Сюр Америка. (Колумбия-Эквадор-Перу-Боливия+треккинг в Андах)

[Genia]

Сюр Америка (Sur America)

Hочь
Двигалась к концу,
Впрочем,
Впрочем деньги тоже;
Пьяные рожи в дальнем углу,
Боже, как долго я здесь;
Пора
В дорогу.

Глава первая. Теория наслаждения

- Так вот, я не понимаю, - рассуждала Оксанка, облокотившись о край стола: Я ночь не сплю, собираю вещи, чтоб и на жару и на холод и на высоту 4 тыщи метров, на рассвете выезжаю в аэропорт, там феерическая серия перелетов Москва – Франкфурт – Богота - Кито, а вы же все помните, как я боюсь летать…а если я все-таки долечу и не помру от страха, то меня ожидает разница во времени, высота 2800 и радостно потирает руки горная болезнь ….

Оксанка набрала побольше воздуха и продолжала: Головная боль, трудности акклиматизации, наутро Галапагоссы, где свирепые игуаны и не менее свирепые черепахи норовят укусить и ужалить, потом Лима, ночь в автобусе, Арекипа, ночь в автобусе, набор высоты продолжается, сознание спутывается, вокруг преступность, одной рукой я держу фотоаппарат, другой - кошелек, и чем мне держать кислородный баллон?

- И все это называется – Оксана сделала трагическую паузу и медленно оглядела офис. Офисные девушки нервно теребили платки и хватались за сердце.
- Это называется Отпуск, - патетически воскликнула Оксанка. - Это я как бы отдыхаю и наслаждаюсь.

По щеке главбуха скатилась слеза. Кассир Елена Михайловна схватилась за сердце. И вдруг директор, до этого трагически молчавшая, робко спросила – какой такой отпуск, Оксаночка. Разве мы договаривались.

Оксана гордо прошествовала в директорский кабинет, и, выйдя через десять минут, язвительно прошипела в мою сторону – а теперь я еще и домохозяйка. Чтоб было удобнее наслаждаться.

С этой минуты наш проект мог смело называться отчаянные домохозяйки – я объявила об уходе месяц назад, Оксана только что, а украинская подруга Наташка не работала уже года три, растя младшего сына и невыносимо воспитывая старшего. Разбавлял наш спившийся еще в Бирме коллектив Оксанкин муж АндрейБорисович. В ряды наслажденцев сюр америкой он попал в ответ на список необходимых предметов, а именно – велосипедный трос, чтоб не сперли рюкзак, замок, чтоб вешать на рюкзак, плоский нательный кошелек телесного цвета, чтоб не сперли деньги, ламинированная копия паспорта, адреса российского консульства, чтобы знать, куда идти, когда сопрут рюкзак, паспорт и деньги…

Оксана выслушала этот перечень внимательно, слегка задумалась и сказала – тогда я возьму АндрейБорисовича. Замечу, что велотросик и замок на рюкзак не пригодились, как и адрес консульства, а вот АндрейБорисович… Как можно не ценить мужчину, который каждый вечер обращается к тебе с вопросом – Женя, тебе как обычно – рому? Возьмем литр, как вчера?



Кроме отсутствия работы у нас так мало общего. Я вначале делаю – покупаю билет в солнечную Колумбию, потом думаю – куда прятать деньги, увольняюсь, а потом думаю где взять деньги.

Оксана сначала думает, куда прятать деньги, потом берет с собой АндрейБорисовича, и вопросы где взять деньги так же адресует Андрею.

Блондинка же вначале спрашивает, потом все за нее делают. Вначале она спрашивает у мужа, можно ли ей поехать в чарующую Боливию, муж запрещает, блондинка расстраивается, а потом вдруг просит купить ей билет, потому что чё все поедут а она как дура останется. Мирозданье, привыкшее иметь дело с брюнетками, теряется, и в последний день люфтганзовской распродажи подсовывает Блондинке нужный билет на нужные даты и рейсы. Блондинка давно построила мирозданье, и оно знает, что проще дать этой женщине, чем объяснять, почему это никак невозможно, дешевые билеты раскуплены, денег нет и муж запретил. Не говоря уж о сущей мелочи как золотые кудри и утренние капризы младшенького, трехлетнего Андрюши.



Я улетаю первая. Оксанка даже отвозит меня в аэропорт, чтоб быть уверенной в завтрашнем дне – мне предстоит встречать их в Кито через три недели. Я тоже немного волнуюсь – я еще никого никогда не встречала в Кито. Дрожащим голосом я даю последние наставления – прошу привести запасной фотоаппарат взамен того, который у меня непременно украдут, выдернут из рук, выхватят на главной площади, пока я буду умиляться и кормить голубей…



Вот вы сейчас насмешливо улыбаетесь, а я читала отчеты. В каждом отчете обязательно был момент как я положил рюкзак где все деньги и документы на верхнюю полку в автобусе, потом случайно отвернулся, а потом не нашел свой рюкзак на верхней полке и долго искал дорогу к ближайшему российскому консульству. Или как я фотографировала этих забавных перуанцев/колумбийцев/боливийцев нужное подчеркнуть, и вдруг из проносящегося мотоцикла протянулась рука, и мой фотоаппарат уехал с этой рукой на мотоцикле. Топ страшных историй завершал рассказ моего дяди о группе товарищей, которым в наемный белый микроавтобус однажды постучали прикладом, и они отдали всё.

Последний случай меня не пугал – я не собиралась арендовать белый микроавтобус. Носить наличность на теле и судорожно охлопывать интимные места в публичных местах мне тоже не хотелось. Поэтому я положила деньги на счет и, освоив интернетбанкинг, переводила нужные суммы на дебетовую карту, с которой потом снимала. К дебетовой карте прилагались две дополнительных, а также пара неактивных карт, чтоб при ограблении обливать их слезами и протягивать.

И все же, испуганно выглядывая из окна такси, которое везло меня по темным улицам Боготы, я тоненько причитала, обхватив рюкзак – почему не Европа….почему не размеренная уравновешенная Европа, я бы укрылась в твоих городах, под сенью электронного табло, где автобус будет через две минуты сорок восемь секунд ровно.… Почему не приветливые указатели по-английски, приветливые портье на английском, такси по счетчику, какого хрена я взяла, что Европа это слишком скучно!!!????
Начинай наслаждаться, - пришла смс от Оксанки.

Я вошла в номер, сняла рюкзак и упала на кровать. Я все-таки сделала это. Здесь другие звезды. Спать.



Глава вторая. Краткий урок испанского для путешествующих

Утро. Я знаю, где я – очень далеко. Я очень далеко от дома. У меня есть путеводитель по Колумбии, недоученный курс испанского и билет на сегодня из столичной Боготы в жаркую Картахену.

Ну и раз начала, то про испанский. Учить или не учить вопрос не стоял, я хотела не только ездить по этим дорогам и смотреть на эти улицы, это Карибское море, этот Тихий океан, эти Анды и прочие достопримечательности – я хотела с ними разговаривать. Латиноамериканские люди не обременяют себя лишними знаниями, поэтому я решила обременить себя. Так в мою жизнь вошел доктор Пимслер и его аудиокурс испанского. Я бесконечно благодарна этому мужчине как учителю.

В дороге нельзя полагаться на одного Пимслера – не лишним будет захватить и словарь. В какой-то момент доктор стал моей единственной дорогой к испанскому, но у него было свое понимание процесса – к примеру, мне нужна была фраза «давай останемся друзьями я не сплю с неграми», а Пимслер жаждал научить «очень приятно познакомиться с вами на этой вечеринке, сеньор Гомес». Словарь, открытый на букве Пшел вон, черная обезьяна, ускорил бы дело, но словарь я не взяла. К сожалению, у нас с доктором оказались разные взгляды и на культуру питания – там где он подсовывал мне фразы «какое вино вы предпочитаете в это время суток», мне нужно было « пожалуйста, не кладите коровьи желудки в это хрючево из картошки, и отдайте сдачу с моего доллара».

Мои попутчики решили вопрос с испанским просто – Оксана взяла АндрейБорисовича, а он взял словарь и разговорник. В разговорнике было всё, что вы хотели знать о Южной Америке, но стеснялись спросить. Блондинка Наташа в ходе поездки обзавелась новой кличкой «ЖеняСпроси», из чего виден ее подход к познанию. Все же хотелось бы привести кандидатский минимум для путешествующих по Сюр Америке, который сдала даже блондинка - это баньос, бамос и агуас кальенте, что в переводе значит «не ссы, прорвемся, и есть ли у вас горячая вода».

Я проснулась на другом конце земли, в Боготе, столице солнечной Колумбии. Первый тест на испанский был пройден вчера – в окошке заказа такси я с четвертой попытки произнесла кайе тресе каррера каторсе. Девушка в окошке смотрела на меня с жалостью, пока я, захлебываясь всеми этими рэ и сэ, пыталась объяснить, что мой отель это тринадцатый дом на углу четырнадцатой улицы.

Утро. Я крадучись выскользнула на улицу, поудобнее перехватив путеводитель, и окунулась в мир организованной и неорганизованной преступности. Меня окружали наркобароны, их жены, дети, подельники и собутыльники. Я бросала короткие злые взгляды по сторонам и взад, рывком доставала фотоаппарат и делала кадр словно очередь из калаша – тра-та-та. Потом продувала дуло, тьфу, протирала объектив и прятала.
Короткими перебежками, спиной к витринам, вцепившись в фотоаппарат, я пробиралась сквозь строгую геометрию кайе и карер, пока не споткнулась о женщину с тележкой и красным термосом. Женщина улыбнулась и спросила – тинто?



