Моя колумбийская авантюра

[Viaje]

Моя колумбийская авантюра,
или
Колумбийский синдром


Среди нехоженых дорог одна - моя.
В. Высоцкий



– Какое у вас дело? – спросил майор иммиграционной службы, учтиво, ленинским жестом, указав на стул напротив его стола.
– В мае прошлого года, – начал я заготовленную речь, – я приехал в Эквадор как турист, но не смог выехать из страны через три месяца, потому что произошёл несчастный случай, – кивок в сторону костыля, – потом гипертонический криз, потом Денге... В итоге я нахожусь в стране уже полтора года. Нелегально. Теперь хочу выехать. Как?
– Ваш паспорт, пожалуйста.
Клац-клац по клаве и уже не новость:
– Нужно заплатить штраф.
– Сколько?
– Двести долларов.
Какое счастье! Это минимум. Согласно новому закону, с которым я ознакомился в Интернете, от двухсот до двух тысяч. Звонил в наше консульство уточнить. Сказали, от двухсот до полутора. И добавили: кажется.
– Где платить? Здесь, в Эсмеральдас?
– Да.
Ещё одно счастье! Не нужно переться в столицу. Семь часов в один конец, плюс столько же баксов на дорогу.
– Когда хотите выехать?
– На следующей неделе.
Две минуты, и у меня в руках «направление» в банк «Пичинча», с номером счета Управления по делам эмиграции и числом «200» в графе «сумма».
– Когда заплатите, придёте сюда. Но только после того, как точно определитесь с отъездом, потому что после того, как мы вас зарегистрируем, вы должны будете покинуть страну в течение сорока восьми часов.
– Я хочу выехать в Колумбию, на судне, что ходит из Эсмеральдас в Тумако по средам.
– А его уже нету.
– Нету?
– Нету.
– А куда оно подевалось?
– Утонуло.
Майор, с едва заметной улыбкой, изобразил рукой процесс погружения.
– А из Сан-Лоренсо?
– Да. Из Сан-Лоренсо ближе всего.
Я уже заранее, на всякий случай, выяснил, что из Эсмеральдас до Сан-Лоренсо, что вблизи границы с Колумбией, автобусы ходят каждые полчаса, начиная с половины пятого утра. На основании полученной ранее информации я знал, что из Сан-Лоренсо в Тумако местное население беспрепятственно курсирует туда-сюда на лодках.
– А иммиграционный пункт в Сан-Лоренсо есть?
– Есть.
Я встал и протянул майору руку. Парень вежливо приподнялся.
– Большое спасибо, сеньор.
Сеньора я долепил исключительно из чувства симпатии.
Это было в четверг. Штраф я заплатил в пятницу, решив, что в понедельник получу заветный штамп убытия, завершающий моё нелегальное пребывание в банановом раю, и во вторник, часов в пять утра, отчалю на Сан-Лоренсо.
В понедельник приезжаю в контору. Моего майора нет. Улаживает дела в аэропорту. Будет часов в десять-одиннадцать.
Жду.
Посидел в одном месте, в другом, в третьем. Половина двенадцатого. Спрашиваю, где майор. В аэропорту. Будет в половине четвёртого.
Тем временем внушительно дал о себе знать желудок. Пошёл в забегаловку через дорогу и – впервые более чем за год – заказал курицу на гриле, с рисом и фасолью. А в соседней забегаловке высосал здоровенный стакан ледяного лимонада. Нажрался до последней возможности. Посидел, остыл маленько и двинул в центр покупать футляр для нового фотоаппарата, который приобрёл в субботу на деньги, полученные в качестве аванса за готовящиеся к печати книги о моем пребывании в Эквадоре, Гондурасе и Перу.
Того, что надо, не нашёл. Взял более-менее подходящий футляр для мобилы и поехал обратно в контору.
Приезжаю. Жду половины четвёртого. Выходит в коридор мужик и спрашивает, чего жду. Майора. Сегодня приёма не будет. Завтра.
Ничего не попишешь. Таковы, как теперь модно выражаться, реалии действительности.
Прихожу завтра. Майора нет. То есть того, что был раньше, нет. На его месте другой: начальник конторы.
Дождался своей очереди, выдал ему все в том же духе, но уже с приложением квитухи об уплате «мульты» и спрашиваю, есть ли в Тумако иммиграционный пункт. На всякий случай, уточняю, есть ли таковой в Сан-Лоренсо, и как оттуда добраться до Тумако.
– Дважды в день ходит лодка.
Вернув мне паспорт с вложенной в него квитухой и ничего никуда не записав, начальник конторы объяснил, где в Сан-Лоренсо находится аналогичное учреждение. Это надо было понимать как то, что все остальные формальности улаживаются там, что было очень кстати, поскольку, получив штамп убытия в Эсмеральдас и выехав на другой день, я терял часов двадцать из отведённых мне сорока восьми на то, чтобы убраться из страны.
Какое счастье! А то я уже начал прорабатывать вариант выезда через Ибарру и Тулькан в колумбийский Ипиалес, по панамериканской трассе (Тулькан-Ипиалес – основной переход на границе между Эквадором и Колумбией), а это намного дальше, и я, не зная расписания автобусов по тому маршруту, боялся не успеть уложиться по времени. Это большой крюк, навскидку, километров триста. Даже если и уложился бы в один день, прибыл бы в Колумбию затемно. Не лучший вариант.
С другой стороны, если окажется, что в Тумако иммиграционной конторы нет, поскольку судно туда уже не ходит, то пришлось бы чесать за штампом из Тумако в Ипиалес автобусом, а это часов пять в один конец и практически в обратном направлении.
Тумако от Сан-Лоренсо – на север. Ибарра – на юго-восток. Тулькан – на восток.
Ладно, рискнём. Не впервой по нетоптанному. «Надежда – мой компас земной, а удача – награда за смелость».
На другой день, встав в четыре утра, собрался и, оставив в окне ключ с запиской (о своём отъезде я никого не предупреждал), вышел на улицу.
На углу, через дорогу, возле дома сидели два туземца, и орала выставленная на тротуар колонка. Обычное дело в этих местах. Такие концерты иногда можно слушать с двенадцати ночи до восьми утра. В зависимости от настроения владельца аппаратуры.
Минут через пять тормознул тачку, а ещё через десять был на новом, открывшемся год назад автовокзале, который заменил собой десяток растыканных по центру города автостанций.
Ехать три часа. Автобус почти полный. Большей частью – чёрные. Это в пять утра. Чего им не спится?
По пути заезжали в два населённых пункта: Рио-Верде и Борбон. В Борбоне остановились прямо на берегу довольно широкого водоёма, через который туда-сюда сновали лодки: и моторные, и весельные. Последние – узенькие! С полметра, не больше. И гребут в них стоя. Такой манеры я в этих краях ещё не видал.
Постояли с четверть часика и двинулись дальше. По дороге выяснил у кондуктора, что будем проезжать полицейский участок, на территории которого базируется эмиграшка, и попросил там тормознуть.
Поскольку автобус был забит под завязку, выбраться из него с моим рюкзаком, не оскорбив при этом действием стоявших в проходе пассажиров, не представлялось возможным, и я попросил своего соседа подать мне рюкзак в окно.
Операция десантирования была проведена успешно, и я остался на обочине шоссе в полном одиночестве, ожидая, когда проносившиеся мимо машины предоставят мне возможность беспрепятственно форсировать эту транспортную артерию, на другой стороне которой располагалось полицейское управление.
Только я приблизился к будке у ворот, как ко мне обратился один из стоявших там ребят в униформе, с вопросом, чего я ищу.
