«Хорошее нам житьё было в Париже…», — вспоминал прапорщик лейб-гвардии Семёновского полка Иван Казаков.
Чувства подобные остались, видимо, в глубинах генетической памяти. Поискать еще надо такое место зарубежное, чтобы туда русского человека влекло так загадочно неумолимо. Не воевать. Нет, гулять, пить, жить, творить, иммигрировать. За покупками в модные галереи, наконец. Или любить. Как у Саши Черного, в безысходно печальной мужской «Колыбельной»:
Спи, мой зайчик,
спи, мой чиж, —
Мать уехала в Париж…
Когда в середине девяностых, добрая наша подруга, только освободившаяся от пут военно-космических секретностей и наконец-таки превратившаяся в «выездную», бултыхалась на чартерной «тушке» в неимоверной турбулентности грозового неба между Питером и Парижем, единственной ее мыслью было: «Если уж суждено разбиться, Господи, так только не по дороге туда, пускай, если неизбежно, - по дороге обратно!!!». Молитва помогла, долетела. И домой вернулась.
Себя я к особым франкофилам и маньякам Парижа не отношу. Вообще по-французски не понимаю и не говорю совсем. Однако, как только судьба предоставила возможность реально путешествовать, вторым пунктом, после неизбежной Турции, оказался Париж. Вряд ли случайно. Но это давно уже было, лет десять прошло…
В этом году, как, впрочем, и всегда, ноябрь подкрался незаметно. Отвратительный в наших широтах месяц. Статистики уверяют – самое суицидное время в году. Уже не осень, еще не зима, в Питере серый влажный депрессивный сумрак. Надо валить по-любому, хотя бы на неделю, лучше дней на десять. И тут щелкает что-то. Захотелось. Нет, не то, что бы именно в Париж, но во Францию. А как во Францию не через Париж? Это и логистически сложно, и философски неверно. Париж – увертюра любого правильного французского путешествия, прелюдия. Прелюдия – так важно, особенно, когда во Францию.
Итак, в Париж! С женой, конечно, верной спутницей жизни. Уже не те годы, чтоб в Париж без жены.
Никакого особого плана по Парижу у меня не было. Так, что-то увидеть заново, что-то вспомнить. Уловить настроение, если получится – отобразить, в смысле – выразить. И двигаться дальше.
Прилетели «Эр-Франс» второго. Вечер. Аэропорт ШДГ. Иллюминация яркая, после Пулково – ослепительная. Пятница – это всегда праздник, а тут - так вдвойне.
У станции метро Richelieu-Drouot, там, где сливаются бульвары Haussmann и Italiens, превращаясь в бульвар Монмартр – отель «Миллениум Опера». Стильный такой, каким и должен быть отель на Больших Бульварах. Проверенный временем, не роскошный, но достойный. В лифте зеркала немного замутнились от времени, тяжелая металлическая дверь с чуть пооблупившейся позолотой. При автоматическом открывании наружу её устройство (пневматическое?) издает «Пши-и-и-и-и-п-п-п-а-п». Винтажно. Есть настроение!
Вечерняя прогулка по Парижу пьянит. Два шага буквально - и ты на бульваре Монмартр. Чуть включил воображение, и вокруг уже Бель-Эпок, расцвет Третьей республики, как на полотнах Писсарро. Любил старина Камиль этот бульвар, писал его многократно: летом, весной, осенью, днем, ночью …
У дома номер 12 от бульвара вглубь уходит пассаж «Жуфруа». Под единой стеклянной крышей – галерея: бутики, лавки антикваров и букинистов, магазины игрушек, все - «как когда-то». Здесь же – отель “Chopin” и музей восковых фигур Grevin.
Ровно напротив, на другой, нечетной, стороне бульвара, у дома 11 – «Passage des Panoramas». Витрины, фасады, салоны – все почти такое, как в день открытия в 1840 году. Плитки пола истерты, поколоты, все в паутинке трещин, но это не упадок - дыхание времени. Здесь надо где-то остановиться, в салоне каком-либо, выпить вина французского, закусить, в смысле - поужинать. Что мы и сделали. Первый парижский вечер не разочаровал, наоборот.
На следующий день было намечено отдать дань вечным парижским символам. Принести себя в жертву Высокому. Начали с Лувра, поскольку поливал дождь. А Лувр – это музей, он под крышей. Ко входу, стеклянной пирамиде, очередь стояла кольцами. Под дождем. Длиннющая. Я такую последний раз видел в Комсомольске-на-Амуре в начале девяностых, когда в местном лабазе талоны на алкоголь отоваривали. А тут люди стояли за искусством. Самоотверженно. Надо отдать должное, треть очереди говорила по-русски.
