Время в Сирии московское, то есть с родным Уралом различается два часа, так что, несмотря на насыщенность вчерашнего дня, я проснулся задолго до назначенного времени встречи. Повалялся и, так как сон больше не возвращался, решил спуститься вниз. Выпил очередную микроскопическую дозу кофе и, в процессе выкуривания утренней сигареты, мне пришла в голову мысль: а ведь от отеля до мечети Омейядов минут десять неторопливого хода, может быть сходить, посмотреть на это величественное сооружение в утреннее время? Вчера, в сумерках, мне явно не хватало солнечных лучей, ярко заливающих знаменитый двор мечети, хотелось увидеть, как пробивается солнце сквозь витражи, как расходится народ после молитвы, и так далее, далее, далее... Увлекательная картинка, подкрепляемая шилом в одном месте, уже влекла меня на улицы Дамаска, я уже не думал больше ни о чём, только алча новых впечатлений, да не желая просто так, тупо терять время. Десять минут туда, час там, десять минут обратно –я аккуратно успеваю к завтраку вместе со своими попутчиками.
Утренний город на Востоке – это всегда прекрасно: людей ещё не много (вернее не так много и всё они удивительно милы, в своей хозяйственной спешке по делам!), начинает оживать вся городская торговля, жары ещё нет и воздух прозрачен, наполняя пространство предвкушением яркого солнца (кажется, что уже чувствуешь солнечный запах), а все остальные запахи ещё не смешались, ещё нет вони от чадящих машин, просто пахнет специями, парфюмерией, кофе, кальяном и Востоком! Я люблю утренний восточный город и если есть такая возможность – всегда стараюсь прогуляться по центру, а ещё лучше по рынку. В моей ситуации был идеальный набор: дорога к мечети лежала от центра города, как раз через городской рынок. Поэтому я смело отправился в дорогу.
Всё вокруг было именно так, как я себе и представлял: книжный торговец, расставляющий книги на импровизированных полках (сирийцы читающая нация и на улицах Дамаска людей с книгами я видел чаще, чем в родном городе!), тележки с лепешками, лотки со свежими овощами и фруктами, блестевшими в первых солнечных лучах, как отполированные, свежевыжатые соки, вечно сидящие в ряд восточные старики, перебирающие в руках чётки, а в головах всю мудрость Востока и ещё не жаркое солнце, и ещё приторные запахи, и ещё, ещё, ещё. Короче говоря, просто пасторалька только в восточных тонах. Только вот чем дальше я отдалялся от центральной улицы (а мне надо было от одной главной дороге перейти через «подмостом» и закоулки на другую главную дорогу), тем больше вокруг меня становилось людей в военной форме и без таковой, но, всё равно, с оружием. И, в общем-то, все они, также, как и остальные, были заняты именно обычными утренними делами: покупали хлеб, что-то ели, что-то разгружали, пили кофе (то есть, если бы не оружие и форма, ничем бы не выделялись из основной массы), но мне, почему-то, стало думаться о нехорошем… Я ушел из отеля и ничего не сказал своим попутчикам – куда я пошел и когда вернусь, если мне сейчас просто ткнуть в бок стволом и указать на машину – мне ничего другого не останется, как покорно в неё садится, а если не сесть, то выстрелив в меня они, практически ничем не рискуют: раствориться в толпе элементарно, а мою бренную тушку можно забрать с собой, а можно и оставить на месте – уберут быстро…
Я уже писал, что внешнее впечатление от Дамаска полностью расходится от подаваемой нам информации про войну, злобных террористов и прочие прифронтовые атрибуты. Но, большие знание – большие печали, плюс вчерашние вводные, усиливающие эффект от тёмных мыслей, и вот я уже начинаю понимать, что совершаю принципиальную ошибку. Если что-то со мной случится, то ребята даже не будут знать, где меня искать – он просто исчез из номера и всё. С моими нулевыми знаниями языков я даже на помощь позвать не смогу, сопротивляться – это минимум получить по голове, а максимум – пулю. А если не сопротивляться – то два варианта: либо яма и выкуп, либо оранжевый комбинезон на берегу моря. Те ещё перспективы! Даже не заметил, как ускорил шаг.
В таких «веселых» размышлениях я не заметил, как вышел к городскому рынку и вот тут Господь слегка щелкнул мне по носу за мою самонадеянность: рынок был абсолютно пуст, а мечеть (на удивление!) открывалась только в десять утра. Спрашивается – и за чем были все никому не нужные подвиги? Покурил у закрытых дверей, сделал несколько фотографий, сказал себе, что всё будет хорошо (просто сам себя накручиваю!) и выдвинулся обратно к отелю. Дорога назад была гораздо быстрее. Уже вернувшись и сев, в ожидании товарищей с чашкой чая, у входа я понял, что основная проблема в том, что ты не можешь соотнести внешнюю картинку, которую ты видишь в Дамаске и её обратную сторону, так сказать, за кулисье, где может происходить (и, скорее всего происходит) всё, что угодно. Вот, наверное, что надо всегда помнить, когда находишься на подобных территориях, как в том анекдоте: не расслабляйся, а то… (ненормативная лексика)!