Получив ответ, этот парень подцепил мои торбы и поволок их в будку, а другой любезно пригласил следовать за ним в глубь территории.
Провёл он меня через двор к одноэтажному зданию, постучал в первую налево дверь, открыл её и, доложив о прибытии моей персоны, тотчас же пригласил войти.
Захожу. В кабинете два стола и пара не отличающихся особой роскошью кресел. На одном столе компьютер.
Помимо мебели и оргтехники в помещении находились двое ребят в униформе. Мне сразу же предложили занять одно из кресел, стоявшее возле стола с компьютером, попутно поинтересовавшись о цели моего визита.
Выдал я в очередной раз свою трагическую повесть, но никто из них слезы не уронил и даже головкой участливо не покачал.
Парень, что помоложе, сев за стол с ПК, взял у меня квитанцию об уплате штрафа и, тщательно исследовав содержание последней, сказал, что... мне нужно улаживать это дело в Эсмеральдас, там, где я платил.
Я, ещё накануне предвидя вероятность такого поворота событий, пребывал в полной психологической готовности к этому, а потому без малейших колебаний, с полной уверенностью в юридической правоте своего дела (поскольку шеф в Эсмеральдас явно знал, что делает, возвращая мне квитанцию), ответил, что начальник управления в Эсмеральдас направил меня в их контору, поскольку мой выезд из страны должен был осуществиться из Сан-Лоренсо, а не из Эсмеральдас.
Далее последовала томительная процедура ввода моих паспортных данных в ЭВМ, во время которой чиновник упорно пытался скопировать туда моё имя на русском языке, игнорируя второй вариант в латинской транскрипции. Бедолага никак не мог взять в толк, что помимо известной ему с детских лет латинской азбуки, есть какая-то ещё.
Следующим препятствием для него оказался тот факт, что латинский вариант располагался под русским, а не наоборот. Третьим – тот факт, что в русском варианте моё имя состояло из трёх слов (с отчеством), а в латинском – из двух. Четвёртым – то, что у меня всего одно имя и одна фамилия, а не по два, как у них.
И напоследок он принял за номер паспорта дату его выдачи.
Пока парень вводил моё имя и фамилию, поочерёдно произнося вслух каждую букву, у меня возникло некое смутное подозрение, и тут уже я сам принялся тщательно изучать его антропометрические данные.
Разглядывая форму его черепной коробки, я никаких принципиальных отличий от конфигурации, характерной для современного гомо сапиенса не обнаружил. Но некоторое сомнение по поводу соответствия содержимого этого черепка у меня все же осталось.
Пока этот феномен разбирался в моих данных, его коллега, что постарше, выяснял по телефону, могут ли они принять мою квитанцию, выданную в банке города Эсмеральдас.
Наконец, был получен положительный ответ. Тем временем завершилось введение моих данных в ПК, и открылось моё досье. Тут чиновник опять наткнулся на препятствие, обнаружив сведения об уплате мной мульты ещё три года назад. Пришлось ему объяснять, что та мульта не имеет ничего общего с этой и что платил я её в Кито.
В конце концов, сомнения добросовестного чиновника по поводу правомерности его действий развеялись, и он, положив квитанцию на чистую страницу моего паспорта, всунул их в какую-то машинку и нажал какую-то кнопочку. При этом машинка застрекотала, как игольчатый принтер, и парень принялся заталкивать страницу паспорта в прорезь машинки.
Машинка смолкла, паспорт был извлечён на волю. Но дело на этом не кончилось. Злополучная машинка оставила на странице всего три строчки, вместо семи, причём вторая строка отпечаталась каким-то уменьшенным шрифтом, а третья представляла собой смазанную красную полосу.
Ни даты, ни слова «выезд».
Показывает мне чувак эту красоту и говорит, что, мол, вот тут так получилось, но ничего страшного.
И у меня не будет неожиданностей на колумбийской стороне, спрашиваю. Не будет, говорит.
А если я захочу вернуться в Эквадор?
Все будет нормально.
Ох, не верится мне что-то! Тут, говорю, даже даты нет. И морду при этом постарался максимально выразительную скривить.
Чувак покрутил, покрутил мой паспорт, почесал темечко, молчит. Типа думает.
– А что, нельзя другой штамп залепить, нормальный?
Да нет, говорит. И начал мне тулить что-то про квитанцию. Я, ни хрена не понимая, продолжаю смотреть на его художество в моей ксиве, все с тем же выражением на своей физиономии.
Парень поёрзал на своём стуле с колёсиками, перебросился несколькими словами с коллегой, подъехал к своей чудо-машинке, покрутил там что-то и опять паспорт мой в неё сунул. Но уже без квитанции.
На этот раз штамп вышел на славу. Видать, нечасто бедолаге приходится это делать. Навыков устойчивых не приобрёл ещё.
Подъехал обратно ко мне, показывает страницу со смазанным штампом и говорит:
– Этот – не годится, – и, перевернув страничку, – а этот годится.
– Красиво, – говорю.
Надо же было его хоть как-то за труды поощрить.
Взял я паспорт, поблагодарил, простился и свалил из кабинета, ободрённый удачным завершением эпопеи моего нелегального проживания на территории «пупа Земли».
Подхожу к будке у проходной. Сидевший там полицейский, которого раньше не было, увидев меня, кивнул на мои вещи и спросил:
– Это ваши?
– Да.
Парень встал, подхватил шмотки и выкатил мою торбу на самую обочину.
Я спросил, далеко ли до порта.
– Пять минут на такси, – ответил он и тут же тормознул тачку, ехавшую в обратном направлении.
Шофёр был совсем не против лишний раз развернуться, чтобы заработать лишний доллар, и через пять минут мы остановились у какой-то лавчонки, которая выполняла функции «морвокзала», где продавали билеты для переправы на колумбийскую сторону.
Здесь за десять баксов мне продали вполне приличный голубой билетик и попросили посидеть на стульчике, пока не наберётся восемь пассажиров, минимум, с которым лодка отходит от причала.
Пока то да се, выяснил, что здесь не река, как мне говорили мои друзья, а океанская затока, что лодки до Тумако уже несколько месяцев не ходят; только до Пуэрто-Пальмы, а дальше – машиной. Что это за Пуэрто-Пальма? Где это? Хрен его знает.
Ждал довольно долго. Наконец, мне сказали, что можно идти на посадку, и я потопал к причалу.
Широкая бетонная платформа на сваях, вымощенная тротуарной плиткой. По обе стороны платформы к воде спускаются бетонные лестницы. Прямо со ступенек – в лодку.
Загрузили багаж. Расселись по лавкам. Отдали концы.
Судно – деревянный баркас с пятью скамейками на пятнадцать посадочных мест, покрытый несколькими слоями краски в полсантиметра толщиной. С двумя «ямахами» по три с половиной штуки баксов каждый.
Шли с ветерком. Причём с хорошим ветерком. Таким и с башки что хочешь сдует и из нагрудного карманчика рубашки что хочешь выдует. Шли, виляя по бесчисленным протокам и заводям посреди сплошных мангровых зарослей (в туристическом просторечии – мангры).
Никаких пограничников, ни партизан, засевших в мангровых кушурях по берегам проток замечено не было. А на пристани в Сан-Лонерсо не было видно даже полиции.