Мы выстояли. Почти час. И еще полтора я внутри отработал, среди экспонатов, в пересыщенных посетителями залах, пока супруга интерьерами любовалась…
Париж принял жертву: при выходе из храма искусств, уже был почти полдень, дождь прекратился. Почти солнце.
Что иное позволяет так присоединить себя к городу, почувствовать его, как неспешная долгая прогулка по осенним набережным, над водой, по мостам, мимо дворцов, башен, каруселей и других символов города. Воздух чист и прозрачен, краски яркие, свежие. Не осень – чудо. Идешь и смотришь, как город живет и что люди в нем делают…
А люди в Париже делают разное. Мы вот, к примеру, стали свидетелями двух массовых и повсеместных разводок туристов. Первой занимаются неместного вида барышни. После невинного, но настораживающего в Париже вопросика: «Do you speak English?», если ты в контакт втянулся, предлагают подписать некое воззвание в защиту незнамо кого неизвестно где, и уж если подписал, – начинают клянчить бабки на материальную помощь. Во второй разводке участвует, как правило, пара цветных гопников. Один, останавливается прямо перед туристом, наклоняется и как бы находит под ногами перстень или кольцо, пытается втянуть потенциальную жертву в обсуждение судьбы находки. Следом подкатывает второй, а дальше начинается карусель уже понятная, нам по лихим девяностым вполне знакомая. И ведь клюют европейцы наивные…
Вот эта девушка, что на фотографии, спиной, – повелась, уже на подписном листе автограф оставила, сейчас с денежками будет расставаться.
Гопников я фотографировать не стал. Номер первый, здоровенный такой бычара, быстро вычислил мой любопытный интерес и всем видом демонстрировал, что ничего хорошего меня, наглого папарацци, в случае чего не ждет. Ну и зачем мне, взрослому человеку, обострять? Конечно, до физического контакта дело вряд ли бы дошло. Особенно, когда то тут, то там такие вот бравые парашютисты с полным боекомплектом рассекают:
Они, правда, больше по части террористов, а не жуликов. Впрочем, нас, русских людей, жуликами вовсе не удивишь и не испугаешь. Мы к ним привычные.
Над Парижем, помимо безусловных символов, повсеместно, на здоровенных билбордах, доминировал Дэниэл Крейг, он же Бонд. Самый, между прочим, высокооплачиваемый Бонд за всю историю бондианы. Брутальный такой, почти как наш президент. Даже издали чем-то на него похож. А рядом гигантские часы, очень на часы Патриарха похожие. А вдруг это секретный код такой, зашифрованное послание. Ладно, нечего умничать – реклама это просто.
Вечером у нас была запланирована работа по секциям. Супруга шла в Парижскую оперу на балет. Я не был готов к еще одной жертве на алтарь искусства, в данном случае - Мельпомене. У меня в планах было другое - поход в Hard Rock Cafe, благо это в двух шагах от отеля, на бульваре Монмартр, дом 14. Как бы за фирменными футболками сыну в коллекцию. Да и вообще, такая традиция.
Супруге балет парижский не понравился совсем. Зато интерьеры здания Grand Opéra произвели неизгладимое на нее впечатление. Мой же поход в Hard Rock Cafe был удачным во всех смыслах, абсолютно. Даже футболки сыну купил.
Утром, в шесть тридцать, проснулся тревожно. Хотелось продолжения банкета, тянуло в какое-нибудь богемное место, можно просто в злачное. Ничего кроме холма Монмартр, площади Тертр и Пляс Пигаль на ум не приходило. Туда и пойду. От отеля до вершины холма - быстрым шагом полчаса, ну сорок минут от силы, с учетом подъема. Рассвет в начале ноября над Парижем - в семь сорок. Накануне синоптики на всех сайтах обещали «ясно». Успеваю, то есть, посмотреть, как Светило Город разбудит. Да и вообще, неплохо начать долгий день парижский с чего-либо полезного, например с бокала ледяного Шабли Гран Крю, прямо там, на холме, с видом на рассвет. Не пиво же пить в Париже ранним утром.
К базилике Сакре-Кёр, на холм, поднимался еще при свете фонарей, но заря уже занималась. На ступеньках перед храмом, в ожидании восхода – энтузиасты-фотографы, парочки романтические разной ориентации и те, кто с вечера не догулял - пивко посасывали. Ожидание оказалось отчасти напрасным: синоптики облажались как обычно. Посветлело, но никакого «ясно» и, тем более, солнца. Низкая облачность, туман. Однако и при таких метео-условиях Париж был неотразим.
