Это была моя вторая попытка пройти курс випассаны. Первая — семь лет назад — не получилась. Я все еще восстанавливался после серьезной травмы — физически и эмоционально — и просто не был готов ни к чему подобному. Я продержался три или четыре дня, прежде чем попросил учителя отпустить меня на свободу. До сих пор помню, как увидел Большого Будду после этих дней, которые ощущались как тюрьма. Тогда мне казалось, что я опытный медитатор. Но сидеть анапану дома и присоединиться к монастырской армии, которая встает в четыре, двадцать человек в одной спальне и самые базовые условия, — это совершенно разные вещи.
В последние годы я снова путешествовал и мог бы пройти курс в одной из стран Восточной и Юго-Восточной Азии — многие так и делают. Однако мне казалось важным закрыть кармическую петлю именно в том центре на Лантау, где я раньше провалился. В Таиланде — моем втором доме — я сознательно не делал випассану: ни у Гоенки, ни в другой традиции. Мне нужна была строгая среда: чем сложнее, тем лучше — по крайней мере, так мне тогда казалось. Для меня випассана — не только техника, но и этика. В первый день я добавил пару аскез: минимум 200 отжиманий в день и никакой обуви — чтобы сделать опыт тяжелее, а осознанность острее. Но, возможно, это был мой способ удерживать контроль — в следующий раз попробую без добавок, строго по инструкции. Хотя растяжку или отжимания в каком-то виде делали почти все — и к середине курса это стало особенно заметно.
В Гонконге на курс випассаны записаться относительно легко — главное поймать окно. Я поставил напоминание на день открытия заявок и получил место примерно за четыре недели до ретрита. После короткой переписки о физическом состоянии, лекарствах и алкоголе — Пятом обете — меня подтвердили. Тайминг был идеальным: год после вивы, эмоционально восстановился, несколько конференций и статей позади, а впереди — никаких дедлайнов и тяжелых поездок в ближайший месяц. Сейчас или никогда.
В нулевой день я закрыл хвосты: ответил на несколько важных писем, сказал близким, что на пару недель ухожу в медитацию (полезно иметь репутацию человека, который исчезает в непальских горах и корейских храмах), и заставил себя подать три заявки на конференции, которые допиливал в предыдущие две-три недели.
Центр находится в красивой части Лантау, за пляжами Cheung Sha и рядом с тюрьмой. Место сельское, но достаточно близко к суете Tung Chung. Конец октября — середина декабря, пожалуй, лучшее время в Гонконге: тепло, сухо, иногда — голубое небо и резкая ясность. День заезда совпал с государственным праздником, поэтому автобус №11 был забит хайкерами. Случайно увидел друга, который живет на Лантау. Несколько пассажиров вышли вместе со мной, таща большие чемоданы. Было очевидно: мы направляемся в одно и то же место.
На регистрации ничего интересного не произошло. Я заполнил формы — включая вопросы, на которые уже отвечал по почте — и сдал два телефона, компьютер и iPad (видимо, цифровой детокс мне действительно был нужен, раз я притащил все это), а также кулон. Хотя Om Mani Padme Hum, выгравированная скриптом сиддхам, выражает одну из ключевых идей дискурсов, традиция Гоенки довольно строга в таких вещах. Мне разрешили оставить Apple Watch, но было неловко носить их, особенно с учетом того, что они мигают светом в спальне, поэтому снял.
Что я оставил — так это двенадцать серебряных колец на руках, собранных в разных странах и почти никогда не снимаемых. В последний день несколько парней сказали, что весь ретрит гадали по этим кольцам и пытались понять, чем я занимаюсь. Если бы знал, снял бы их тоже. Я не ношу татуировок; только серебро и сталь — более легкий вид привязанности :)
Мы поужинали. В отличие от первого раза, люди почти не разговаривали, так что не было шанса сформировать какую-то эмоциональную связь. Началось благородное молчание. Ретрит начался.
Первые три дня — самые тяжелые: так говорят многие, и я согласен. Вероятно, из-за monkey mind, эстетической странности (пение Гоенки, вид Дхамма-холла) и внезапного отключения от мира — всего того, что усиливает, как «ложатся» дискурсы.
Как человек с образовательным бэкграундом, я абсолютно очарован тем, насколько тщательно спроектирована программа — тем, как вечерние дискурсы дополняют практику медитации и заранее предугадывают вопросы или инсайты, которые, скорее всего, возникают в каждый конкретный день. Эти лекции доступны на YouTube, любой может их смотреть, но это совсем другое, когда они приходят к тебе в тишине.
Сравнивая этот опыт с первой попыткой, я обнаружил, что в этот раз все было намного легче. Намного. Главные вызовы — помимо того, чтобы перестроить внутренние часы под подъем в четыре и выдерживать физический дискомфорт длинных сидений — были связаны с количеством и навязчивостью мыслей, которые появлялись: многие из них очевидно касались моего письма. Я писал статьи и романы в голове, строил все новые и новые доски в Asana.
На второй день меня пригласили на интервью с учителем. Я сказал, что фокусироваться 5–10 минут на маленьком треугольнике между верхней губой и носом, если я хочу — анапана — несложно; проблема в том, что я ценю свои мысли больше, чем настоящий момент. Учитель в Гонконге, которому, вероятно, было за восемьдесят, рассмеялся и сказал, что в начале у него была та же проблема. Просто расслабься.
