наличие патронов, фляги на заполненность водой, и все остальное обмундирование. Из десяти человек, которые должны были заступать в караул, стояли восемь, двое остальных просто забили и легли спать.
– Свободен, отдавай рацию и иди дрыхнуть, – я сменил Ромку на боевом посту недалеко от нашего флагштока. В рацию кто-то все время матерился и орал на командирок, что его не меняют. Я выключил прибор, дабы не раздражал, и погрузился в свои размышления. Очнулся я от невероятного чувства голода. В иврите даже термин есть специальный: «манчес» – состояние неутолимого жора, овладевающее человеком после употребления марихуаны. Сожрав пару йогуртов из кармана, я вспомнил, что в комнате у меня есть еще десяток банок. Часы показывали три-десять. Меня должны были сменить уже больше часа назад. Теперь, включив рацию, уже я орал благим матом на командирку, которая не в состоянии поднять солдат с койки. В ответ рация извинялась женским голосом и просила подождать еще. Девочка пыталась поднять засранца, но он, очевидно, посылал ее. Тогда она попробовала поднять кого-нибудь другого, но остальные послали тем более, резонно замечая, что сейчас не их вахта. Оставив свой пост, я голодный и очень злой вернулся в корпус.
– Ты, дура недоделанная, давай сюда лист дежурств, какая сволочь меня не сменила? – я схватил за руку одну из командирок.
– Илья, что ты делаешь, ты не можешь покинуть пост!
– Заткнись, и смотри, как надо поднимать с койки! – я решительно вошел в комнату третьего цевета и, сдирая одеяло со всех подряд, стал искать Алекса.
– Блин, что ты делаешь?
– Охуел, чо ты творишь? – мычали раздраженные парни.
– Завали ебало, где Алекс?
– Ну, вон!
Резким движением я сорвал с него одеяло и, схватив за ногу, сдернул с кровати на бетонный пол.
– Оху...
Но мой удар ногой в живот прервал возмущение сонного гаденыша.
– Ты... я тебя... – отдышавшись, он еще хотел мне что-то высказать, но занесенный над ним приклад, и мое лицо, выражающее полную готовность впечатать его башку в пол, охладили пыл урода.
– Бегом в караул, сучий потрох! – я обернулся к мефакедке – вот что ты должна была сделать, глупая соска!
– Илья, это запрещено. Тебя за это могут судить, если он пожалуется.
– Он не пожалуется. Потому что тогда ему вообще пиздец.
– «Стукач», – произнесла девчонка русское слово с акцентом, – я знаю это слово. Русские не любят «стукач».
– Очень не любят «стукач». Просто пиздец, как не любят!
– А в российской армии командиры так же поднимают солдат в караул?
Я посмотрел на наивную девчонку:
– В российской армии солдаты сами вскакивают вовремя. А если кто-нибудь нечто такое выбросит, то командир его просто убьет.
– Выведет во двор и расстреляет без суда?
– Ну, зачем же так жестоко! Отпинает ногами так, что почки оторвутся и селезенка лопнет, а солдатик потом сам тихо помрет в лазарете.
– Хорошо, что мы не в России.
– Уж поверь мне, – я отправился доедать свои йогурты.

[Marksi]

Пока не знаю как он называется в Израиле (медицинского ульпана у меня ещё не было ),но в России он так и называется периферический катетор-это тот,что ставят на сгиб руки или на кисть,подключичный катетор,который ставят в подключичную вену для длительных инфузий

Называется это действие "ируй дам" или "ируй нозлим " - используется только для переливание крови или для лекарст
А кровь берется только так

Спасибо за термины!
Но кровь берётся не только так.
Я сдавала кровь несколько раз тут,и брали её так же-это вакуумные пробирки.
или с помощью бабочки




Мне её брали в купат холим и так,и так.
Так же я и сама брала кровь на работе в Питере такими же способами.
Бабочка - это как раз катетор,и к нему уже присоединяют пробирку.

[aksel69]

ну , представьте себе кровь, фонтаном из этой бабочки ( там котер очень маленький)