Плыли, плыли – приплыли. На берегу какой-то узкой затоки с высокого берега прямо в воду идут бетонные ступени без перил. Это – уже Колумбия. Встал я с лавки в два приёма: ноги от долгого сидения в одном положении перестали слушаться. Причиной тому нарушение кровообращения. Только и всего.
Поставил я одну ногу на ступеньку, хотел было вторую через борт перетащить – ан не тут-то было. Стою: одна половина меня на лестнице, другая – в лодке.
Тут из кучи полуголых туземцев, что торчали на площадке над лестницей в ожидании клиентов, подскакивают ко мне двое, чернее ночи, подхватили под белы рученьки и поволокли наверх. Вроде как багаж.
Я за ними копытами перебирать не поспеваю, за ступеньки цепляюсь, а они знай себе – волокут. Я им: «Чуть помедленней, ребята, чуть помедленнее!» А они мне: «Транкило! Транкило!» («не беспокойтесь», по-ихнему) и волокут себе, как мешок с органическим удобрением.
Доволокли до площадки с ограждением, откуда лестница сворачивала налево под прямым углом, поставили и оставили один на один с костылём.
А сами – вниз: нормальный багаж из лодки таскать.
Посмотреть на парней – любо-дорого: каждый мускул под кожей – как нарисованный. Видать, упражнения с чемоданами ничуть не хуже тренажёров действуют.
Какой-то парнишка лет тринадцати, не сильно чумазый, хвать мою торбу и кричит:
– Чей чемодан?!
– Мой! И ещё рюкзак вон там!
Парнишка чемодан на плечо, рюкзак подцепил и наверх мимо меня. Куда – хрен его знает!
Я стою, ногами поочерёдно дрыгаю: чувствительность восстанавливаю.
Подрыгал минут пять, чувствую, что могу идти, и погреб наверх.
Едва половину лестницы одолел, как догоняет меня один из тех, что из лодки выволакивали. Беззубый, рожа зверская! В одной клешне сумка чья-то, другой – цап меня подмышку.
Я ему:
– Спасибо, я сам.
А он мне:
– Транкило! Транкило! Это бесплатно.
Оно, конечно, легче, когда с одной стороны костыль, а с другой – папуас; тем более что бесплатно. По ходу дела он крикнул наверх, чтобы подождали «ветерано». По-ихнему, этим словом называют не участников какой-нибудь войны или тружеников тыла, а таких, у кого труха из задницы сыплется. Но у них это наименование считается уважительным, а потому я не обиделся и выбивать ему оставшиеся три зуба своим костылём, «мейд ин Перу», не стал.
Поднялись на какую-то корявую площадку. Там какие-то домики и два пикапа с четырёхдверной кабиной. В одном уже все занято, в другом – никого, только в кузове пара сумок и мои шмотки.
Тут мой папуас от меня отцепился и поволок к пикапам только торбу, с которой меня догнал.
По информации, полученной в Сан-Лоренсо, где-то здесь должны были менять деньги. Спросил, где. А здесь, напротив. Только хозяина нет.
Ну, а как за машину платить?
Тут шофёр свободного пикапа подруливает и говорит:
– Я могу поменять. Сколько?
– Тридцать долларов, – говорю, понимая, что в этом, весьма отдалённом от любой Диканьки, хуторе предложат не самый выгодный обменный курс.
– Садитесь в машину. Деньги отдам, когда рассчитаюсь со всеми пассажирами.
– Сколько за машину?
– Пять тысяч с человека.
Это примерно два с половиной доллара.
Тут откуда-то вывернулся пацан, который тащил мой багаж.
– И две тысячи мне!
– Разумеется!
В пикап, кроме меня, села женщина лет пятидесяти, от которой я узнал, как нам предстоит ехать до Тумако, что там есть иммиграционное управление (у них называется ДАС: Административный департамент безопасности), а также, где в Тумако лучше обменять бабки.
Ждали мы, ждали, в конце концов пришёл водила и предложил нам ехать вдвоём за пять баксов с носа. Мы возражать не стали, поскольку следующая лодка должна была прибыть через сорок минут после того, как в Сан-Лоренсо в неё сядут не менее восьми человек. То есть хрен его знает когда.
Начальный участок дороги от этой глухой приграничной деревухи представлял собой узкий проход, прорытый в косогоре, высотой метра два, с высыпанной посередине кучей гравия, которую полноприводной пикап взял со второго разбега.
Минут сорок по колумбийской лесостепи, и мы уткнулись в неширокую речку. Возле берега две или три лодки и несколько мужиков.
Здесь водила отдал мне сдачу, и мы с тёткой сели в моторку.
– Сколько за переправу?
– Две тысячи песо.
Быстренько переправились.
Лодочник, подхватил мои шмотки и рванул налево за бугорок. Я следом.
Обогнул я бугорок и вот оно: армейский блокпост. Человек пять мальчиков в камуфляже, с автоматами, и какое-то сооружение из тонких брёвен: не то элемент полосы препятствий, не то коновязь. Пропускник, так сказать. Вместо турникета. За деревяшками – пара пикапов. У входа в «лабиринт» лежит мой багаж. Подхожу к своим торбам, и тут один из мальчиков вежливо так спрашивает, не будет ли сеньор против того, чтобы ознакомиться с его барахлом.
Да боже упаси! Только за! И я полез в карман за ключиком от замочка на моей двухколёсной торбе.
Мальчонка тем временем расстегнул молнию на рюкзачке, обнажив литровую кастрюлю, в которой сеньор полтора года варил борщ из эквадорских овощей, и запустил ручку вглубь. Шарил он в недрах рюкзака совсем недолго и, очевидно, не найдя там ничего более железного, кроме фонарика китайского производства, купленного в Перу по дороге в сельву, счёл свою миссию выполненной. А может, увидав кастрюлю, сразу понял, что явился я в его чудесную страну исключительно с туристическими намерениями, а вовсе не для того, чтобы варить в ней кокаин, и, когда я протянул ему ключ, он только отмахнулся и застегнул рюкзак.
Ну, и слава Богу! А то черт его знает, что могло прийти ему в голову, раскрой он мой чемодан, наполовину заполненный книжками с какими-то иностранными словами на обложках.
Сели мы с моей попутчицей в пикап. И тут лодочник затребовал с меня уже четыре тысячи песо. Надо понимать, за услуги носильщика, что выходило далеко за рамки его основной деятельности.
Ехали мы долго и нудно; сперва по грунтовке, местами довольно корявой, а местами, на глинистой почве, укатанной как асфальт, а затем выехали на шоссе Пасто – Тумако.