Я взяла стаканчик с горячим кофе, сделала глоток, зажмурилась, и все встало на свои места – вместо наркобаронов по улице заспешили обычные люди, вывески заговорили разом завтраки, завтраки, непревзойденные омлеты, наши шляпы лучший выбор для благородного дона, достойные джинсы для ваших достоинств, кофе, кофе, настоящий колумбийский кофе…



Со вторым глотком жидкого кофе место страха заняла обыденность – мое утро началось, как и утро тысяч боготано, с чашечки слабого невкусного и такого колумбийского тинто. Лениво позевывая, я вернулась в отель, расплатилась, поймала нужный автобус и поехала в аэропорт, в жаркие объятья Картахены.



Глава третья. Жаркие женщины Юга. Картахена.

Картахена, прекрасная донья Картахена де Индиа, ждет тебя у трапа, окутывает, обволакивает, жарко хватает за руку, шепчет в ухо, ведет, ведет мимо сонных таксистов, по пыльной обочине, щелкает темными долгими пальцами и останавливает проходящий автобус.

И вот я потею в черных штанах, держусь за рюкзак, смотрю в окно и думаю, как составить фразу «многоуважаемый благородный дон водитель автобуса, где мне лучше выйти, чтоб красиво добраться до прекрасного хостела Casa Viena, где я заблаговременно забронировала одноместный номер без удобств, но с вентилятором». Пока думала над порядком слов и стеснялась акцента, автобус увозил меня от центра все дальше и дальше.

Касса Виена нашлась через три часа. За это время я успела отчаяться, ободриться, расплакаться, огрызнуться на свист дорожных рабочих, утереть слезы, поправить рюкзак, вытереть потное лицо банданой и наконец-то нажать кнопку звонка. Под удивленным взглядом смазливого мулата портье я, не снимая рюкзак, поднялась по шаткой лестнице наверх на кухню и с жадным всхлипыванием долго пила из-под крана.

Картахена без рома столь же прекрасна, что и Картахена с ромом, отмечаю с удивлением, беру ром и иду на закат. На закате легко дышит Карибское море.



Если б я была сэром Ф.Дрейком, я б ее взяла. Взяла б, несмотря на пенное кружево балконов, несмотря на обморок бугенвиллий в дверных проемах, несмотря на пару тройку благопристойных церквей. Под внешней благочинностью Картахены де Индия скрывается мулатка, квартеронка, негрита – та, что нацепив пеструю юбку и водрузив на голову поднос, идет, покачивая бедрами, томно напевая – манго, папайя..











Нет зада круглей, чем у женщин Картахены, их зад тянется к небу словно здесь, на другом полушарии, они слыхом не слыхивали о гравитации и прочих женских напастях.
Но я не сэр Ф.Дрейк, хотя сей благородный дон неоднократно брал Картахену, и правильно делал. Но вот если б я была вдовой Дрейка, то ходила б на пляж Бокагранды смотреть, как играют мускулы под шоколадной лоснящейся кожей.

Каждый день в два часа на дальнем пляже Бокагранды рыбаки тянут сети, серебром блещет рыба и я б до самой смерти не отводила б взгляд от схватки бицепсов, трицепсов и сетей…









Я провела с Картахеной две ночи, ворочаясь под вентилятором на жарких простынях. Картахена из редкой породы женщин и городов, которым не надо ничего делать, чтобы нам удобнее было их любить – просто иди, милая, томно покачивая бедрами, вскинув гордый подбородок, просто иди, а я буду красться за тобой внезапными сквериками, прикрываясь уроками испанского, чтобы не спугнуть.



У южных женщин сильно развита интуиция - Картахена чувствовала, что я хочу ее покинуть, внезапно разразилась дождем, а потом, яростно всхлипывая, не дала. Не дала снять денег в банкомате. Мне пришлось звонить на родину, и банковский мальчик с трогательным возмущением рассказал, что какой-то негодяй хотел снять мои деньги в Колумбии, и он, мальчег, предотвратил.
- Мальчег, ты идиот, - совсем не трогательно выругалась я, подсчитывая стоимость роуминга с родиной. - В Колумбии сейчас я, и здесь не страшно.

Вы сейчас скажете, что идиотка это я и банк надо предупреждать. Я предупреждала. Я звонила и делилась своими тревэлпланами. Вероятно, в банке решили, что я или глумлюсь или хвастаюсь. Все же разблокировали они немедленно.

Жаркая лень Картахены как нельзя лучше подходит, чтобы забыть прошлое – вокруг плюс тридцать, за стенами старого города неспешно колышется море, дома разноцветны, и ты заглядываешь в улицы словно в детскую игрушку калейдоскоп, где ни один узор не повторяется дважды. А если в одной руке фотоаппарат, а в другой – ром, то игра становится еще увлекательней.



Полтора дня и бутылка рома в Картахене пролетели незаметно, но мне пришлось спасаться бегством от неразрешимых внутренних противоречий – я начала влюбляться в женщин с высокими попами и в рыбаков с широкими плечами, причем одновременно.

Дорога длинною в сутки меня охладит, – так рассудила я и бежала в Капургану..



Глава четвертая. Дорога в Рай. Капургана.

Когда подсовываешь гуглу это странное слово Капургана, он теряется и на четырех страницах рассказывает, что там есть аэропорт. Больше про Капургану гугл ничего не знает. Я б хотела прихвастнуть, что Капурганой меня осенило самостоятельно, мне приснилась накренившаяся над границей с Панамой пальма и я ткнула в глобус суровым пальцем, но нет – я знаю три красивых слова Капургана (Capurgana), Тригана (Trigana) и Сапсуро (Sapzurro) только благодаря прекрасной МарииВ и ее отчету на форуме Винского. В отчете Мария вскользь упомянула, что рай есть там, но имеющий уши….

Представьте себе границу с Панамой. Как будто вы решили пробраться в Панаму с востока, но в ста метрах от границы передумали и остались. В Колумбии. Я не зря выбрала глагол «пробраться» - как еще назвать два автобуса и лодку, если делать это из Картахены. Скажу по секрету, из Медельина делать это ненамного удобнее. Но прямая дорога в Рай только если дернешь за чеку гранаты, для остающихся в живых все сложнее…

Перед тем как ловить такси на автовокзал, я поинтересовалась о стоимости – 20 мильпесо, лениво отвечал мулат на рецепции. Вооруженная знаниями я махнула рукой, и состоялась изумительная по идиотизму беседа – почем, спрашиваю таксиста, дык за 15 доброшу, отвечает негр преклонных годов, я хитро, типа ээ, меня не проведешь, заявляю, что меньше чем за 20 не поеду. Таксист удивленно схватился за руль, а я открыла путеводитель на статье считаем по-испански и почувствовала себя дурой. С этого момента изучение испанского стало осознанным – за восемь часов езды до Монтерии (Monteria) я даже выучила числительные.

- Причем здесь Монтерия, - спросит пытливый читатель, - мы же едем в Рай?

Кто здесь есть богатый - ответь,
Как серебро превращают в медь,
Как выворачивают нутро по дороге в рай,
Как добро превращают в плеть.
А ты играй, а ты играй, играй
Может быть, увидишь дорогу в рай.
А ты играй, а ты играй, играй –
Может быть, увидишь дорогу в рай.
О.Арефьева.

Дорога в Рай из Картахены – это сесть на красивый автобус до Монтерии, приехать в эту самую Монтерию, робко оглядеться и войти в автовокзал, тихо прошелестев, сеньоры мне надо в Турбо (Turbo). Сеньоры оглядывают тебя с брезгливым недоумением и говорят что-то по-испански типа espera и esperanza. Как бы надейся и жди, единственный автобус в Турбо будет в три часа. Наконец в полпятого ты уезжаешь, единственной белой женщиной в окружении мешков с картошкой, подпирая коленками подбородок на тесном сиденье. Автобус скрипит и раскачивается, сменяются пассажиры, хитрый дедок щиплет тебя за попу и подмигивает, а ты устало думаешь – идиот, далась ему моя задница, когда тут такие мулатки…

Когда мы подъехали к реке без моста, я решила что на сегодня дорога в Рай закончилась. Как бы не так – автобус взревел и изобразил иллюстрацию к афише «рассекая волны». Лишь бы не «на гребне волны», рассеяно шептала я, а когда автобус перебрался на другой берег и, оставляя за собой грязные потоки воды, продолжил стремиться в Турбо – здесь я задумалась. Я смотрела на пассажиров, прижимающих к себе сумки, котомки и мешки с картошкой и думала, не слишком ли опрометчиво я запихнула рюкзак в багажник. Я уже говорила, что вначале делаю, а потом думаю…

- Сеньора! Просыпайся, сеньора, приехали, - трясла меня за плечо соседская тетка. Спотыкаясь, я вышла в ночную улицу. Водитель открыл багажник, и, пряча глаза, поставил передо мной рюкзак. Он стыдливо улыбнулся, похлопал меня по плечу, а рюкзак по клапану, потом шмыгнул в кабину и крепко закрыл за собой дверь. Взглянув на рюкзак я поняла, почему благородный дон водитель плавающего автобуса столь поспешно бежал – под рюкзаком растекалась лужа, а сам он был равномерно покрыт слоем грязи, смешанной с бензином. Пока я созерцала, из-под клапана вылез огромный таракан и гордо, словно Тенциг Норгей, застыл на вершине. Я всхлипнула, взвизгнула, рассмеялась, расплакалась, достала влажные салфетки и попыталась уговорить рюкзак хотя бы не пачкать мне спину.

Вероятно, одинокая белая женщина с рюкзаком, от которого за километр несет бензином, является редким развлечением для жителей Турбо – вышедшие на вечерний променад граждане показывали пальцем, сочувственно качали головами и пробовали вступить в беседу. Я разговор поддерживала, но скудно – в моем репертуаре было только «не говорить по-испански» и «где Резиденция Флорида, единственный приличный хостел в вашей дыре» - думаю, даже попугай сэра Ф.Дрейка был более разговорчив. Все же нашелся благородный дон, который похлопал по сиденью мотоцикла сзади себя. Я немедля взгромоздилась, мотоцикл взревел и вот я стою перед дверью с обшарпанной вывеской Резиденция Флорида. Мой спаситель объяснил, что с убогих деньги не берет, и умчался вдаль.