Зато со второй частью плана, в смысле с кабачками на площади Тертр, вначале было все отлично. Их есть там, об этом я помнил еще с прошлого парижского вояжа. Сама площадь, как и все вокруг, утром пустая совсем, а днем то здесь не протолкнуться от туристов и художников.
Как минимум два заведеньица были уже (или ещё?) открыты. Я пошел вот в это.
Гарсон был любезный и англо-говорящий. Но холодного Шабли не было. Никакого. Кофе, коньяк – да, Шабли – нет…
Сижу в полном одиночестве, наслаждаюсь ароматным монмартрским кофе. Звякает дверной колокольчик: входят двое. Экстравагантная такая парочка. Один плотный, даже толстый, невысокий колобок. Лохматый, борода богатая, но седая. На голове бордовый берет. Ярко желтая куртка. Второй – длинный, тощий и сутулый. Лысоватый. В усах и длинном зеленом полувоенном плаще. Взрослые дядьки. Сели. Кофе пьют. С коньячком.
Всматриваюсь я в них повнимательнее, напоминают они кого-то неуловимо. Присматриваюсь - ну не может же быть, - вылитые это Шагин с Шинкаревым. Митьки то есть. Постаревшие, не в тельняшках. Нет, но какой тогда коньячок? Они ж лет двадцать как завязали, у них в творчестве застой оттого. Да и вообще рассорились же друг с другом в пух и прах.
Дядьки мое пристальное внимание зафиксировали. Поглядывают с удивленным интересом, но доброжелательно. Молчать нельзя больше:
- «Дык, ёлы-палы! Митя? Вол-о-одь? Вы?»
- «Прам-лям-пам-пам» – что-то по-французски в ответ. Нет, увы, не митьки.
- «Жё нё парле па франсе, парле рюс тре бьен, англе – комси комса» - выдаю залпом заученную фразу, выражаю полный «мистейк» и «сори». Общаемся на англо-русско-французском миксе. Оказалось, симпатичные дядьки - уличные художники вот прямо с этой площади Тертр. К рабочему дню готовятся. А в Питере и не бывали никогда. Пригласил. Выпили за знакомство кальвадосу, бесподобной яблочной самогонки из департамента Манш. Совсем хорошо стало.
Покинул я заведеньице. Людям работать надо, это я на отдыхе. Уже совсем рассвело. Но безлюдно по-прежнему, пространство безмолвное наполнено утренним нежно-синим светом. Пошел я вглубь, в еще пустынные улочки-переулочки. Только я и Монмартр. Вдвоем.
Открытое пространство - площадь Далиды. В такую раннюю пору убеждаешься легко, как Далиду граждане любят сильно. Особенно это заметно, когда вспышка срабатывает.
Рядом совсем, за углом буквально - знаменитый особняк Ренуара, «Дом Туманов», с садом замечательным. Его в сентябре, вот только что, на продажу выставили за 10 млн. $. Может, уже и купил кто из наших, не дорого ведь совсем.
Монмартр, по крупному счету, - деревенька такая милая. Поскольку на холме, так перепады высот и лестницы. Все знаменитое и занимательное - рядом. Настроение присутствует особое. Дух неповторимый, чуть провинциальный. Кабаре «Ловкий Кролик», например, домик разноцветный душевный с полисадничком и виноградником напротив. На улице Корто, на подъеме к водонапорной башне - Музей Монмартра, в прошлом - бывшая студия Ренуара.
Совсем недалеко - Moulin de la Galette, ветряная мельница. В былые годы их несчетно на холме было, но эта - особенная. В марте четырнадцатого года, когда Париж брали, пластуны наши зачисточку стратегической высоты - холма Монмартр провели. Тогдашний хозяин мельницы, папаша Дебрэ, с родственниками, попытался с ними пободаться в уличном бою. Куда же штатским пиндосам против казачьего спецназа? Покрошили казаки бедолаг в капусту. Легенда монмартрская утверждает, что тело папаши, окровавленное, долго еще тогда на крыльях мельницы крутилось. А потом уже, годы спустя, сын, Дебрэ-младший, переоборудовал мельницу в танцзал. Мужчинам билет стоил 25 сантимов, спутницы – бесплатно. Теток одних, без кавалеров, - не пускали, без шляпок тоже. Подозревали в них проституток. Целомудренное время было. А прославил навечно Moulin de la Galette опять же Огюст Ренуар, бессмертным своим полотном «Бал в «Мулен де ла Галетт». Сейчас в мельнице кабак.