[Golondrina]

Viaje, спасибо. Ждем продолжения

[Loquito]

Жду выходных, чтобы не торопясь прочитать. Заранее уверен, что будет очень интересно.

[tatyana sh]

жду продолжения

[Viaje]

В конце концов, приехали. В центре Тумако меня пересадили в жёлтенькое, как в Эквадоре, такси, и мы поехали в ДАС, где мне предстояло зарегистрироваться как иностранному туристу, прибывшему в эту страну, носящую имя великого первооткрывателя, которого на самом деле звали не Колумб, и вовсе не Христофор, а Кристобаль Колон, и имя которого носит одна из улиц, наверное, в каждом городе Южной Америки.
Приехали в контору. Таксист сказал, что подождёт, и поднялся вместе со мной на второй этаж.
На открытой веранде меня встретил какой-то мужик в цивильном и, спросив о цели моего визита, указал на парня, сидевшего за столом в глубине помещения.
Для этого парня я оказался сюрпризом, поскольку, посмотрев в мой паспорт, он перебрался за другой стол, где стоял телефон, и, дозвонившись, куда надо, принялся выяснять, нужна ли русским виза для въезда в Колумбию. Из его разговора я понял, что звонил он в аналогичную контору в Ипиалисе, что на панамериканском шоссе.
Есть ещё один официальный переход между Эквадором и Колумбией, по другую сторону Кордильер, в районе города Нуэва-Лоха, в эквадорской провинции Сукумбиос. Говорят, что там можно получить в полиции выездной штамп, но на Колумбийской стороне въездной штамп получить негде. И границу там переходить никому не рекомендуют, поскольку в джунглях по левому берегу речки Путумайо, представляющей собой естественную границу между двумя странами, развелось до хрена «партизан» из антиправительственной организации ФАРК (Революционные вооружённые силы Колумбии), которая была организована ещё в 1964 году колумбийскими коммунистами с целью борьбы за светлое будущее колумбийских крестьян, но со временем изменила направление борьбы и в итоге перешла к террористической деятельности, торговле наркотой, оружием, похищениям людей и экзекуциям мирного населения, вынуждая в некоторых местах уходить с насиженных мест целые деревни.
В результате активной деятельности борцов за светлое будущее колумбийских крестьян, около трёхсот тысяч последних сбежали в Эквадор и около пятисот тысяч – в Венесуэлу.
За последние два года Колумбийские ВВС провели два рейда по местам гнездования наркореволюционеров. Первый рейд прошёл не совсем удачно: колумбийские бомбомёты нечаянно разнесли приграничную эквадорскую деревню, угробив двадцать шесть человек.
Последовал политический конфликт с требованием президента Эквадора выдать ему министра обороны Колумбии, а затем разрыв дипотношений между странами. Потом дела наладились.
Второй рейд вышел более удачным: с помощью спутниковой разведки накрыли находившийся в глубине страны лагерь, где обитал один из лидеров революционно-террористической организации, труп которого потом демонстрировали в новостях по эквадорскому телевидению.
Но вернёмся в контору, обеспечивающую безопасность страны Колумбии посредством визового режима.
Выяснив, что виза мне не нужна, чиновник вернулся за свой стол и принялся заполнять какие-то бланки, после чего встал и почесал на выход вместе с моим паспортом.
Минут через десять он вернулся и снова уселся за стол, положив перед собой принесённую копию моей ксивы.
Какой кошмар! В конторе, блюдущей безопасность государства, нэма копировальной техники!
– С какой целью прибыли в Колумбию?
– Моя миссия – познакомиться со страной и написать книгу.
– Сколько времени вам нужно?
– Максимум.
– Шестьдесят дней.
– А девяносто нельзя?
– Обычно мы даём шестьдесят. Потом срок можно продлить ещё на тридцать.
– И сколько стоит продление?
– Семьдесят пять тысяч песо.
Примерно тридцать восемь баксов. Этот нюанс, очевидно, играет не последнюю роль в деле охраны безопасности державы.
– Род занятий?
– Преподаватель, переводчик.
– Где собираетесь остановиться?
– В «Лос-Гуадуалес», на Исла-дель-Морро.
Парень взял штамп и принялся крутить колёсики, устанавливая дату.
Я бросил взгляд на стенные часы. Прошло уже полчаса. Такси ждёт.
Наконец, парень шлёпнул штампом на какой-то бумажке, опробуя жирность печати, после чего принялся шлёпать на бланках, на копии паспорта и, в заключение, – залепил в мой паспорт.
Закончив работу, он оценивающе посмотрел на результаты и вдруг наморщил лоб.
– А какое сегодня число?
– Первое декабря.
Парень достал свою мобилу, нажал кнопочку, и на его губастой физиономии отобразилась неподдельная досада.
– А я тут тридцатое поставил! Ну, один день для вас роли не играет?
– Да нет.
– А какого числа вы прибыли в Колумбию?
– Сегодня. Из Сан-Лоренсо.
– А-а! Да. У вас тут в штампе убытия «первое» стоит. Не пойдёт. При выезде могут придраться.
И он снова принялся крутить колёсики. А покрутив, проделал всю штамповальную процедуру заново, вписав по диагонали в поле своего первого штампа в моем паспорте слово «аннулировано».
– Все! – с явным облегчением выдохнул блюститель колумбийской безопасности и протянул мне ксиву.
– Мучас грасиас! Чао! – сказал я и двинулся к выходу.
За все время моего пребывания в цитадели государственной безопасности Колумбии сесть мне так и не предложили.
Видимо, не обременённый опытом чиновник настолько был отягощён выполнением своих функций, что напрочь забыл про все остальные тонкости обращения с посетителями. А может, у них там по этикету так предусмотрено. Хрен его знает.
Поскольку процедура регистрации моего прибытия в страну несколько затянулась, таксист, устав торчать наверху, переместился в свою машину и зевал там в ожидании моего возвращения.
Вышел я из конторы и вспомнил, что надо ещё деньги обменять.
Пришлось возвращаться в центр Тумако, куда от ДАС было приличное расстояние, а потом опять ехать обратно, потому что этот ДАС находится уже на острове, Исла-дель-Морро, где я и собирался тормознуться на первое время моего пребывания в Колумбии.
Остров этот соединяется с полуостровом, где находится собственно Тумако, мостом, а полуостров соединяется с материком коротким узеньким перешейком, а потому там его тоже называют островом.
Приехали в контору, где, по словам моей попутчицы из Пуэрто-Пальмы, был самый выгодный курс обмена валюты. Компра-вента «Реаль» называется.
Дал я таксисту стольник и попросил обменять, поскольку у него это вышло бы гораздо быстрее.
Приходит парень обратно и возвращает мне стольник: лица, наделённого полномочиями обмена валюты на месте не оказалось.
Вообще-то, «компра-вента» буквально означает «купля-продажа», и конторы с таким названием представляют собой нечто вроде ломбарда, где можно заложить лишние драгоценности под десять процентов или, если надоели, расстаться с ними насовсем. Но это в Эквадоре, а в Колумбии так именуют обменники валют.
Поехали в другую контору, обменяли бабки и двинулись на Исла-дель-Морро.
Пока мы туда-сюда катались, я спохватился, что не взял в ДАС иммиграционную карточку, и попросил водилу тормознуть там на минутку.
Поднялся наверх, подхожу к тому же парню, что мне штампы лепил, и говорю:
– Вы не дали мне иммиграционную карточку, какие заполняются при въезде в другие страны.
– А у нас не нужно.
Не нужно, так не нужно. Был ещё один вопрос.
– А вот если, к примеру, я не смогу выехать из страны через шестьдесят дней, что будет?
– Штраф придётся заплатить.
– Сколько?
– Минимальная зарплата.
Гм. Странный чувак. Он что, российскую зарплату имел в виду? Или полагал, что весь мир в курсе, какая минимальная зарплата у них тут в Колумбии?
– И сколько это?
– Пятьсот тридцать тысяч песо.
Значит, примерно двести семьдесят долларов. Кучеряво живут. В Эквадоре – двести. А у нас?
Это что ж выходит, что я, работая переводчиком в КБ, ещё до кризиса, получал меньше эквадорской домработницы? Какая прелесть! Непонятно только, почему при таких делах все вопят: «Украина – великая держава!», а латиноамериканские государства называются «странами третьего мира».
Впрочем, в экономике, как и в политике, я не силен, а потому все, молчу. Однако любопытно… чем всё-таки измеряется величие великих держав?
Подъезжаем к отелю «Гуадуалес-дель-Пасифико», который я выбрал ещё раньше, в процессе поисков информации о Тумако. Название отеля объясняется просто: «гуадуа» – это род тростника, из которого сооружён отель, а словом «Пасифико» колумбийцы называют тихоокеанское побережье, в отличие от атлантического, то есть карибского, которое они называют «Атлантико».
Судя по картинке на сайте, я решил, что номера там находятся в бунгало, ан нет. Никаких бунгало там не оказалось. Отель представлял собой один-единственный домик, слепленный частично из досок, частично из тростника гуадуа, с преобладанием последнего. Крыша – шиферная. Как впоследствии выяснилось, шифер этот делается из бумаги с цементом, а потому, в отличие от нашего, он в большей степени подвержен влиянию всяких внешних воздействий, вследствие чего в нем со временем образуются дырки, через которые внутрь проникают атмосферные осадки в виде дождя и, в свою очередь, воздействуя на деревянный пол, вызывают гниение досок в местах попадания на них воды.
Короче, устроился я в эту обитель за восемь баксов в сутки (вместо пяти с полтиной, указанных на сайте) и, поскольку была уже половина четвёртого, заказал обед, который был подан мне на открытой веранде с видом на океан и пляж через дорогу.
Перед этим таксист поимел с меня двадцать пять тысяч песо, оставив на память номер своей мобилы. Ждал и катал он меня туда-сюда в общей сложности не меньше часа.
Поселили меня в номере с двумя кроватями, одной двуспальной и одной двухэтажной, плюс душ с туалетом, безногий напольный вентилятор и розетка, торчавшая в воздухе на двухжильной медной «лапше», с одной жилой на отлёте. Без изоляции. Возле ложа – тумбочка.
Душ без распылителя (не предусмотрено проектом), горшок – без сиденья (с креплениями, напоминающими о его былом присутствии).
Кушать подавала мучача лет тридцати, чёрная, как безлунная ночь в неохваченной электрификацией деревне, с целлюлитными ляжками внахлёст. То есть в объёме они были такие, что перекрывали одна другую на добрую треть и тёрлись друг о друга при ходьбе от того места, откуда растут, до коленей, включительно.
При виде этого феномена пришло на память из детского фольклора:

Тётя, тётя, что вы трёте
Между ног, когда идёте?

При этом в ширину она ни анфас, ни сзади, особого впечатления не производила. Зато в боковой проекции! Её переднее достоинство выдавалось вперёд значительно дальше подбородка. Помните, у Некрасова: «Есть женщины в русских селеньях... Двухлетний сидит, как на стуле, ребёнок у ней на груди...» Оно, конечно, Некрасову видней, но лично я ни разу не видал, чтобы дети сидели у кого-то на груди. Ни в русских селеньях, ни в других. Тем не менее эта «мадонна» могла бы, при желании, взять на грудь и меня. Вместе с ребёнком.
Одного не могу понять: чего это у нас с Анькой Семенович так носятся. Неужто великая Русь на сиськи шестого размера так обнищала! Здесь таких, начиная от перуанского Тумбеса и вверх по тихоокеанскому побережью, через другую на третью. Есть такие, что вообще за пределы измерения выходят. И если у нашей звезды постсоветской эстрады, фигурного катания, Интернета, а теперь, наверное, уже и Голливуда, окромя сисек, ничего другого средствами массовой информации обнаружено не было, то у тутошних мучач, помимо вышеуказанного достоинства, и всего остального завались.
Ладно, бог с ним. Чем богаты, тем и рады.
На другой день отправился производить рекогносцировку местности.
Пляж хорош! Широкий, просторный, чистый. Есть и песочек и травка, и тень и солнце; есть, где посидеть и полежать, выпить и закусить. С одной стороны ограничивается холмом с дыркой, с другой – кушурями, от которых до другого конца острова тянется пляж дикий, где, кроме серого песка, нет ничего и который во время прилива полностью накрывает водой.
Названием своим, Исла-дель-Морро (буквально: «остров утёса») этот остров обязан невысокому утёсу треугольной формы, который торчит из воды в нескольких десятках метров от берега, в конце пляжа.
За утёсом остров заканчивается длинным холмом с отверстием, образованным в процессе выветривания. Называется эта природная достопримечательность: «Арка». Если пройти через эту арку во время отлива, то выйдешь на маленький пляжик, от которого можно, пройдя по колено в воде вдоль холма вправо, выйти на другой большой пляж.
Но вернёмся к нашей горничной. Над всеми её уже упомянутыми достоинствами красовался круглый, как кокос, черепок с довольно миловидной мордашкой, покрытый нейлоновым париком, из-под которого поблескивали небольшие, с красноватыми белками глаза. Черепок соединялся с колодой туловища посредством каким-то чудом оказавшейся там средней длины и толщины стройной шейкой.
Второй характерной особенностью этой афро-колумбийской принцессы с американским наименованием Джессика, помимо телосложения, были её уникальные вокальные данные. Голосом она напоминала алкаша с тридцатилетним стажем, а смех её походил на ржание кобылы, страдающей одновременно катаром верхних дыхательных путей, ангиной, ларингитом и вдобавок полипами обеих гайморовых пазух.
На второй день я сделал ей комплимент насчёт её мордашки, а также «сверкающих искрами чёрных очей».
На следующий день, когда я сидел за столом на веранде первого этажа и писал заметки, она подсела ко мне и спросила, нравится ли мне «кокада». Поскольку я ни сном ни духом не чуял, что это такое, то, естественно, спросил. Оказалось, что это – сладость домашнего производства, которая делается путём сгущения кокосового молока.
Не пойму только, с какой стати сок кокосового ореха, называют у нас «молоком», если он совершенно бесцветный. В этих краях его называют «кокосовая вода», что более соответствует действительности.
Так вот, вопрос мне по поводу кокады был задан неспроста, а потому, что в этот момент поблизости крутилась тётка, которая этой кокадой торговала, и мою Джессику потянуло на сладкое. Последовало предложение купить деликатес на пробу и, попутно, угостить её, для чего с меня запросили две тысячи песо.
Купив пенопластовую тарелочку с шестью лепёшечками, счастливая до соплей Джессика снова села за мой стол и положила возле меня лакомство.
Взял я одну лепёху, пожевал: сладко. Но я не любитель сладкого, а потому от дальнейшего угощения отказался. В пользу бедных.
На следующий день, когда я поднялся на второй этаж, Джессика сидела в коридоре и пялилась в телевизор, то и дело оглашая окружающее пространство конским бельканто.
Телевизор стоял почти рядом с моей дверью, и не успел я достать из кармана ключ от замка, как последовало предложение сесть с ней рядом.
Ну, думаю, если женщина просит с ней рядом посидеть, значит, ласки хочет.
Только я её, невинно так, по плечику, цвета обугленного полена, нежненько, двумя пальчиками, погладил, как она вскочила и рванула к лестнице.
Ну, думаю, и слава Богу, а то я ведь сюда не для того поднимался. Но этим дело не кончилось. Едва ступив на верхнюю ступеньку, моя принцесса повернулась и спросила, не хочу ли я угостить её кокадой.
– У меня нету двух тысяч.
– А сколько?
– Пять.
– Я сдачу принесу.
«Да, – сам себе говорю, – ты принесёшь! Ну да хрен с тобой. Только попробуй потом у меня ещё попросить».
Цапнула бабки и вниз. Больше в тот день (равно как и в последующие) приглашений посидеть с ней не было. На другое утро, спустившись вниз и проходя мимо кухни, где она крутилась, я поздоровался без обычной дружеской улыбки и проследовал на веранду ждать завтрак.
После завтрака она, убрав со стола, села напротив и спрашивает:
– Вы на меня обижаетесь?
– Нет, – говорю. – А что?
– Просто подумала.
Ну, если подумала, значит, знаешь, чьё мясо съела.
Однако упоминания об обещанной сдаче, как и следовало ожидать, не последовало. У этой социальной категории отдавать взятые деньги не принято. Это я ещё в Эквадоре усвоил.
Через несколько дней, когда я был на пляже, она убирала в моей комнате. Дня за три до того я ездил в центр и купил там мандаринов, которыми угостил хозяйку и кухарку, несколько штук съел сам, а про два, оставшиеся в кульке, забыл, потому что мандарины оказались полное фуфло.
А утром того дня я про них вспомнил и выложил на тумбочку.
Прихожу с пляжа, жду на веранде обед. Подруливает эта охрипшая лошадь, ставит на стол хавчик и полным укора утробным контральто выдаёт:
– У вас там мандарины, а вы мне не предложили. А говорили, что меня любите!
Вот-те на! Попытался я припомнить, когда это я ей о своей любви к её персоне говорил, но ничего не вышло, потому как признаться в любви этой свиноматке я если бы и мог, то только, как говорят, с очень большого бодуна. А я в таком состоянии не пребывал уже несколько лет.
– Хочешь мандарин?
– Хочу.
– Пойди возьми.
И даю ей ключ.
– Оба?
– Оба. Больше она у меня деньги не клянчила, а мандарины я не покупал, но, убирая в комнате, два раза спёрла по одной монете в пятьсот песо, которые вместе с другими, помельче, лежали на тумбочке. Чем и определила для меня свою цену.
Говорить я никому ничего не стал – не стоило оно того, – но желание улыбаться этой дешёвой твари у меня пропало навсегда.