Резиденция Флорида – единственная рекомендованная остановка по дороге в рай, ее владелец похож на ангела. Нет, не обликом – толстых, небритых и почесывающих яйца ангелов не бывает. Благородный дон хозяин ангельски невозмутим – он не моргнул глазом при виде белой потной женщины, воняющей бензином, которая прямиком, вместе с рюкзаком прошла в душ и включила воду.

- Тебе наверное в Рай, - кротко заметил он, стараясь перекричать шум воды.- Ты должна встать завтра в шесть, с паспортом, и купить билет на лодку в Капургану. Потом возвращайся, и я напою тебя кофе.

[serebr]

О, наконец-то, дождались отчета!
Женя, пиши дальше, очень ждем!

[Zzvet]

Жги, Эухения (о, как я ждала ЭТО)!!

[Телевик]

Нет зада круглей, чем у женщин Картахены, их зад тянется к небу словно здесь, на другом полушарии они слыхом не слыхивали о гравитации и прочих женских напастях.

Великолепно написано!
Информативность...ну, ее нахрен, заколебали убогие отчеты-путеводители.
ИМХО ramon в женском обличье, респект.

[Hispano]

Genia Вы так классно про Картахену написали, супер!

[Nimada]

февраль будет очаровательным, благодаря твоему, Женя, отчету в том числе.

[Genia]

serebr, Сережа - если б не твоя Кордильера Уайуаш, меня бы тут не стояло.... Я поперлась в эти сюрамериканские дали исключительно благодаря тебе.

девочки и мальчики - спасибо. И да, информативности тут не будет.

[Genia]

Глава пятая. Секс с негром – все, что вы хотели, но стеснялись спросить.

Турбо это дыра. Редкая. Вероятно люди, занятые в наркобизнесе, меня поправят и добавят, что Турбо - это важный перевалочный пункт наркотрафика из Колумбии в Панаму. Как для занятых, так и для незанятых в этой прибыльной индустрии переработки коки, основной целью и достопримечательностью Турбо является порт. Вернее скопление негров, чаек, лодок и складов.

Попадание в Капургану на лодке это не романтика, но единственно возможный вариант – автомобильных дорог в этом Дарьенском пробеле не проложено, на то он и пробел. Не все местные жители знают, что там внутри, не говоря уж о картографах и дорожных рабочих. Больше всего про влажные леса Дарьена знают деятели Фарка, но их никто не спрашивает. Поэтому между Колумбией и Панамой так и осталось 87 км пустоты, так называемый Дарьенский пробел, единственный разрыв Панамериканы.

Между чайками и неграми пробираюсь в порт. Вписываю новообретенное испанское имя Эухения в анналы - потрепанную тетрадь, куда жаждущие билет в рай должны вписать имя и гражданство. Сидя на рюкзаке, отмечаю, что здесь вам не тут и это не Юго-восточная Азия. И вообще не Азия. И не потому что шоколадные мулаты не похожи на азиатов - для путешественника с фантазией это сущие пустяки. Здесь никто не видит медаль – а на груди у меня третий день сияет звезда что я, отважная белая женщина, добралась до края земли, и уже из-за этого факта все должны расступаться, удивляться, превозносить и всячески помогать. Здесь никто не стремится улучшить карму, сделав доброе дело и пропустив меня без очереди – загружаюсь в лодку самая последняя, на корму, на так называемые гринго места.

В Южной Америке сам факт моего присутствия для местных жителей не значит ровно ничего. Я не диво дивное, не забавная в своей растерянности крошка, а скорее невежественная гринга из мира капиталов. И на грудях у меня не медаль имени Афанасия Никитина, а знак доллара имени Скруджа Макдака.

Отвлекшись от сравнительного анализа путешествий в ЮА и ЮВА, замечаю, что на гринго seats у меня есть попутчик – жилистый седой европеец с любопытным взглядом из-под очков. За полтора часа я узнала, что немецкий гражданин Рольф неторопливо едет по земле из Венесуэлы, сойдет на первой остановке в СанФранциско и останется там на недельку.

- Дык я дня через три тоже в СанФранциско подтянусь, вот и поболтаем, - радуюсь и машу ему на прощанье рукой. В СанФранциско выходит он один и, вытянув шею, я смотрю как Рольф неторопливо идет по пирсу.

Еще час «на гребне волны» и Капургана, где прямо под ногами настоящее Карибское море, а вход в деревню преграждают два негра в камуфляже. Многих подвергают личному досмотру, у меня просто проверяют документы.



Сколько раз я уже это проделывала, и каждый раз охватывает легкая растерянность и страх. Схожу на берег, и передо мной лежит терра инкогнита. Это вечером я буду знать, что в Капургане четыре перпендикулярные улицы и футбольное поле, налево пляж и направо пляж, а сеньора Хименес на углу делает отличный манговый сок. Это будет потом, а сейчас я растерянно не знаю, на какую из двух параллельных улиц ступить, чтобы обрести счастье.

Сколько раз я уже это проделывала, каждый раз охватывает удивление и восторг – не важно на какую из параллельных улиц ты наступишь, в конце все равно будет ждать счастье. Или в середине. Или, как сейчас, в самом начале, в Hostal Capurgana, в одноместном номере с гамаком на веранде.



Я уже намекнула, рай незатейлив – пара улиц, сеньора Хименес со своими манго на углу, налево пляж и направо пляж. Каждый день (и пусть этих дней было всего два, в раю время растягивается бесконечно), каждый день в два пополудни я учу испанский в гамаке на веранде. Каждый день в Хосталь Капургана приходит остепенившийся пожилой хиппи серафим и учит персонал английскому. Когда круглоголовый портье мучительно изображает счет, мы с доктором Пимслером сочувствуем. Я лежу в гамаке, лениво покачивая сандалией.



Иду вдоль пляжа, за спиной нарастает гул, отхожу в сторону, думаю - машина. Но - здесь нет машин. На всей колумбийской части панамского перешейка нет дорог и нет машин. Этот нарастающий гул сзади – волны.

Южная ночь. Эти слова не только для бутылки с дешевым портвейном, не только для удушливых духов, а и для этого таинственного действа, когда кто-то невидимый вдруг заходит в комнату и выключает свет. Ровно в семь. А тем, кто хорошо себя вел, зажигает Южный Крест.

Я была послушна. Послушна своим желаниям, послушна волнам, песку, и даже сеньоре Хименес – еще сок, спросила сеньора, и я послушно сказала да.

Лежу на веранде в гамаке и лениво покачиваю сандалией. Вместо электрических огней Капургану освещает Южный Крест и прочие другие звезды. Свет тоже дадут, позже. Когда я уже буду спать под звуки раскачивающихся гамаков и набегающих волн.

......

Утро. Стою по пояс в воде, глубоко задумавшись. Я думаю о будущем. Будущее в раю простирается не дальше ближайших пяти часов, но я хочу их провести. Вариантов будущего в Капургане немного – считать волны, лежать на песке, искать идеальную пропорцию рома к коле, пробираться через неизвестность в деревеньку Сапсуро и дальнему пляжу Миель. Гугл говорит, что playa miel это медовый пляж, и это именно тот случай, чтобы поверить гуглу, поверьте мне.



Думы мои были нарушены вдруг прилетевшим манго. Я знаю что манго не летают, аяхуаска будет только через месяц в боливийских джунглях. Манго кинул прекрасный шоколадный человек с проплывающей лодки.

- Бамос, - весело крикнул он, делая приглашающие жесты руками. Согласно краткому курсу испанского для путешествующих, бамос означало пойдем со мной, я покажу тебе коллекцию марок.

Три молодых матадора
с горного шли перевала,
шелк отливал апельсином,
сталь серебром отливала.
Едем, красотка, в Севилью!
Девушка им ни слова.
…..
Осталась девушка в поле
срывать оливки в тумане,
и ветер серые руки
сомкнул на девичьем стане.

- Да какие марки в этой глуши, ни одного нормального филателиста, - огорчался широкоплечий человек цвета горького шоколада.
- Бамос, я плыву на пляж Миель, могу захватить, а то так и останешься в море срывать оливки в тумане, как девушка Гарсиа. Лорки.

Я думала недолго. Я вообще не умею это делать долго, а по пояс в Карибском море и подавно.
- Одну, одну минуточку, только сбегаю за фотоаппаратом и денег у меня нет, -скороговоркой выпалила я.
-Жду на пирсе, - отвечал Марио, бросая вдогонку еще один оранжевый манго.

Так и было. Марио ждал на пирсе, с ним пара платных клиентов муж и жена из Медельина, круглоголовый сынишка Марио – Марио младший, и юный Виктор второй матрос. Виктор что-то сделал с мотором и мы поплыли в Панаму.



Пляж Миель это заставка на рабочий стол. Это изысканный коктейль. Белый песок цвета тростникового сахара, море - голубой кюросао со сливками словно боится себя расплескать, и наискосок небрежной соломинкой воткнута пальма. Все настолько идеально, что хочется плюнуть. Поэтому чтобы понизить градус восхищения, на берегу пустуют косолапые лачужки – когда приедут еще лодки с туристами, прибегут растрепанные женщины и начнут продавать пиво и жарить рыбу. Но это еще не скоро, лавчонки пустые, а мы идем в Панаму.



Я так увлеклась воссозданием картинки идеального пляжа, что забыла сказать, что он в Панаме. Сюда можно добраться или на лодке или пешком, бросить рюкзак под пальму, поздороваться со скучающим пограничником и прогуляться по панамскому Пуэбло.







Купить ледяной колы, которая в Панаме дешевле, чем в Колумбии. Изучить дырявый плакат их разыскивает полиция. Разыскивают их за вознаграждение, и можно повнимательней присмотреться ко второму справа по имени Юрий, шоколадный Марио настойчиво шепчет, что это русский...