Утренние проходы по деловым мероприятиям, в очередной раз, не принесли особого эффекта – разговоры, рассуждения о братской помощи российского правительства и русского народа, уверения в вечной дружбе, экскурсы в археологическую часть истории Сирии и её значимость для всего мирового наследия планеты, короче никакой конкретики. Хотя нет, в одном моменте конкретика появлялась достаточно быстро: как только возникал принципиальный вопрос – из каких источников будет осуществляться финансирование. Ну да ладно, я ещё с первого дня нашей поездки и первых встреч понял, чем всё закончится… Так как последние встречи проходили в районе аэропорта, мы решили, чтобы не терять время, посмотреть ещё одну важную достопримечательность Дамаска - дом, в котором прятался от гонений апостол Павел.
Думаю, не надо подробно рассказывать про историю жизни апостола Павла, урожденного Савла (который родился в этих местах, когда-то единого государства, объединяющего и Сирию, и Иудею, и часть нынешней Турции), был ярым гонителем христиан, но во время одной из карательных экспедиций, именно в Дамаск, на него снизошло озарение и он, приняв христианство, стал Павлом, проповедником и апостолом. Интересно другое: для меня, например, были неизвестными факты его жизни о том, что с Христом он никогда не встречался и не был его учеником, что в Сирии до сих пор есть деревни, в которых говорят на арамейском и именно сюда ездил Мел Гибсон во время съемок своего фильма «Страсти Христовы» и, что именно Павел придумал термин «христиане». В Дамаске, городе, где на тот момент христиан было больше, чем в других городах, ушедший в оппозицию Савл/принявший христианство Павел, проповедовал и прятался в одном из домов, в чердачном помещении, спускаемый от туда, по мере необходимости, в большой плетеной корзине. Вот туда-то мы и отправились.
В настоящий момент этот дом, по-прежнему, стоит на том же месте, с теми же стенами, с тем же чердачным окном, с теми же дверями, которым более двух тысяч лет, внутри сейчас некая музейная экспозиция, демонстрирующая ту самую корзину (только по форме и внешнему облику, меняемая раз в пятьдесят лет) и небольшой храм с картинами-фресками российских художников. Придомовая территория очень большая, её не видно с улицы, но там, в настоящий момент, находится дом призрения (если по-русски), существующий на внешние пожертвования и давший приют многим несчастным, коих, в это тяжелое для Сирии время, стало ещё больше. Нас пустили в дом-храм, всё показали внутри, а потом наш проводник, разговорившись с монахиней, попросил её показать нам, как они живут. Монашка говорила на смеси арабского и французского, от неё веяло теплом и чем-то ещё очень правильным, добрым и искренним. Наверное, в моей голове визуальная картинка полностью совпала с представляемым образом монахини, но мне было настолько спокойно рядом с ней, что я почти физически страдал от того, что не могу помочь им материально…
Нам всё показали: спальни мальчиков и девочек, столовую (где угостили, только что испеченными, плюшками), бытовые комнаты, душевые и туалеты, внутренний дворик, комнату отдыха и игр, классы для разных предметов, а потом нас привели к детям. Честно говоря, мне очень не хотелось идти во внутрь и я бы не пошел, если бы не пятиминутное нахождение рядом с монахиней между домом-храмом и дом призрения, но потом я уже не смог её обидеть и мне пришлось идти… Я заранее знал, что при всей заскорузлости моей души, при всём цинизме и практическом применении окружающего меня мира, мне будет очень тяжело от общения с детьми, познавшими в таком раннем возрасте, что такое война, гибель родителей, голод, ранения и ненависть, которая тебя окружает повсюду. Это как детский поход к стоматологу в советское время – ты знаешь, что будет больно (а может и не будет, но всё равно будет неприятно) и всеми силами оттягиваешь этот визит.
Так примерно и получилось: дети были разных возрастов – от шести до пятнадцати, мальчики и девочки вместе, они ждали нас (видимо их заранее предупредили) и, как только мы вошли они запели какую-то песенку на французском, а потом дружно захлопали, весело галдя и ожидая нашей реакции. Они жались (независимо от возраста) к монахине, которая тут же, при нас, кого хвалила, потрепав по голове, кого-то ругала, имитируя пощечину, но, всё равно, было видно, что это самый важный для них человек, самый любимый и эта любовь взаимна. Они не приближались к нам особо близко (наверное, на собственном опыте впитав, что чужой человек, даже в своём доме – это потенциальная опасность), но и не отстранялись, когда мы гладили их по головам, они радовались и любопытничали гладя на нас, но взять мою плюшку, которую я не съел и нёс в руках, отказались, они веселились и скакали, но вот глаза у них… Такие глаза бывают у брошенных уличных животных, которых ты пытаешься подкормить на улице – в них настороженность, недоверие и готовность мгновенно убежать, скрыться от потенциальность опасности. Сейчас даже вспоминать об этом тяжело, не говоря о том, что я чувствовал в тот момент.
Монашка проводила нас до ворот, по пути показала свой сад растений, оторвав каждому из нас по веточке каждого и растений – я запомнил только жасмин и лаванду, которую привез в кармане рубашке домой. Мы сфотографировались на пороге того самого дома и распрошались, эмоции зашкаливали – надо бы срочно что-то выпить!