[Loquito]

– У вас там мандарины, а вы мне не предложили. А говорили, что меня любите!

деньги, полученные в качестве аванса за готовящиеся к печати книги о моем пребывании в Эквадоре, Гондурасе и Перу

А что с исчезнувшим издателем Ваших мемуаров - он больше не появлялся?

[Viaje]

Не-а.

[Viaje]

Через два дня я покидаю Южную Америку. Не знаю, будет ли у меня возможность в ближайшее время дописать мой рассказ о Колумбии. Время летит. Уходят люди. Вместе с ними история их жизни...

В Колумбии я познакомился с незаурядной личностью. Этот человек, владелец турагентства в Летисии, написал статью и поместил ее в своем блоге. Я эту статью перевел, чтобы поместить перевод туда же, но автор забыл данные для входа в свой блог. Поэтому предлагаю ознакомиться с заслуживающим, на мой взгляд, внимания материалом здесь. Возможно, кто-то захочет использовать полученную информацию соответствующим образом...

Там же, в блоге, автор статьи поместил и свое стихотворение, которое я тоже перевел, поскольку счел, что оно того стоит. Не каждый колумбиец и не каждый владелец турагентства способен на такое.

ГЛАЗ ЯГУАРА
Суббота, 12 мая, 2012 года.
Файл блога
• ▼ 2012 (2)
o ▼ май (2)
 ВИЗИТ В САН-ПАБЛО-ДЕ-ЛОРЕТО И В ДОМ «САН-ХОСЕ» НА...
 (ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ МНЕ ОТ ТЕБЯ) Лукавство, нежность и страсть,...

Личные данные

ЛУИС ФЕЛИПЕ УЛЬОА

ВИЗИТ В ПОСЕЛОК САН-ПАБЛО-ДЕ-ЛОРЕТО И «ДОМ САН-ХОСЕ», ЧТО НАХОДЯТСЯ НА ДРУГОМ БЕРЕГУ АМАЗОНКИ, В ДЕПАРТАМЕНТЕ ЛОРЕТО РЕСПУБЛИКИ ПЕРУ.

Амазонская сельва, родина индейских племен и родной дом современных индейцев, – с недавнего времени ставшая ареной жизни и деятельности разного рода коммерсантов, охотников и шахтеров, военнослужащих и миссионеров, кончая узниками тюрем, наподобие «Араракуары», – амазонская сельва, которая завладела душами многих из тех, кто по собственной воле, на свой страх и риск, решили узнать ее, – это не совсем та сельва, какой она была для заключенных ушедшей в историю колонии «Араракуара» в Колумбии, на реке Какета, или для тех, кого она безвозвратно поглотила на протяжении всей своей истории, то есть всех тех, кто так или иначе соприкоснулся с ней не по собственной воле.
Сельва имеет свои привлекательные стороны, свое магическое обаяние и отнюдь не у всех вызывает неприятие или чувство страха. В большинстве случаев, те, кто открыл для себя мир сельвы, имея достаточно времени для того, чтобы познать ее, а через нее – самого себя, находят ее более дружелюбной, нежели враждебной, более притягательной, нежели отталкивающей.
Амазонская сельва, в которой имели место сотни человеческих драм, породила множество захватывающих историй и многим предоставила возможность извлечь из знакомства с ней бесценный жизненный опыт.