А потом вернуться на пляж, разбежаться, войти в море и не выходить. Все же выйти, привлеченной криками Марио, и, не успев опомниться, оказаться в маске и ластах. И о боже мой, эти рыбки, яркие переливающиеся радугой рыбки…. Марио делает знак рукой – смотри, уходит на глубину, выставив вперед трезубец, и через четыре минуты возвращается с пронзенным лобстером. И еще.



В косолапых лачужках суетятся женщины, готовят обед туристам, варят лобстеров для Марио. Я сижу на песке. Шоколадный Марио, рассудив, что кто женщину обедает, тот ее и танцует, приносит мне лобстера. И манго.

Снова и снова бросаюсь в безмятежную лазурь лагуны, не могу пресытиться. Вроде спокойно сижу на песке, и вдруг внутри раскучивается какая-то пружинка, я вскакиваю, прервав разговор с соседом, чернокудрым Виктором, обрываю на полуслове, потому что внутри вдруг родилась нестерпимая жажда, я вскакиваю и бегу по песку, раскидываю руки, бросаюсь в воду, теплую как кровь, и плыву вдаль как дышу.

Ужинать мы едем в Сапсурро, деревеньку еще более ленивую, чем Капургана. Время здесь дремлет в гамаке, покачиваясь, часы и минуты вперемешку.





- Пойдем, я кое-что тебе покажу, - шепчет шоколадный Марио и приобнимает за плечи. Шарахаюсь в сторону как ошпаренная, коротко взглядываю на свои плечи, руки, изворачиваюсь посмотреть на спину и понимаю что я действительно ошпаренная. Солнцем. Оно безжалостно и коварно – нашептывая ласково, отвлекая пальмами, кокосами и лобстерами, так же ласково красит твое тело в красный, и все пропало – ближайшие две недели тебе есть чем заполнить досуг и скрасить ожидание автобуса. Ближайшие две недели ты словно чесоточная ящерка будешь обрывать сгоревшую кожицу, замазывать кремом, шелушиться и плакать от досады.

Все эти развлечения ждали меня впереди, а сейчас узкой тропинкой через влажный лес Марио ведет смотреть на водопад, и в его карих глазах предвкушение.

Водопад. Когда его струи обрушились мне на плечи, от них повалил пар, как от рубашки под утюгом. Марио хотел целоваться, я хотела домой, умереть и сметаны. Чтоб ее, холодненькую, осторожно втирали в спину.



- Я не нравлюсь тебе, потому что я морено, - в лоб спросил Марио. Мне отчаянно не хватало простых испанских слов – я не расположена к любви, давай останемся друзьями, пошел на хрен, где я могу купить сметаны и умереть…

- Морено это блэк, черный, - продолжал занудствовать шоколадный мужчина со всеми атрибутами героя любовника – бицепсы подрагивали, трицепсы сжимались, глаза горели… У меня тоже все горело - руки, спина, плечи, нос. Здесь и сейчас я должна была сделать выбор – или стать мишенью для насмешек противных подружек, которые закидают меня банановыми шкурками узнав, что я не дала негру. Или обмануть этого негра – он, наивный, рассчитывал любить белую женщину, а не скучную гражданку цвета вареного лобстера.

- Amore, amore, amore, amore, amore, amore no. Amore no! – вскричала я, изобразив Челентано и, заламывая руки, бежала на лодку. Марио, неуклюже топая, бежал следом.

Марио младший уснул прямо на пирсе, свернувшись калачиком. Марио отец растормошил его, усадил в лодку и весь обратный путь я обнимала маленького шоколадного человечка и думала, что нет занятия важней, чем смотреть на черную, всю в песке, головенку Марио младшего.


Планы ускользали от меня как рыбки в Карибском море. Я лежала в гамаке и пыталась решить, остаться в Капургане еще на один день или уехать. Нет, не на материк, никоим образом, как вы могли такое подумать – всего лишь переехать в Сан Франциско, где ждал меня немецкий Рольф. Вернее не ждал. На Карибах никто никого не ждет.

Я проснулась внезапно и бесповоротно. Здесь, возле Экватора все происходит внезапно и окончательно – рассвет, закат, уснул, проснулся, словно кто-то стоит возле входа и балуется с выключателем. Встала, оделась, прошла на пирс. В 7-10 купила билет в Сан-Франциско. Вернулась, собрала рюкзак, расплатилась. В 7-30 уехала.



Сан Франциско. Если ласково, для своих – Сан Пачо. Теперь моя очередь идти по пустому пирсу. Пирс приводит к развеселому домику с вывеской Хостел Ралли. В столовой с видом на пирс и Карибское море сидит Рольф и пьет кофе.
– Хочешь, - просто спрашивает он и двигает в мою сторону термос.

[D_Runk]

Подписываюсь

[Libertad]

Женяяяяяяя!!! Ты лучшая!

[Denis_Wanderer]

Женяяяяяяя!!! Ты лучшая!

И ведь по другому и не скажешь!!! Вчера вечером увидел в галерее твои первые фото - и вот, пожалуйста, отчет! Шикарно! Siga, por favor!
P.S. А Картахена и взаправду прекрасна!

[NatGeoWild]

класс!
с удовольствием читаю ваш отчет!

[Genia]

Глава шестая. Lazy days in San Francisco. Ральф и Рольф.

For those who come to San Francisco
Be sure to wear some flowers in your hair
If you come to San Francisco
Summertime will be a love-in there
Scott McKenzie

Скрывать бессмысленно, сейчас вы сами все поймете. Рай это здесь. Вчерашняя Капургана и два её солдата в камуфляже на пирсе – это преддверие, предсердие, Петр и Павел на входе, Петр небрежно крутит ключи и записывает тебя Эухенией в особую тетрадочку, смуглый Пабло на глаз определяет грехи и размер груди.

Капургана - налево пляж - направо пляж – это прельстительная картинка для туристов из Медельина, для золотой молодежи из Боготы. Нам же, истинным искателям и бескомпромиссным наслажденцам, надобно залепить уши воском, привязать себя к мачте и сказать капитану, чтоб держал курс на СанПачо.

И вот, ты одиноко идешь по пирсу, за плечами неопрятными кучами оседает прошлое, не оглядывайся, нет, распахни ворота Ралли Хостела и давай, опробуй этот райский язык, одинаково чужой для Ралли и для тебя - буэнос!
- Буэнос – со второго этажа крикнет Ралли, - давай, амиго, будь как дома, не парься.





Ралли спустится через несколько минут, невысокий, подвижный, с вечной сигаретой.
– Только комната, или ты хочешь, чтобы я готовил, - и когда ты отказываешься от пансиона, выдыхает с видимым облегчением.

В этом Раю мне и Рольфу, как единственным постояльцам, все пополам - пляж налево и пляж направо, сзади горы, спереди волны, слева магазин до пяти, справа – до семи. Мы гуляем параллельно морю и перпендикулярно в горы. Обязательно перпендикулярно в горы.

Приехав к морю, ты рискуешь не узнать, как там в горах за его спиной. А эти влажные горы есть часть моря, плоть от плоти его. Это непроходимые горы Дарьенского пробела, мокрые как губка для мытья посуды, страшные как сон бекперкера, купившего два грамма в Картахене. Эти горы надо знать, иначе твой Рай не полон.

Проводник Виктор заходит за нами утром, весело помахивая двумя парами резиновых сапог.

– У меня есть отличные треккинговые ботинки, - пытаюсь выпендриться я, но смуглый Виктор из Медельина, ныне счастливо проживающий в Раю, насмешливо откинув дреды от лица, протягивает мне сапоги. И Рольфу.



Прогулки по тропическому Дарьенскому лесу напоминают прогулки в турецкой бане. Нет, конечно нет, в турецкой бане мне в голову не придет напялить резиновые сапоги, штаны и рубашку и бодро мерить шагами парилку. Даже если вдруг так, то пока мне несут смирительную рубашку, я не успею свалиться в обморок – в парилке есть потолок, прикрывающий от раскаленного солнца. Здесь же, во влажных глубинах тропического леса, стоит выйти из-под милосердного пальмового листа, как солнце соскучившимся сенбернаром рушится на макушку, в глазах темнеет, рубашка мокра от пота, и я в мужественной тоске переставляю вверх свои резиновые сапоги, в которых ноги. А вокруг предсмертная круговерть невероятно высоких деревьев, невероятно толстых деревьев, невероятно красных цветов и лазоревые взмахи бабочек.

- Марипосса, - показывает Виктор на бабочку, и продолжает, словно декламируя Хлебникова - марипосса пелигросса. Как поэтично опасна эта бабочка…. Виктор смеется и размахивает мачете и дредами.

Мальчики такие мальчики. На вопрос, зачем ему мачете, Виктор сурово сживает губы и сверкает черными, как маслины, глазами. Виктор приехал сюда студентом из Медельина, увидел крутые бедра юной Анны и остался. Сейчас Анна ждет дома, положив смуглые ладони на круглый живот, а Виктор крепко сжимает мачете, уводя двух европейцев в таинственные леса Дарьена.





Дни в СанПачо наполнены ежедневным обыденным счастьем. Я сижу в столовой с видом на причал, качаю ногой, смотрю в окно, и нет занятия интересней, чем кричать «буэнос» прохожим. Буэнос это такое испанское намасте, в котором эгегей, я вот в магазин иду, за пачкой сигарет и бобами, эгегей, манго падают, огого, сеньорита сидит у окна, эгегей, сеньорита, ты прекрасна, ага, а вот я сейчас вернусь, ага, буэнос, моя Мария сварит бобы, и как чудно я буду дремать в гамаке, ох, как моя Мария готовит бобы, какая у нее пышная грудь, почти как у Кармен, жены соседа Педро….



- Смотри, смотри, местный бизнесмен, - пихает меня в бок Рольф, – я наблюдаю за ним уже неделю. Видишь, видишь, бежит на пирс с пакетами. Теперь смотри что будет – сейчас приплывет лодка – вторая и последняя за день, тут он со своими пакетами, в пакетах – манго, по пять штук, сейчас будет продавать по доллару. А знаешь, где он взял манго – вон в той куче за углом. Ополоснул в море, распихал по кулькам, и вот утром у него не было ни песо, а к обеду – десять долларов.