В итоге у нас получился приятный разговор. Он упомянул, что много лет назад окончил HKU, спросил о моих исследованиях и поделился деталями о своей работе. От него шла спокойная, ровная энергия. Это был единственный раз, когда мы разговаривали. В отличие от первой попытки, у меня не было новых вопросов о технике. Возможно, я наконец понял простую вещь: в буддизме главное — практика. И мой опыт в исследованиях религиозного образования это постоянно подтверждает. Гоенка говорит об этом в одном из финальных дискурсов. Так что я просто следовал инструкциям.
С четвертого дня физический дискомфорт начал вытеснять ментальный. Випассана — тяжелая вещь. Я танцую, сплю в палатках в горах и на рейвах, живу в аэропортах — то есть к неудобным условиям немного привык. И все же эти дни принесли инсайты об уравновешенности на нескольких уровнях.
Хотя monkey mind в этот раз было меньше, у меня было множество возможностей снять эмоциональные фильтры вокруг работы, отношений и решений. В тишине ретрита это особенно видно: мысли тянут меня туда, где я живу большую часть времени — в письмо и академию. Даже академическая жизнь полна аффектов, просто они дисциплинированы правилами игры: тексты и письма, принятия и отказы, враждебные рецензии, невежество и корысть, тактические альянсы и дружбы, имитация компетентности и синдром самозванца. Самая токсичная валюта академии — не отказ, а тишина. Отказ честнее: он закрывает дверь. Тишина оставляет дверь приоткрытой — и ты сам каждый день проверяешь, не показалось ли. В буддийских терминах все это — craving/aversion (тяга/отвращение). Они всплывают, когда ты медитируешь. Во время моей первой випассаны у меня поднимались почти пренатальные воспоминания. В этот раз — не особо, но были осознанные сны. Я думал, что потерял эту способность в период вивы и финальных правок PhD. И с этим тоже непросто: трудно смотреть на все через то, что Гоенка называет «совершенным пониманием анитчи».
Сессии адхиттханы (adhitthana; strong determination), особенно вторая, оказались странным сплавом смертельной боли и восторга. Ключевой инсайт был прост: все происходит внутри тела — на уровне переживания, если говорить языком Гоенки.
Есть отличный роман Виктора Пелевина, который явно знает такие состояния, — «Тайные виды на гору Фудзи». Пелевин умеет прятать метафизику опыта и mindfulness под сарказмом и иронией. Я прочитал этот роман сразу после первой попытки випассаны. Там три олигарха — люди разного происхождения, идеально адаптированные к пост-90-м. Они пытаются купить сильные сенсорные эффекты и немного духовности. Техника делает медитацию легкой и блаженной — лучше, чем MDMA — и дает странно ясные инсайты. В итоге они полностью отвязываются от мира — и тогда начинается настоящее веселье.
Пелевин точно понимает, о чем пишет. И эти «сенсорные игры», как предупреждает Гоенка в финальных дискурсах, — именно то, что нужно преодолеть, потому что они будут возникать. Цель, снова, — совершенная уравновешенность. Это очень, очень трудно. Но это и есть свобода.
Организаторы спрашивают о физическом и психическом состоянии по очевидным причинам. На такие курсы приходят очень разные люди: духовные странники, люди с разными зависимостями, офисные и финансовые сотрудники в истощении. В этом смысле отзывы о випассане — отдельный жанр. В Гонконге, по ощущениям, процент завершивших высокий (в моей группе мне показалось — около 90%), — но многие все равно ломаются в самые тяжелые дни (второй, третий, шестой, восьмой). Шум, боль, тела шевелятся. Трудно удерживать эмоциональную ясность, когда чье-то тело “складывается” рядом с тобой, — но и это часть урока на уровне переживания.
В последний официальный день благородное молчание закончилось. Многие говорили, что это было прекрасно. Я, несмотря на усталость от однообразия будней, почти не хотел разговаривать. Возможно, привык разговаривать со звездами в четыре утра перед медитацией. Социолог во мне проснулся первым — ему хотелось размыть границу между участником и наблюдателем.
Социальная демография отражала сам Гонконг: подавляющее большинство местных, немного экспатов — из богатой Азии, Австралии и Европы, — и несколько новичков/туристов из неожиданных мест: людей, влюбленных в город; некоторые даже учат кантонский.
Я надел еще одну шляпу — путешественника — и говорил о вылазках на гору Кения (с кенийцем оттуда), европейских рейвах и диком кемпинге на Sai Kung. Один сервер — гонконгский индиец, с которым мы обсуждали academic/creative writing, — посоветовал мне написать что-нибудь в первый день и перечитать это через неделю. Он пообещал, что позже я удивлюсь тому, что написал.
Я набираю эти слова чистым солнечным ноябрьским утром на набережной Tung Chung. Перед випассаной я начал читать Natalie Goldberg, Writing Down the Bones — классика вдохновляющего письма. Она часто отсылает к своей дзэн-практике — и многие писатели, действительно, глубоко медитируют. Голдберг утверждает, что ежедневная практика набирания текста — это то, что остается тем, кто попробовал все остальное и все равно не смог найти покой.
Владимир Сорокин однажды сказал, что попробовал почти все наркотики в мире, и литература — самый цепкий из них. И правда: тяга и отвращение. Craving/aversion. Напишешь что-то удачно — и эго раздувается. Проснешься на следующий день — апатия. Ненавидишь всех, особенно себя. Здесь нет ничего интересного — просто еще один слой снят. Даже инсайт проходит. Anicca.
