Гоа. Португальцы, англичане, голландцы топтались по этой земле веками и ничуть не утомили её — она не напрягалась, кажется, с самого сотворения. Под этими бесконечными зелеными полями не лежит никаких истлевших скелетов, кроме разве что незадачливых скотоводов и, может быть, перекуривших гашиша туристов. Эту землю никогда не умывали кровью, ее всегда растил, баюкал и расталкивал океан.
Гоа в чем-то очень похоже на Россию — той же нескладной пыльностью и неухоженностью, а главное — нежеланием что бы то ни было менять. Слоны, специи, ром, это было всегда и пребудет всегда, подмести дорожку от платановых листьев да разложить на солнцепеке разбитые пополам кокосы, вот и всей работы по благоустройству территории на ближайший год. Хотя дороги здесь не в пример лучше российских, казалось бы, а вот, школа завоевателей проявляется в самых неожиданных местах, не только в придорожных часовенках.
Гоа. У Отта есть вещь, впрочем, у кого их нет, этих гоанских вещей, есть целый подвид электроники, гоа-транс, прекрасно передающий состояние нейронов после принятия всего того, что в Гоа принимают в избытке. Хотя нынче Гоа считается респектабельным штатом и последние электронные пати на берегу океана были бог весть когда (или же места надо знать), но оно всё равно веет где хочет, это привольное гоанское джа, овевая запыленные христианские алтари из белого мрамора и старинные церкви, где истово венчаются международные молодожены.
Кстати, о принимаемом внутрь. Гоанский ром это жуткое пойло, вот гоанский портвейн — это напиток богов. Про вещества растительного происхождения я не хочу начинать, про вещества химического происхождения и говорить не стоит. Свежие фрукты на пляже едят, конечно, только самоубийцы, но мы ели, в первый же день, обливались теплым соком, так же отважно, как засыпали на лежаках в разгар солнечного излучения — хоть бы хны. Благословенная жара, убакивающая влажность, нежное море, обгореть здесь могут разве что старики, женщины и безмозглые байкеры.
Передвигаться по Гоа на чем-то, кроме мопеда, ласково именуемого в простонародье «дрынчиком», я считаю безмозглым снобизмом или ненужным гедонизмом. Индусы рождаются уже в комплекте с ним, можно считать его некоторым аналогом британской ложки во рту. Да и немудрено, срастись с ним проще простого, это маленькая ласковая фырчащая табуретка, которая даже носила бы вам тапочки, если б они были нужны. Когда справа горы, слева коровы и чуть вдалеке поблескивает вода, а в обветренное лицо задувает морской ветер, нужно быть каким-то нелепым адептом цивилизации, чтобы променять всю эту роскошь на тонировку и кондиционер.
Впрочем, в сорок пять градусов жары можно и передумать. Отважная поездка на блошиный рынок, знаменитый на все дола и моря Фли Маркет, чуть не стоила мне солнечного удара и остатков денег. Торговаться с индусами нужно до седьмого пота, нет, вы не понимаете, действительно до седьмого пота, причем вашего, от них его ждать бесполезно. Индусы рождаются не только с мопедом в обнимку, но и с умением говорить долго, витиевато, с полной отдачей и с безграничным удовольствием. Цена для белого человека априори превышает стартовую примерно в десять раз, а стартовая превышает максимально выгодную примерно во столько же раз. Пользуясь на всю катушку комплексом белого человека, который в родном внутримкадье не морщась платит за дохлый кусок размороженной рыбы целых пять непосильным трудом нажитых долларов, с вас сдерут там три шкуры, глядя самыми честными в мире глазами и разводя самыми бескорыстными в мире руками.
Другое дело, что их три шкуры — это для нас все равно немыслимая дешевизна. Тарелка морских гадов будет стоит после всей торговли три доллара, а три мешка фруктов — пять. Вся эта многолетняя европейско-хипарская мода на бесчисленное количество разнокалиберных хлопковых одежонок происходит не столько от желания обозначить географический размах бывших колоний, сколько от их невыносимой дешевизны и вездесущности. Стоит только чуть внимательней посмотреть на одну из пляжных торговок, как уже через пять минут вы соберете вокруг себя целый велеречивый улей. Устоять невозможно, можно только накупить всего по два, по четыре, по шесть, по восемь — и тогда уже поневоле успокоиться.
То же самое касается и Фли Маркета, где есть всё, но только индийского качества, от барабанов до специй, от штанов-аладдинов до серебряных тибетских колец, продаваемых в отдельном, тихом и полутемном уголке для тибетцев. Тибетцы (неожиданно для меня) оказались приятными глазу монголоидами среди этого сборища дауншифтеров-европейцев и выродившихся потомков истинных ариев.
К слову о выродившихся потомках ариев. Встретить на береговой полосе Гоа выдубленного солнцем и ветром престарелого хиппи, который идет куда-то босиком с гитарой за спиной и выражением спокойного счастья на лице — обычное незамысловатое чудо. Есть в Гоа второе море, рядом с первым, вековечным морем — море людское, черное, белое, красное. Аккуратные тибетцы, ухватистые круглоглазые индусы, прожаренные жизнью иммигранты, белокурые мамаши на мопедах с детьми за спиной, краснорожие жадноглазые русские, укуренные пенсионные немцы, большеротые британские геи, модельного вида непальские гастарбайтеры, голландские бизнесмены-дауншифтеры — всё это плещется на тонкой береговой полосе, вдоль которой идет единственная дорога, пересекающая Гоа с юга на север, от респектабельных пятизвездочных отелей до блошиного рынка днем и хипповского (элитный хэндмэйд) рынка ночью.
В Гоа много вывесок на русском, и индусы немало удивляются, видя нас, простых белых русских, так неплохо говорящих по-английски. Казалось бы, наши прогрессоры уже давно облюбовали Гоа в качестве третьей российской провинции после Турции и Египта. Но в южное Гоа пока в основном ездят те, кто пока еще не перевел денежный капитал в культурный и даже не считает нужным, та вторая волна нуворишей, что так и не стала новыми русскими в полном смысле этих давно устаревших слов.
Гоа это детский сад для едва оперившихся птенцов международного капитализма и тех его честных солдат, кто уже впал в детство. Поэтому Lady Gaga, Let it be и Элвис популярны в караоке-барах на равных. Немецкие пенсионеры приезжают сюда в свой последний медовый месяц, а скандинавские студенты тратят здесь честно скопленные за время учебы карманные деньги. Здесь неимоверно легко пить, курить, плясать и трахаться, здесь каждое движение кажется оправданным и осмысленным, здесь некуда и незачем спешить, здесь всё под рукой, всё родное. И даже рабовладение заново узаконено, потому что за пятьдесят долларов за тобой будут ухаживать, как за графом, а за сто — как за королём.
Гоа это детский бассейн, где всегда прогрета вода и всего по колено — моря и наркотиков, фруктов и гадов, чужой бедности и своего богатства, духоты жарких полдней и прохладного ветра в лицо. Для западного рассудка, измученного тяготами корпоративности, это безопасный питательный бульон, край сенсорной репривации ((антоним депривации, можно заменить на «полноты»)), возврата в босоногое безголовое детство. Потом, в тридцать, сорок и пятьдесят он будет казаться той самой далекой идеальной свободой, о которой снимают роад-муви и сочиняют бесконечный прохладно-прозрачный этнический эмбиент.
А сейчас он вот он, прямо здесь, плещется под босыми ногами океанской волной, вливается в горло прохладным портвейном, впивается дощатыми настилами пляжных Hard Rock Café. До неба практически можно достать рукой.