Я смотрела на маленький карибский бизнес, на глаза наворачивались слезы. Хотелось сжечь обратный билет, и в этот же костер швырнуть пару учебников по экономике. Я печально шмыгнула носом и пошла. В раю неважно, куда ты идешь, потому что ты все время идешь вдоль моря. Идешь, наклоняешься, подбираешь спелые манго, ополаскиваешь в море, всасываешь жаркую мякоть, липкий сок течет по рукам, заходишь в море, умываешься, плаваешь, идешь дальше, подбираешь манго… так доходишь до деревушки Тригана, общаешься с аудиокурсом Пимслера и дорогой, вымощенной желтыми манго, идешь обратно. С одной стороны ласково шумит море, с другой раскачиваются в гамаках ленивые смуглые люди. У них сиеста, а на моих плечах можно жарить яичницу, так они сгорели.







Прошло два дня. Вечером я подхожу к Ралли и начинаю прощаться и доставать деньги – наутро я хочу плыть на материк.

- Э..да. да. Утро. Лодка в Турбо, да, - рассеянно говорит Ралли, и вдруг взгляд его становится осмысленным. - Какой завтра день, - внезапно спрашивает он. Я задумываюсь, шевелю губами, загибаю липкие от манго пальцы…- воскресенье.

- А, ну так лодки не будет, - просто говорит Ралли и тянется в холодильник за имбирным вином, – здесь нет лодок по воскресеньям, - он протягивает мне стакан, передает сигарету, которую он кропотливо сворачивал, – это же не нарушит твоих планов, - спрашивает он, выпуская ароматный дым, пахнущий травой.

- Планов, - растерянно говорю я - а что такое планы? Через две недели я должна встречать друзей в Кито, а так я совершенно свободна.
Ночью с грохотом падают манго. Я вздрагиваю, просыпаюсь в испуге, а потом вновь возвращаюсь в свой сон, где в море цвета нутра перламутровой раковины с визгом плещутся шоколадные дети.

День, не жаркая его сердцевина, а тот край ближе к вечеру, безмятежный, с запахом соли и подгнивающих манго. На веранде три гамака и три стакана с имбирным вином. У Ралли сигарета, у Рольфа книга, у меня куча вопросов.




- И мне приснился сон, - продолжает Ралли – нет, нет, все было хорошо. Я обеспеченный владелец хостела, живу в Дрездене, интересная работа, интересные люди, и вот мне снится сон. Солнечный день, я выхожу из дома, дохожу до перекрестка, визг тормозов, и вот я во сне лежу на асфальте и думаю, неужели это всё. Я так и не научился играть на барабанах, не видел кенгуру в Австралии, колибри в Колумбии… Я столько всего не сделал что мечтал…

И я проснулся, продал свой бизнес, мебель, вещи – собрал рюкзак и уехал путешествовать. Я странствовал полтора года, юго-восточная Азия, Австралия, Новая Зеландия, Южная Америка… и вот я попал сюда, в эту глухую карибскую деревеньку, и… подожди, я сейчас, - Ралли вскакивает с гамака, подбегает к ноутбуку, включает на полную громкость… Тони Бенетт поет бархатным проникновенным голосом:

I left my heart in San Francisco
High on a hill it calls to me
…..
My love waits there in San Francisco
Above the blue and windy sea
When I come home to you, San Francisco
Your golden sun will shine for me

- Я оставил сердце в Сан Франциско, - подпеваю я, стакан с имбирным вином приятно холодит пальцы.

- Друзья говорили – о, как ты храбр, мы бы никогда, так бы не смогли, нет, - продолжает Ралли. – А это не храбрость. У меня просто не было выхода, я не мог поступить иначе. Я поехал в Дрезден, закончил дела, попрощался с родными и вернулся в СанПачо. Взял в аренду этот хостел – раньше он принадлежал семье из Медельина, вот, управляюсь понемногу. Но знаешь, - мечтательно шепчет Ралли – было бы гораздо удобнее, если б здесь две недели кто-то жил, а еще две недели меня бы никто не трогал.

- Тебе не скучно, - я выдыхаю дым, пахнущий травой и свободой, передаю сигарету Рольфу.

- Как-как, - растерянно переспрашивает Ралли. – Скучно? Ха. Мне некогда, мне не хватает времени. Ты думаешь, я часто лежу в гамаке? Да я уже забыл, как это делать, просто последнее время утомился с этим манговым джемом. Да, я с соседской Анной делаю джем из манго. И представляешь, вот горе, последняя партия вскрылась. И у меня закончились банки. Я заказал банки из Медельина, но теперь боюсь, что закончатся манго. Каждую ночь, когда я слышу как падают манго, с грохотом скатываясь по веранде – я радуюсь, значит, сезон еще не кончен и у меня есть шанс закрутить еще баночек пятьдесят. О, я буду их продавать.

- А мой сад? Ты видела мой сад? Каждый вечер нужно полить, подвязать, подкопать…

- Живя здесь, я научился видеть. Ходить. Осознавать. Я научился быть с собой, без телевизора, без телефона, без книг…Мне пришлось завоевывать доверие людей, я свалился им на голову такой европеец из Дрездена…Опять же испанский, я его совсем не знал. Теперь у меня есть приятели, меня приглашают на фиесты, праздники. Конечно, есть вещи, которые лучше не замечать – какие ящики разгружают из этой лодки, зачем сосед вечером отправился в лес..

- Проблемы? А, да, есть одна… когда я вечером включаю ноут, на свет налетают мошки. Очень мешают…

Теперь пришла очередь Рольфа отложить книжку. – Когда моя жена Герта выйдет на пенсию, - мечтательно говорит он – мы наверно поживем пару лет в Колумбии.. Нет, не здесь, здесь на карибской стороне слишком жарко. Мне больше нравится тихоокеанское побережье…. Мы с Гертой здесь и познакомились сорок три года назад, здесь в Южной Америке, в Перу. Я, как сейчас помню, зашел в кафе и увидел ее – сложно было не увидеть, она была единственной европейкой. Подсел к ней, разговорились, оказалось мы оба из Нюрнберга. С тех пор мы не расстаемся. Сейчас я первый раз за долгое время путешествую один – похоронил отца, нужно было как-то переключиться. У меня есть гамак и термос, я полностью независим…

- Кстати, когда гулял сегодня, спросил почём домик на берегу, да, тот с табличкой «продается», метрах в 20 от моря… Тридцать тысяч евро. Всего.

Ральф встает, спускается вниз, возится с ноутбуком, и по дому разносится жаркая хриплая сальса. По всему карибскому побережью взвиваются юбки, ритмично скрипят гамаки, шумят волны, падают манго, и под эту колыбельную я засыпаю.

[constax]

к черту подробности и факты... только впечатления и эмоции !!!

[Genia]

Глава седьмая. Медельин, его наркокартели и окрестности.

Словно я покидаю дом. Обжигает тоской, тоска хлещет наотмашь, иду по пирсу, спотыкаюсь. Я так часто покидала дом, что ни с чем не спутаю эту маленькую боль под сердцем.

– Желаю тебе найти свой рай и остановиться, - шепчет Ральф и подает мне рюкзак.

- Желаю тебе никогда не останавливаться, - шепчет Рольф и закидывает рюкзак в лодку. – Вижу, как после Колумбии будет Эквадор, Перу, Боливия… Знаю, как после Боливии ты перейдешь границу с Чили, будешь пить мате с парагвайскими гаучо, бродить по уругвайским пескам… обязательно когда-нибудь…

В Турбо я с легкостью отмахиваюсь от негров и чаек, забегаю в Резиденцию Флорида попрощаться с толстым ангелом и забрать оставленные там вещи, и длинным серпантином восемь часов еду в Медельин (Medellin). Впрочем, после рая Медельин может показаться адом, и я предусмотрительно выхожу в сувенирном Санта-Фе Антиохия (Santa Fe de Antioquia) вдохнуть горного воздуха, остыть после свежих оползней, примириться с маленькой голодной болью под сердцем, залить ее ромом и соком из манго.







Санта Фе Антиохия такой пряник. Городок похож на свежеиспеченную булочку, посыпанную сахарной пудрой, такой игрушечный и такой настоящий, со всеми атрибутами большого города – банкоматом и интернеткафе. Я наскоро размотала клубок белоснежных улиц, после аккуратно свернула как было и положила на порог. С утра еще пара часов оползней и серпантина, и вот я в Медельине. Вокруг все целеустремленно бегут, и мне ничего не остается, как бежать тоже.











Города на букву М какие-то суматошные – Москва, Мандалай, и вот теперь Медельин, несчастное дитя беспорядочных связей, в роду у него наркобароны и люди искусства, Эскобар и Ботеро. Толика покоя снизошла на Медельин лишь после того как Ботеро изобразил расстрел Эскобара, отчаянный шагаловский полет Пабло над крышами, крупного мужчину, окруженного смертным роем жалящих пчел.



Пабло умер, но дело его живет. Попробуй скажи кому, что был в Медельине.

- О, Медельинский картель, - глумливо отзовутся друзья. – Женечка, первым делом купи себе такую штуку – АК называется, автомат Калашникова, - напутствует АндрейБорисович. – Да да, там такое продают… Тебе ж нас еще в Кито встречать, мы волнуемся… Купи пренепременно…

Медельин, город весны, очнулся от кокаиновой комы. Кто старое помянет, тому глаз вон. Здесь есть метро, студентки с такими формами, что Дж.Лопес нервно курит в углу, стеснительно натянув юбку на колени, студенты с таким взглядом, что чувствуешь себя раздетой… все же, какой бы раздетой я себя не чувствовала, на спине оставался рюкзак, и оттягивал мне плечи все сильней. Захотелось его поставить, желательно в уютной комнате в безопасном районе.