С 25 по 28 февраля 2011 года мы находились с визитом в селении Сан-Пабло-де-Лорето и посетили так называемый «Дом Сан-Хосе», где обитают уже вылечившиеся от болезни Хансена и нуждающиеся в постоянном уходе пациенты, и теперь хотим поделиться в этой статье своими впечатлениями от нашего пребывания в этом месте. Мы встречались и беседовали как с пациентами «Дома», так и с некоторыми из обитателей поселка, утратившими трудоспособнось в результате болезни, которые охотно рассказывали о своей повседневной жизни, делясь с нами не только своим горьким житейским опытом, но и случайными моментами радости. Мы добавим к этим историям лишь несколько достоверных фактов, взятых нами из записей Хосе Ульвио Вальдивиа Венегаса и Ильдебрандо Гомеса, двух еще живых ветеранов, избранных Богом для жестокой битвы со страшным недугом, именуемым в народе проказой, которые посвятили себя цели со всеми подробностями рассказать о событиях, происходивших на их героическом пути, являющим собой пример победы жизни над смертью.
Не по своей воле почти восемьдесят лет назад оказались здесь, в сердце амазонской сельвы, первые колонисты. Двадцать шесть человек, мужчины и женщины, молодые и пожилые, прибыли сюда из Икитоса, проделав вниз по Амазонке путь, длиной в 560 км, на утлом плотике под охраной перуанских полицейских.
Они не были ни опасными преступниками, ни самоотверженными исследователями; это были люди, которым судьба преподнесла тяжкое испытание, изгои, обреченные на жалкое существование в дебрях амазонской сельвы, отверженные, которых в ту пору общество изгоняло из своей среды как переносчиков заразы, известной еще с Х века до нашей эры со времен древних цивилизаций Индии, Китая и Египта и упомянутой в Библии как самая страшная болезнь человека.
Прокаженные прибыли на старую заброшенную гасиенду «Сан-Пабло», где когда-то занимались не то выращиванием сахарного тростника, не то производством латекса, и которую перуанское правительство купило специально для того, чтобы поселить там больных лепрой. Так, первого июля 1926 года на правом берегу Амазонки был основан поселок Сан-Пабло-де-Лорето.
По прибытии на место, прокаженным выделили специальную территорию, огородили ее колючей проволокой до самой воды и поставили часового с карабином времен каучукового бума. С этого момента их мир, ограниченный изгородью и рекой, но изобилующий буйной растительностью, замкнулся на этом кусочке сельвы, в убогих деревянных жилищах с такими же убогими предметами домашнего обихода.
Каждому дому дали название. Один дом, в котором разместились женщины, назвали «Семь дырок» – по количеству женщин, остальным, где разместились мужчины, дали названия «Синий дом» и «Ла-Манчурриа», или «Эль-куартель» (казарма). В их распоряжении была чагра, участок земли, где они выращивали бананы, юкку и другие фрукты и овощи. По другую сторону изгороди располагалась санитарная зона, или административная территория, куда могли приезжать медики, рабочие и т.д. Оттуда больным передавали продукты и другие вещи, с помощью которых они пытались привнести хоть какую-то радость в свою жизнь, полную страданий и боли. Чтобы облегчить физическую боль, они накладывали на раны порошок из толченых болеутоляющих таблеток, когда те у них были.
При отсутствии необходимых медикаментов, больные пытались лечить свои язвы примочками из смеси хаульмугрового масла и различных эфиров, таких как каместрол, кауметил, бенкетрил и другие, которые, помимо того что вызывали сильную боль, хотя и давали временное улучшение, впоследствии приводили к увеличению язв.
После стирки белье и бинты прокаженных вывешивались сушиться на солнце, и те развевались на веревках, точно флаги – символы страдания, под аккомпанемент стонов, которые вызывали раны на истерзанных телах обитателей Сан-Пабло.
Несмотря на постоянную боль и необходимость бороться за свое существование, трудясь на земле, пациенты создавали семьи и воспитывали детей. Администрация покупала у них часть сельхозпродукции, а они покупали на эти деньги у администрации предметы «роскоши»: сухие продукты, медикаменты, белье и т.д. Деньги, проходившие через руки больных, подвергались дезинфекции: их клали в стеклянные банки, а потом кипятили в воде, прежде чем пустить в оборот. Письма же, которые, по счастливой случайности, доходили сюда от родных и близких пациентов, читались им через изгородь, а те, которые писали пациенты на волю, едва ли преодолевали несколько метров от колючей проволоки.
Со временем, в Сан-Пабло на плотах и лодках стали прибывать новые партии прокаженных, среди которых были как перуанцы, так и колумбийцы и бразильцы, а также представители других национальностей (немцы, греки, итальянцы, евреи, китайцы, африканцы).
Жаркий климат Амазонии мог бы оказать благотворное влияние на здоровье прокаженных, поддерживая стабильную температуру тела и интенсивное кровообращение, постепенно расширяя кровеносные сосуды. Однако избыточная влажность воздуха, москиты, грибки, разные бактерии и другие патогенные факторы тропического климата, не говоря уже о ядовитых змеях, скорпионах и прочих опасных животных, представляли собой угрозу неминуемой смерти для оказавшихся в Сан-Пабло. Они понимали, что посланы сюда умирать, осужденные за свою болезнь, видя, как ежедневно хоронят их товарищей, до трех человек в день, без всяких церемоний, в общей могиле, завернутых в простыни или старые противомоскитные сетки, подальше от расположенной на возвышении обитаемой территории, чтобы не сильно чувствовался дурной запах.
Восьмидесятипятилетний Идельбрандо Гомес живет в Сан-Пабло, в маленьком деревянном домике на берегу реки, вместе со своим братом, который, как и он сам, излечился от лепры. Сеньор Идельбрандо никогда не жил в «Доме Сан-Хосе», только в поселке, а потому хорошо помнит, что и когда там происходило, а также имена людей, которые заслуживают того, чтобы о них помнили. Он не только вдохновенно, с чувством гордости поведал нам историю Сан-Пабло-де-Лорето и своей жизни, но и показал нам свою рукопись, из которой мы взяли несколько наиболее важных фрагментов, чтобы использовать их в этом повествовании. Несмотря на свои восемьдесят пять, сеньор Идельбрандо еще и поет. Репертуар его – это песни о Сан-Пабло, которые сложил он сам или кто-то из его старых товарищей.
В нашей беседе о жизни в поселке мы затрагивали различные темы, но особого внимания, на наш взгляд, заслуживают темы, касающиеся медицины, миссионерской деятельности и тех людей, которые оставили наиболее значительный след в истории этого уголка на берегу Амазонки.
В особой, запоминающейся манере, Идельбрандо рассказывает о враче по имени Максимо Кужински Годард, который был направлен в Сан-Пабло правительством Перу в качестве инспектора северо-восточного региона страны на период с 1940 по 1941 год. Наш собеседник назвал этого человека «освободителем от болезни Хансена». Кужински говорил, что лепра – не заразная болезнь, и предсказал, что средство излечения от нее будет найдено. Но более всего он запомнился обитателям Сан-Пабло тем, что был первым из врачей, кто отнесся к пациентам подобающим образом.
По прибытии в Сан-Пабло, он тотчас же отдал распоряжение, чтобы снесли изгородь, и уже на следующий день, впервые, произвел тщательный индивидуальный осмотр пациентов по всем правилам, положив тем самым для пациентов и всех обитателей поселка начало новой эре в Cан-Пабло, эре надежд.
С такой же теплотой упоминается в истории Сан-Пабло и монсеньор Дамасо Лаерхе из ордена францисканцев, первый настоятель прихода Сан-Пабло-де-Лорето, благодаря которому в 1948 году в Сан-Пабло прибыла первая группа канадских монахинь, которых он срочно вызвал в Перу, и которые с момента своего прибытия окружили пациентов безграничной заботой и вниманием в уже построенном специально для них новом доме.
С любовью и благодарностью вспоминают в Сан-Пабло и некоторых других, людей большой души и сердца, из числа простых волонтеров, миссионеров, врачей и медсестер, среди которых были такие, кто в буквальном смысле слова отдали свою жизнь на благо прокаженных, заразившись и умерев от той же самой болезни.
Помнят здесь и выдающееся событие, связанное с лечением некоего Исайаса Сильвы, которого лечил сам Че Гевара, находившийся в Сан-Пабло в течение нескольких месяцев в 1952 году в качестве волонтера.
25 февраля 1943 года в Сан-Пабло на плоту вместе с несколькими пациентами из столицы Перу прибыл священник Августин Готард, о котором вспоминают с большой любовью и почтением, поскольку он был первым священнослужителем, взявшим на себя бремя духовной и моральной поддержки прокаженных. Он все время был рядом с ними, выслушивал каждого, делился с ними своей пищей и спал в их жилищах, отдавая обитателям Сан-Пабло свои разносторонние знания и проповедуя общечеловеческие ценности.
Педро Кордоба Ромеро, который вылечился от лепры и который, как многие из пациентов, не имеет своего жилья в другом месте и которого никто нигде не ждет, и сейчас живет в «Доме Сан Хосе». Говорит, что прибыл сюда шестьдесят лет назад вполне здоровым, вместе с доктором Луисом Чавесом Пастором. Оба осознавали риск своей работы. Педро помнит свое «испытание огнем», когда доктор Чавес попросил его обнюхать раны пациентов с расстояния одного дюйма, чтобы определить насколько сильный запах они источали. Так было положено начало его благородной миссии, которой он посвятил свою жизнь. Работая с доктором Чавесом, он помогал тому лечить язвы пациентов и, в случае необходимости, производить ампутации. Во время одной из операций он потерял глаз, когда, неся хирургический инструмент, поскользнулся и упал, наткнувшись глазом на острие скальпеля. Потом ему сделали операцию «на материке», а через восемь лет он вернулся в Сан-Пабло, где снова встретил доктора Чавеса, уже больного лепрой и туберкулезом, который отказывался принимать лекарства и продолжал курить до самой своей смерти, завершив таким образом свою миссию.
Только в 1956 году проказу начали лечить средством на основе сульфона, которое называлось «дапсон» и которое разделило историю Сан-Пабло и «Дома Сан-Хосе» на два этапа. Педро пояснил, что, как правило, после двух лет лечения сульфоном болезнь прячется в организме, больше не проявляется и теряет свой инфицирующий потенциал. Педро также описал, по своему собственному опыту, как болезнь до того, как начать прогрессировать, сначала приводит к потере чувствительности пораженными частями тела, ничем не предвещая тех страданий, которые будут терзать тебя потом. Для самого Педро настоящие условия пребывания в «Доме Сан-Хосе» едва ли приемлемы, и он сильно сомневается в порядочности администрации, в том что касается управления ресурсами и участи некоторых из его товарищей по несчастью.
В семидесятых годах было установлено, что возбудители болезни (Mycobacterium leprae и Mycobacterium lepromatosis) способны приобретать устойчивость к воздействию дапсона, и вскоре начали выпускать новые, более эффективные препараты (Rifampicina и Clofazimina), благодаря которым прошедшие курс лечения пациенты могли снова стать полноправными членами общества. Некоторые из них возвращались в родные места, к своим семьям, другие предпочли остаться в Сан-Пабло-де-Лорето в надежде обрести здесь свой очаг.
Через всю историю Сан-Пабло прошли около шести тысяч человек пациентов и несколько сотен вольнонаемных колонистов, а на сегодняшний день в поселке проживает примерно две сотни излечившихся и еще двадцать пять нашли свой приют в «Доме Сан-Хосе».