До чего же я люблю прогулки ранние, по малознакомым местам особенно. Совсем иначе действительность воспринимается в это время. Восприятие – это же так важно. Впрочем, как и впечатление. По-французски впечатление будет «impression», я же сейчас во Франции. И, конечно, хочется все это «impression» выразить хоть как-то, зафиксировать. Да это же импрессионизм в чистом виде! В импрессионизме помимо волшебной игры света и цвета что важно? Правильно, отказ от резкого контура, расплывчатость некая, фрагментарность, случайность и неуравновешенность композиции.
Точно как у меня на фотографиях. Как не бьюсь, никак достойной глубины резкости не получается. Я раньше думал – это у меня от неумения, от проблем с гиперфокальными настройками. И про композиционные правила, вроде «золотого сечения», забываю постоянно. И вот тут только, на холме Монмартр, понял, все это от того, что я, типа, импрессионист. В душе. Нет, вообще по жизни. А Ренуар и Моне - старшие братья мне...
И открылось у меня новое видение окружающей действительности, площади Тертр в частности. Какое то такое вот, импрессионистское:
Супруга, правда, считает, что недостаточно резкие фотографии у меня получаются от дрожания рук. Поскольку во всех путешествиях я активно местные напитки дегустирую. Даже с утра, как сегодня. А как иначе путешествовать и зачем? Да и вообще, правильный напиток импрессионисту не враг, на эту тему много исторических анекдотов есть. Спустимся-ка с холма, оставив за спиной купола Сакре-Кёр, выйдем на любимые импрессионистами бульвары – Рошешуар и Клиши, да и прогуляемся по ним от станции метро Anvers до станции Pigalle.
Колоритно здесь, местами даже кислотно.
Вот и перекресток бульвара Рошешуар с улицей Мартир, отсюда бульвар Клиши начинается. Знаковое место. В двух шагах на юг от перекрестка была некогда знаменитая народная пивнуха - «Мартир». Здание в три этажа: сама пивная, бильярдные залы, кабинеты для отдыха в интимной обстановке. Молодые Моне и Писсарро любили здесь время провести.
Эдуард Мане, он постарше был, побогаче и денди, человек почти что высшего света: в «Мартир» не наведывался. Любил другое заведение, поприличнее – пивную «Рейхсхофен» на бульваре Решешуар, практически это за углом. Свою «Раздатчицу кружек» сотворил именно там, да и много еще чего. Дега предпочитал заведение «Эрмитаж» на бульваре Клиши, сто метров вперед. Потом в кафе-шантаны повадился, танцорок рисовать. У него получалось.
Нормальные парни они были, эти импрессионисты, особенно в молодости. Компанейские. Вместе, большой компанией, тоже уважали посидеть. Одно из любимейших заведений было совсем рядом - «Новые Афины», на Плас Пигаль. На площади и тогда натурщицы массово собирались, услуги предлагали разные, в том числе и художникам. Да и сейчас на эту площадь все любознательные туристы тянутся, как и на Рипербан в Гамбурге, или в район RLD в Амстердаме. Только не утром, как я, а вечером и ближе к ночи.
Здание, в котором то мемориальное кафе было, не сохранилось до наших дней. Порушили его в 2004 году. А красных фонарей и сейчас в избытке, вообще всего красного. И черного.
Вот этот черный парень, который дорогу переходит на красный свет, сейчас меня заметит, развернется и подойдет. Второй, такого же цвета, ну, может чуть посветлее, щуплый, голова вся в дредах, рядом неожиданно появится, как чертик из табакерки. Поизучают меня молча секунд пять. Потом маленький приветливо так выдохнет:
- «Рю-юс? Братишька, жентщину хотче-е-ешь-ь, да-а???»
Вот как они, физиономисты, с первого взгляда мою идентичность так ловко определяют? Ведь не было на мне ни буденовки со звездой, ни триколора российского на плечах.
Не стал я соглашаться на это предложение в полдесятого утра, до завтрака. Пошел в отель, к жене. Тем более, что в плане дня еще столько намечено было – музей Орсе, там крупнейшая коллекция работ братьев моих по духу, импрессионистов, и их последователей, прогулка по Елисейским полям, да много еще чего.
А на следующий день мы из Парижа уезжали. На юг. В провинцию. По-французски будет - в Прованс. Но об этом не сейчас, позже.