Я давно разработала методологию поиска жилья в незнакомом городе. Если город маленький, то на месте центральной площади нужно представить пруд и бросить в него воображаемый камушек. Увидеть круги на воде. В круге втором будет премиленький отель с косенькой вывеской. Берись за медную ручку, тяни дверь на себя.

Если город на букву М, Москва, Мадрид или Медельин, то открыть книгу. Желательно, чтоб этой книгой оказался путеводитель. Устремиться к скоплению рекомендованных отелей, и в десяти метрах от рекомендованного будет не рекомендованный, ничуть не хуже, а даже лучше.

В городе вечной весны Медельине мой метод гадания по книге забуксовал. Сперва запуталась в улицах, потом в отелях не было мест, потом я купила ром, потому что рюкзак стал невыносим. И дала зарок. Да, непоколебимый зарок открыть ром только когда найду жилье, а не с горя в парке Lerac. В ужасе от этой перспективы, хостел немедленно нашелся.

Здесь я чуть не нарушила еще один зарок – не жить дороже 30 баксов за номер. Скромный сингл с туалетом на 2 номера был на грани – он стоил 55 мильпесо за ночь, но, после двух часов гуляния по району Побладо с рюкзаком и бутылкой рома, я тоже была на грани, а жить в общей комнате на тринадцать человек еще не умела.

Медельин, очередной шумный город на букву М, со всеми атрибутами своих столичных и примкнувших к ним собратьев – метро, музей, магазины… Я послушно катаюсь на метро, обязательно поднимаюсь на канатке к вершине многострадального баррио Санто Доминго, разглядываю жизнь в халупах и хибарах. Слышны крики мальчишек, играющих в футбол. Всюду жизнь. Жизнь продолжается, несмотря на то, что лет десять назад Медельин утопал в крови, кровь заливала город, реки, пузырясь, текли по улицам баррио, пахло сначала соленым, а потом сладким.





В прошлом веке тысячи людей, спасаясь от гражданской войны с нежным именем «ла виоленса», хлынули в города в поисках спокойствия – так и возникли баррио, лачуги на склонах. Люди накрепко вгрызались в грунт, и, с памятью о прошлой сельской жизни строили новую, городскую.

Уроженец шумного города на букву М., черноглазый Пабло, к концу семидесятых созрел, чтобы поставить свой маленький бизнес на широкую ногу. Эскобар объединил усилия с другими тружениками белого порошка и назвал свое предприятие медельинский картель. Джунгли по всей Южной Америке полыхали, чтобы дать миру все больше кокаина. Пабло Эскобар купался в деньгах и упивался властью. Убивал недовольных. Убивал перечивших. Просто убивал. Власть боролась с Эскобаром, Эскобар боролся за власть, реки крови текли по улицам Медельина, вся Колумбия была в крови, взрывались и падали гражданские самолеты, гибли судьи, бандиты, полицейские, соседи…

Тшш, шшш, все прошло. Красная-красная кровь - Через час уже просто земля, Через два на ней цветы и трава, Через три она снова жива. Мальчишки играют в футбол, и я не буду спрашивать, где их отцы.. Почему мать вчера страшно кричала на кухне, и почему старший Луис отодвинул ее плечом и вышел в ночь.

Медельин изо всех сил старается отвлечь тебя от печальных размышлений – вот, смуглая дева качнула бедром, и ты забыл о Пабло, дева откинула волосы, вскинула к небу тонкое запястье, и ты идешь за ней как теленок, пока не будешь задет упругой грудью другой девы.



На площади Ботеро фигуры потрясают формами и объемом. Ты падаешь на скамейку и пытаешься проникнуть в мысли Фернандо. "Формами, объемами я пытаюсь воздействовать на чувства людей и чувственность» - оправдывается он со стены музея. Выпуклые женщины, бугрящиеся мужчины, объемные яблоки и груши водят пухлые хороводы на этажах музея Антиохия.



Я сижу на грязных ступенях и смотрю, как жители Медельина продают время. Сотовое время, минуты разговора мо мобильному. Сплошь и рядом мужчины и женщины в ярких жилетках с рекламой сотового оператора, и с несколькими трубками на цепях. Для колумбийцев покупать минуты у уличных операторов дешевле, чем звонить со своих телефонов. Вот вышла из метро девушка с сиреневыми волосами, покрутила головой в поисках своего Хуана. Подошла, разъяренная, к продавцу времени, грозно гаркнула в трубку. Через пару минут прибежал виноватый Хуан, примирительно похлопал капризную красавицу по различным выпуклостям….Ушли, обнявшись, в направлении ночной жизни.



Кстати о ночной жизни. Здесь она есть. В рафинированном молодежном районе Побладо в пятницу вечером кажется встречаются все. Заняты все столики, рекой льется пиво и покрепче. Везде давно, со вчерашнего дня, не виделись компании друзей и наконец-то. И только я одиноко иду в супермаркет и медитативно покупаю зелень, сыр, маслины, хлеб, ром….


У Медельина как и у любого приличного города есть окрестности. В качестве объекта познания я выбираю Гуатапе – деревеньку, водохранилище и знаменитый камень-монолит Эль Пеньоль.



Эль Пеньоль, 200метровый черный перст, указующий в небо, возвышается одиноко посреди пасторальных пейзажей. Из этих его возвышающихся особенностей возникает и вид деятельности – добраться, взгромоздиться и обозревать. Добраться предельно просто, на автобусе от автовокзала, а вот взгромоздиться….Все 649 ступеней монумента приветствуют тебя, тяжело пыхтящего зигзагообразной лестницей. Последняя пара сотен ступеней заставляет задуматься о смысле жизни вообще и о целесообразности грядущего треккинга в Андах в частности.

Открывающийся вид вознаграждает - снова и снова взгляд углубляется в прихотливые каналы, озера, протоки… Взгляд словно сорвался с цепи, неуёмный, и, ничем не сдерживаемый, перескакивает с одной затоки на другую, бегло пробегает вдоль озерных берегов, провожает лодочки. На небе своя, не менее интересная жизнь – облака играют в отраженья, бросают отблески, наливаются дождем, картинно проливаются в озера, которые, сложив ладони горсткой, терпеливо ежедневно ждут.





Деревушка Гуатапе, куда я прихожу пешком, не в силах отвернуться от окрестностей, встречает проливным дождем. Обсохнув, Гуатапе напоминает глазированное пирожное, со своими расписными бордюрами, яркими кляксами вазонов с цветами, безудержно разукрашенными такси. Так и хочется сделать пальцами козу «ути какие мы хорошенькие» по направлению центральной площади, и плотоядно облизнуться.

[Genia]

Глава восьмая. Под сенью восковых пальм.

Я продолжала красться по Колумбии ночными и дневными автобусами, мимо проплывали города со странными именами – Армения, Саленто… В Саленто я и вышла в шесть утра, громким стуком разбудила хозяина развеселого Tra-la-la хостела, бросила вещи, и, словно спасаясь от погони, вскочила в первый попавшийся джип на центральной площади и отчаянно закричала «гони!». Если не обращать внимания на романтику вестерна, то погоня все же была. Дождь шел по пятам, прячась за белоснежными, угловатыми, словно куски рафинада, домами Саленто, дождь, высунув язык, бежал по следам моего джипа. Я выскочила в долине Кокоры, хлопнула дверью и бросилась вверх.



Пока я бегу, с одной стороны колючая проволока, с другой – провал лошадиной тропы со следами копыт и грязными лужицами в этих самых следах, пока я бегу в окружении плюшевых изумрудных вельветовых холмов, хочу рассказать зачем. Я здесь.



Вообще хорошо быть путешественником – все его жизненные посылы объясняются одним словом «посмотреть», никаких тебе увеличить прибыль отдела, заработать больше, обойти в повышении Петрова из соседнего департамента… Я отлично экипирована для столь важной задачи как «посмотреть» - у меня есть глаза и даже еще не украли фотоаппарат.

Я пришла в долину Кокоры увидеть восковую андскую пальму, выше которой только секвойя, тоньше которой только осина, краше которой нет. Восковая пальма, национальный символ Колумбии, растет только в этом трогательном сочетании влажных лесов и низких температур, на высоте около двух тысяч метров, и туманы цепляются за ее макушку.



Когда я уныло рассматривала бревно, небрежно перекинутое через речку, подбежал дождь и, подобно собаке, шумно запрыгал вокруг, радостно проливаясь.
- Ненавижу бревна, - доверительно сказала я. Дождь полил еще сильнее. Я пошарила в мокрых кустах, выудила палку, и отчаянно боясь, перешла по бревну. И снова.

- Не понимаю, - чертыхалась я, силясь успокоить дрожь в коленях. Штаны были мокрые сверху и грязные снизу, в ботинках булькало. – Вот я что-то не улавливаю. Мне мокро, страшно, скользко, я ненавижу ходить по бревнышкам, чихнула уже два раза – в каком именно месте надо начинать наслаждаться?

Когда я, оскальзываясь в грязи и утирая потоки дождя, добралась до фермы, называющей себя природоохранным заповедником Acaima, на крыльце уже сидели два француза, жадно куря и не менее жадно кашляя. Вокруг вяло трепыхались колибри. Хозяин в высоких сапогах собирал деньги за вход. Небо меняло цвет от просто серого к густо серому. Дождь барабанил по крыше как в последний раз.

Я брезгливо отставила чашку отвратительно сладкого растворимого кофе и, прикрыв за собой калитку, снова пошла наверх. К финке (финками здесь называют кофейные фермы) Монтанья. Хозяин торжественно уверил, что по дороге к этой финке я не встречу ни одного моста, и это было решающим фактором – 800 метров подъёма меня уже не пугали ни разу.



Ну а что я хотела от этого облачного леса? Здесь несмело блуждают туманы, цепляются за верхушки восковых пальм, бьются как колибри у поилки и проливаются отчаянными, как слезы второклассницы, дождями. Время от времени в долину заглядывает солнце, с любопытством озирается, а потом осторожно прикрывает за собой дверь. Из-за двери доносятся жалобные всхлипывания тумана. Пальмы стоят, словно не замечая этой драмы, подпирают небо острыми верхушками.