По приезде нас встретил дон Антонио Монтейро Аленкар, и, поздоровавшись, весело сказал: «Мое царство – это другой мир». Дон Антонио живет в поселке, на холме возле старой церкви. Это место он выбрал из стратегических соображений, чтобы принимать здесь туристов, которые во время туристического бума в 80-е годы, катаясь по Амазонке на прогулочных судах, посещали Сан-Пабло.
Туристы делились с ним историями о себе и покупали его раскрашенные поделки из дерева уито. Антонио прибыл в Сан-Пабло в 1951 году, на плоту вместе с другими больными, и с тех пор стал частью истории поселения. Молодой красивый парень с бразильскими корнями, сильный и полный жизни, он работал на чагре, занимался спортом и танцевал танцы того времени, стараясь заглушить боль от язв на ногах с помощью болеутоляющих аэрозолей.
В те времена он был объектом постоянного внимания молодых девушек, приезжавших в поселок с визитом или на поселение, и теперь, с полным слез и тоски взглядом говорит, что все еще мечтает найти себе пару, чтобы жить как нормальные люди.
Случилось так, что у него родилась дочь, но они вместе с матерью девочки решили, что будет лучше, если роль отца возьмет на себя другой, здоровый человек, у которого была возможность создать для девочки вместе с ее матерью нормальные условия жизни.
Дон Антонио рассказал, как однажды, когда, будучи уже без ног и передвигаясь в инвалидном кресле, он оказался в тюрьме в Табатинге (Бразилия). Это было время, когда в регионе процветала торговля наркотиками, и он, набравшись храбрости, решил рискнуть заработать, чтобы купить себе современные протезы, о которых давно мечтал. Он думал, что, видя, в каком он состоянии, никто не станет его задерживать и обыскивать и в тюрьму он не попадет. Но надежды его не оправдались, и он очутился за решеткой, в таких же условиях, как и другие, нормальные заключенные.
В поселке говорили, что, находясь в тюрьме, он, во избежание насилия со стороны некоторых заключенных, носил привязанную к культе своей правой руки стальную заточку, как он это делал раньше для работы на чагре.
Антонио вспоминает одну бессонную ночь в тюрьме, которую он, сильно ослабевший и подавленный после голодовки, провел слезно моля Бога, чтобы тот послал ему еды и научил, как жить дальше. Он представлял себе, что Бог явится в тюрьму в образе женщины и что это будет его мать, которая принесет ему много всякой еды.
В течение некоторого времени Антонио жил в «Доме Сан-Хосе», но потом перебрался жить в поселок, полагаясь на помощь друзей из местных жителей и гостей, не переставая надеяться на то, что Бог все же придет к нему. В «Доме» ему было тяжело видеть, как страдают другие, там всегда было много неприятностей, и обслуживающий персонал не отличался бескорыстием.
Антонио понимает, что наступит время, когда все это кончится и ему придется провести свои последние дни с «Доме Сан-Хосе», однако, несмотря на это, все же лелеет мечту о том, чтобы у него был хороший телевизор, а также – получить бразильское гражданство и, как следствие, достойную пенсию. «Я чувствую себя сильным, сам со всем управляюсь и прошу Бога, чтобы к нам в Сан-Пабло снова стали приезжать туристы и покупать мои поделки».
В настоящее время «Домом Сан-Хосе» управляют мать Рейна, из Канады, и сестра Хуана, из Перу; обе из ордена «Госпитальеры Святого Джосефа». Практическую помощь им оказывают два медицинских работника, присланные правительством Перу, в то время как экономически они зависят от дотаций, размером и реальным поступлением которых распоряжается соответствующая администрация.
Несмотря на то что в «Доме» все хорошо организовано и его обитатели содержатся в нормальных условиях, все же заметны некоторые недостатки: не хватает краски и других материалов, декоративных элементов, а также отсутствует помещение для проведения культурно-развлекательных мероприятий и специальное медицинское оборудование. Кроме того, ощущается нехватка обслуживающего персонала, а также не организовано посещение врачами-специалистами по различным заболеваниям.
Все те, кто живет в «Доме Сан-Хосе» в настоящее время, могут служить примером повседневного существования в радости и покорности, торжествуя свою победу над пожизненным изгнанием в этот уголок амазонской сельвы, которая ежедневно была для них полем боя, но с годами стала родным домом, местом, где народилась общность счастливых, гостеприимных людей, вросших в берега великой реки под названием Амазонка, общность, являющая собой богоизбранный народ-воин, взросший из неистребимой любви, наполнявшей сердца, бьющиеся в нескольких тысячах истерзанных тел.
Не плачь, мать, ибо в этом больном, истерзанном теле все еще бьется сердце, которое любит тебя безмерно.

Опубликовано Луисом Фелипе Ульоа 10:04:12. Без комментариев.
Рекомендуется в Google


ТО, ЧТО ОСТАЛОСЬ МНЕ ОТ ТЕБЯ
Лукавство, нежность и страсть,
Любовь, что не признает власть.
Душа, что полна огнем,
Восторг ночью и днем.
Готовность на риск любой,
Желание быть с тобой...

Бровей колдовской разлет.
Губ твоих дикий мед.
Глаз омут бездонный.
Взгляд твой, истомы полный.
Лик, как лунный свет, нежный.
Чувств океан безбрежный...

Волосы – лес ночной,
Тайной укрыт неземной.
Тела невинного жар –
Кладезь бездонный чар.
Руки твои – два крыла, –
Что ласкою жгли до тла.

Плоть, что услады жаждет,
Сердце, которое страждет.
Душа, что горит огнем.
Грезы ночью и днем...

Опубликовано Луисом Фелипе Ульоа 10:03:12. Без комментариев.
Рекомендуется в Google

[Golondrina]

Через два дня я покидаю Южную Америку. Не знаю, будет ли у меня возможность в ближайшее время дописать мой рассказ о Колумбии. Время летит. Уходят люди. Вместе с ними история их жизни...

Мы всё же очень надеемся на продолжение...
Спасибо за перевод.

[Loquito]

Через два дня я покидаю Южную Америку.

Куда собираетесь, если не секрет? В любом случае, удачи и берегите себя!

[Viaje]

Да восвояси. Пенсионные дела улаживать, а то есть шанс потерять даже эти жалкие гроши, на которые в Колумбии можно только рис с яйцами хавать, живя где-нибудь в сарае бесплатно.
Спасибо за пожелание удачи. На нее, родименькую, токмо и уповаю.