Солнце выскакивает из-за поворота, неожиданно, я не успеваю затормозить и врезаюсь взглядом в распростертую внизу долину. Солнце плещет светом то на один, то на другой склон, туман тает, долина меняет фактуру, становится плюшевой, вельветовой, бархатной.













Бескомпромиссная, сбивающая с ног красота. Я падаю в мокрую траву, глажу ее руками и плачу от окружившего меня совершенства. Идеальные коровы с тщательно прорисованными сливочными и шоколадными пятнами пасутся на идеально изумрудных склонах, искусно подсвеченных заходящим солнцем. Пальмы стоят высоко и ровно, как карандаши из набора первоклассника, и верхушки их слиплись, как ресницы после слез.

Я утираю слезы грязной ладонью. Щиплю себя в бок убедиться, что не умерла. Сон я отметаю сразу – мне не хватит сил создать во сне столь совершенный пейзаж, на эту потустороннюю красоту способна только смерть.

Вода в ботинках , солнечный луч, скользнувший по лицу, отдаленное ржание жеребца, и, главное, свежая дырка в дождевике убеждают меня что смерти нет. По ту сторону жизни не может быть колючей проволоки, о которую я порвала дождевик, в неловкой попытке пролезть под. Проволока мешала мне фотографировать. К сожалению, сбежав в юности от службы в израильской армии, я не приобрела полезных для путешествий по Колумбии навыков, например, ползать по-пластунски.

[Genia]

Глава девятая. Потакая Татакоа.

Иногда я жалею, что бросила курить. Конечно, я люблю томно обронить с трудно сдерживаемым хвастовством, что бросила курить перед треком к Эвересту. И, поймав собеседника на восхищенном выдохе, добить выстрелом в упор – Гималаи. Высота пять тысяч метров. После чего подуть на ствол, отойти в сторону и любоваться эффектом.

Если б я курила, обязательно б потянулась за сигаретой в убогом городишке Нейба (Neiva), in the middle of nowhere, в пол восьмого вечера, когда всего двадцати минут мне не хватило, чтоб немедленно уехать в Бийябеху (Villavieja), от которой рукой подать до Татакоа (Tatacoa) и ее пустынь. Я бы стояла, вся в досаде, и медленно пускала дым, чтобы скрыть растерянность. Вдох-выдох успокаивают. Я бы сочинила себе сказочку про дорогу и транкилью, сморгнула б злую слезу и пошла б искать ночлег.

Но я не курю. Ром далеко в рюкзаке. Я стою на автостанции в Нейбе, только что в пятый раз услышав, что последняя маршрутка на Бийябеху уже ушла. И, беззащитная в растерянности, я утвердительно киваю на чей-то вопрос – синьора ищет отель?

А ведь мама была права - нельзя общаться на улице с незнакомыми людьми, вспоминаю я с ужасом и плотнее пристраиваю подушку на голове…Такие важные решения, как выбор гостиницы и спутника жизни, нужно принимать самостоятельно. Я лежу на кажется чистой простыне – конечно же она чистая, уговариваю я себя, потому что стоит мне допустить обратное…Чистая, чистая, они старались, эти люди за тонкой стенкой, эта шумная колумбийская семья, которая азартно смотрит телевизор, ругаясь и почесываясь. Я слышу и не понимаю каждое слово, каждый шорох, как они пихаются локтями и щелкают пультом вокруг единственного телевизора. У отца семейства большая удача – на автостанции он подцепил идиотку пойдем амига я знаю прекрасный отель деньги вперед. Когда мы в третий раз обошли заправку, я почувствовала неладное. Вероятно, отец семейства путал следы и создавал видимость трудного пути к ночлегу. Надо признать, что ход удался - когда я остолбенела на пороге комнаты, бежать назад в пыльную неизвестность ночи было страшно.

Меня хватило только произнести тонким голосом что ЭТО не стоит тридцать мильпесо. Двадцать пять, храбро сказала я. Мужик пронзительным внутренним голосом завопил Слава Яйцам и радостно согласился.

На цыпочках я подошла к кровати и залезла, брезгливо поджав ноги. Все это было ужасно, обшарпано, побито и погрызено, стена, не доходившая до потолка, семья за стеной, длинные гулкие пустые коридоры, безнадежные лопасти вентилятора. Но когда через дорогу взревела не то дискотека, не то караоке клуб, я была готова, завернувшись в простыню, позорно бежать в соседнюю комнату под бок к колумбийской семье, под прикрытие телевизора. Я опробовала все восемь способов уложения подушки на голову, но каждый раз в уши прорывался какой-то ублюдок, фальшививший в микрофон сальсу, и ублюдочная толпа, одобрительно кричавшая и хлопавшая.

В пять утра закашлялся хозяин. Громко высморкалась его жена. Шаркая, поплелась в туалет беременная дочь. Я подхватила рюкзак и постыдно бежала на автостанцию, чтобы первой маршруткой уехать в Бийябеху.

В Бийябехе я решила обидеться – на мир, на то что плохо спала, что ждала маршрутку полтора часа, что в Татакоа меня хотят везти аж за целых двадцать мильпесо.
- Ах, так, - громко сказала я. - Пойду назло вам всем пешком.
Мир не умеет долго обижаться.
– Давай мириться, - сказал мир, послав за мной мужика на мотоцикле.
–Ой, ну даже не знаю, как я буду ехать с рюкзаком на заднем сиденье, - немного поломалась я, и мы поехали. В Донью Лилию, пусть будет донья Лилия, я согласна на всё.

Пустыня Татакоа – это такие дни Мексиканской культуры в Колумбии, всюду кактусы, засуха и небо. Кусок марсианского красного грунта размером с футбольное поле, изрядно погрызенный словно марсианскими термитами – это красная пустыня. Через восемь километров проселочной дороги в бородавках кактусов – кусок теперь уже серого лунного грунта, где резвились лунные термиты, прогрызая изощренные ходы. Это пустыня Бланка.

Раскинув руки, я сбежала вниз в красную пустыню и немедленно заблудилась. Пустыни любят эти игры, и я потакаю Татакоа. Когда мне надоело бродить вокруг кактусов и, карабкаясь на края, как хомячок в стеклянной банке, тоскливо разглядывать далекую обсерваторию, я прошептала – Татакоа, поиграй-поиграй, да отдай.
- И правда, чегой-то я, - виновато сказала красная пустыня и напустила на меня группу школьников, выбирайся.









Донья Лилия, хозяйка одноименной посады, скрестив руки на могучей груди, ждала меня к обеду. На обед была плата типика – типичное блюдо колумбийского крестьянина в этом регионе.

Судя по тарелке, жизнь колумбийского крестьянина тяжела. Полночи смотрев сальсу по телевизору, он рано встает, идет в поля, загоняет трех волов, ломает четыре плуга, вычищает авгиевы конюшни и, утерев потное лицо полосатым пончо, спешит к донье Лилии на обед. Жизнь доньи Лилии, судя по тарелке, не намного легче – она умудрилась нагромоздить рис, картофельное пюре, бобы с говядиной, крупные кружки сосисок, ливер, куриное бедро, и сверху небрежно кинуть батат, мол мне для милого Педро ничего не жалко. И компот. А милый Педро, урча, вылизывает тарелку рисовой булочкой и отваливает в гамак. Гамак жалобно скрипит и проседает. Донья Лилия вытирает потное лицо полосатым пончо.



Через пять километров дороги меня ожидает пустыня Бланка, переминаясь застенчиво под сенью кактусов. Ее пейзажи не столь драматичны, но лучи заходящего солнца погружают меня в иное измерение. Удержаться на краю этого мира помогает лишь абсурдный квадрат бассейна. Я понимаю, каждая уважающая себя пустыня имеет право на мираж, но бассейн это реальность…







Невозможно поверить, что только вчера были влажные дали долины Кокоры, думала я, пробираясь среди кактусов. Как в одной маленькой Колумбии могут умещаться Карибское море и Тихий океан, восковые пальмы и пузатые кактусы, долины и пустыни, и вулканы, и джунгли…





Я отсчитывала семь километров обратно, освещая дорогу налобным фонариком. Вдоль обочин тоскливо мычали коровы. Я вспоминала животный мир Колумбии и уговаривала себя, что он скуден на хищников. Когда на бархате ночи зажглись теплые искры светлячков, идти стало веселей. Особенно когда я распознала что это светлячки, а не глаза голодных койотов.

Татакоа славится своим звездным небом, неоднократно намекал путеводитель. Я, невежественная, читаю чужое небо как почерк участкового врача на рецепте. Чужие звезды свешиваются за горизонт и играют в чехарду со светлячками. Пахнет травой, пылью и сбывшимися мечтами.




Глава десятая. Стыд в Попаяне. Три типа завтрака по-колумбийски.

Я двигаюсь пунктиром, я разучилась планировать. Я задаю цель – добраться в Попаян (Popayan), и пытаюсь концентрироваться на конечной точке. Не выпуская из рук путеводитель с заложенной на белом городе страничкой, я захожу на автовокзал и пытаюсь сыграть с кассиром в угадай стоимость билета на мотив старинной телеигры «угадай мелодию».

Действие происходит например в Питалито, не спрашивайте, как я там оказалась, мои маршруты напоминают пунктир, в пунктире много пробелов.
-Попаян, Попаян, белый город Попаян, - напевает кассир, – ты уедешь в Попаян за тридцать песо, - окидывает меня кассир пронзительным взглядом.
- Нет, в Попаян я уеду за двадцать пять, - изо всех сил я изображаю бывалого и борюсь с испанскими числительными.
- Поезжай, - соглашается кассир.

Идет дождь, маленький автобус натужно выбирает ехать или таки плыть, в бесконечных деревнях из багажника достают и загружают мешки и коробки. Парень с золотым зубом висит на подножке и бодро покрикивает - Попаян, Попаян, болтает с селянами, умудряется даже соскочить на ходу за кофе в придорожную столовку и вспрыгнуть на подножку, не расплескав стакан. Автобус останавливает полиция, все выходят под дождь, сдают удостоверения личности. Полицейский с пачкой удостоверений выкрикивает в рацию их номера, из рации говорят – Педро Гомес – свободен, может продолжать движение, и радостный Педро бежит обратно в автобус.

В Попаяне 22-30 и ночь. Посреди ночи стою я, девушка из Индонезии и юноша из Австрии. Мы переглядываемся, подходим ближе, беремся за руки… То есть нет, нет, беремся за книжку, открытую на странице Дешевое жилье, одновременно заглядываем внутрь, почти стукаясь лбами, и одновременно же идем по направлению к бюджетному хостелу «мама Чоли». Я не уверена, что хочу бюджетный хостел, но еще менее уверена, что хочу блуждать одна по ночному Попаяну, поэтому храбро берусь за ручку «мамы Чоли» и тяну на себя.

- Есть женская комната на четверых, заняты две кровати, за 18 долларов, и есть дормитори на 11 человек, за 13 баксов с рыла, - искушает ночной портье.
- Я в дормитори, - заявляет австриец, индонезийская крошка кивает головой в молчаливом согласии и, о ужас, я слышу свой голос, радостно объявляющий, конечно, дормитори, спать с десятью разнополыми незнакомцами и одним сортиром моя давняя мечта.

На подкашивающихся ногах я преодолеваю шаткую винтовую лестницу и с глупой улыбкой вваливаюсь в комнату. В принципе, после многих лет, проведенных в пионерлагере Юный Горняк, здесь меня мало что может удивить. Даже туалет находится за фанерной стеночкой, а не в трехстах метрах наискосок среди лопухов и крапивы.

Я рыбкой нырнула на единственную нижнюю полку, оставив случайным попутчикам верхние, и погрузилась в муки совести. Это как тебе с братом дали один новогодний подарок пополам, пока он был занят машинками, ты тщательно выбрала и съела все шоколадные конфеты, остались эти, дурацкие «радио» и «ромашка», и теперь тебе сладко и стыдно.

Когда я, глупо улыбаясь, ввалилась в дормитори, застряв рюкзаком в дверном проеме, то увидела ряд двухъярусных кроватей. Продолжая улыбаться, я не нашла лестниц, при помощи которых опытные путешественники могут взгромоздиться на второй этаж, не причинив при этом бед и разрушений. Я подошла к двухъярусной кровати совсем близко и даже пощупала ее и воздух вокруг. В руках осталась пустота. Я поняла, что попасть на второй этаж кровати смогу, только если немедленно просветлею и вознесусь. И тут, пользуясь тем, что индонезийская крошка в поисках вай-фая терзала свой ноутбук на ресепшн, я заняла единственное нижнее место и уснула, стыдясь и жалея хрупкую индонезийку, которой придется изображать акробатические этюды.

Утром они на цыпочках встают и медленно уходят, в разные стороны, неслышные тени, случайные десять человек, с кем я разделила ночь. Я тоже выскальзываю в белый город после дождя, где дома стоят аккуратными брусочками рахат-лукума, посыпанные белой стружкой, и хочется облизать пальцы. Наспех пробегаю по Попаяну, в некоторых местах пригибаюсь под радугой, смешиваюсь со стайкой школьниц, потом чинно веду себя в кафе и кормлю настоящим взрослым завтраком – омлет, кофе и свежевыжатый сок.









К слову о завтраках – если вы живете не в Мэриотте, то у вас есть три варианта завтрака. Вариант первый – сделай сам. Для этого надо чтобы в хостеле была кухня, а у тебя силы с вечера зайти в супермаркет и купить лук, помидор, яйца, сыр, хлеб. Откидывая волосы со лба, напевать что-нибудь французское и вилочкой взбивать яйца. Другой рукой переворачивать на сковороде помидоры. Небрежно завернуть готовый омлет, бросить на тарелку, и, под завистливые взгляды неумытых бэкпекеров, войти в столовую.

Вариант второй – хочу все знать. А именно – что это за пончики продает синьора на углу, что находится внутри той булочки, что это за странный фрукт и прочая. Подойти к синьоре, и, невозмутимо откинув волосы со лба, показать пальцем на приглянувшуюся круглую штучку.. Мелочь лучше приготовить заранее, и опять же невозмутимо ссыпать в протянутую смуглую ладонь, не показывая, что ты ничего не понял. Подождать сдачи, жадно выхватить горячий пончик и с удивлением узнать, что это пол тарелки жаркого, которое завернули в тесто и слепили шар.

Ну и есть третий путь – чинно войти в кафе, попросить меню, и представить себя героем Маркеса, каким-нибудь доном Аурелио Хосе…. Небрежно откинув волосы со лба, развернуть утреннюю газету…кивнуть подошедшей официантке, тинто и хуэвос ровелто, пор фавор…омлет и чашечку кофе, пожалуйста.

И опять я еду пунктиром, Попаян – Пасто – Ипиалес, с десяти утра до семи вечера. Поездка на автобусе это такая медитация, за окном меланхолично обрываются пропасти и возносятся горы, а ты насквозь прорезаешь пространство, вот уже девять часов полностью погруженный в себя. В плеере давно сели батарейки, единственная книга прочитана и оставлена на прикроватной тумбочке в очередном хостеле, и вот наконец ты столкнулся с собой и некуда бежать. Ты начинаешь разговаривать с собой, вначале несмело, неловко, а под конец пути захлебываешься мечтами и историями и не хочешь расставаться. Вы теперь друзья навек, ты и ты, и это будет длиться долго, пока ты сам не оборвешь дружбу, впустив в свою жизнь телевизор, газету семь дней, график повышения производительности, о котором начнешь думать перед сном…

Пограничный пункт Румичака, сделать невозмутимое лицо, нет, не надо менять деньги, и такси тоже не надо, просунуть паспорт в окошко, забрать паспорт, до свиданья, солнечная Колумбия, я увижу тебя только через полтора месяца, после джунглей Боливии, треккинга в Андах и прочей Мачу Пикчу. Здравствуй, Эквадор, просунуть паспорт в окошко, мучас грасиос, синьор, спасибо…

Я кидаюсь наперерез смуглому юноше в забавной шапке, краем глаза увидев, как он договаривается с такси.

- Эквадор? Тулькан? Давай сделаем это вместе, - искусительно говорю я и повожу плечом, рюкзак на плече медленно и сексуально покачивается. Куда девалась моя стеснительность в девять вечера в Румичаке, на границе Колумбии и Эквадора….

В Тулькане мы немедленно пересаживаемся на автобус до Кито, и вот в час ночи я, пошатываясь и зевая, стою на пустой автостанции в столице Эквадора.

[fisher58]

с выражением, как у вороны в мультике про попугая Кешу:
прелестно, прелестно.

только начал читать, а слюни уже капают от предвкушения.

[sueño]

Вы потрясающе пишете! Столько позитива в понедельник утром!

[Hispano]

очень понравились Santa Fe de Antioquia y Popayán, красота!

[Judson]

Блестяще пишите!
Но глянец Колумбии коварная вещь.
Попалась мне как-то распродажа на Spirit - сладкая халява, и можно прилететь в Боготу, а улететь
из Картахены...но не поддался я.
Последнее время стало там гораздо безопасней, но все равно...
Пускай власти пошерстят страну еще.
С Перу было тоже самое, только там сволота была из своего меделина - из Аякучо.
Пыльный занюханный городишко, забытый богом и людьми.
Никому она не интересена, эта колыбель "Сияющего пути".
Вот и Меделин надо чистить от давнего присутствия в нем Эскобара.
Красивая легенда, отчасти и в ней дело.
Да ладно, соглашусь - это нереально.

Вы новичок, поэтому устное предупреждение. Поаакуратнее в выражениях типа "только там сволота была из своего меделина - из Аякучо."
Напоминаю Правила:
7 "смертных грехов", за которые следуют особенно строгие наказания:

5. Проявления агрессивной ксенофобии, разжигание межнациональной розни, оскорбительные высказывания как в адрес политических оппонентов на форуме, так и в адрес руководителей нашего государства;

Наталья Key

[Genia]

Глава одиннадцатая. Кито. Мой первый раз.

Первый раз в жизни я вижу, чтобы ночной город был пуст буквально. Ни тебе запоздавшего гуляки с неровной походкой, ни группы рано повзрослевших подростков, ни припозднившегося работяги… Словно здесь нет забывших купить сигареты, пиво, хлеб… Я комкаю в потном кулаке визитку хостела и круглыми глазами смотрю на темные улицы из окна такси. Понемногу охватывает иррациональный страх, словно здесь, на улицах Кито, поселилось чудовище, волчок-ухватит за бочок, оборотни, жадно облизывающиеся после заката…. Потому что куда они все подевались, такие обычные в столичном городе поздние прохожие?

В Кито меня никто не ждет, ничего не забронировано, я еду в хостел блю хауз наугад.

- Пожалуйста, дяденька, не уезжайте, пока я не поселюсь, - жалобно прошу я таксиста, и страх в моем голосе неподделен.

С голубым хостелом я не угадала –нет мест. Я рыбкой ныряю обратно в такси и шепотом прошу водителя ехать дальше по улице. Следующей горела вывеска галапагос хостеля. Пол-второго ночи, я яростно терзаю звонок, и, о радость, слышу тяжелое шарканье. На пороге появляется пожилая сеньора в ночной рубашке и милостиво кивает на вопрос, есть ли места.

- Есть, да, места есть, - бормочет она, закрывая за мной зарешеченную дверь. – В дормитори.

- Прекрасно, - отвечаю я, стараясь дышать глубоко, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце.

- Там уже спят, - продолжает сеньора. – Мужчины, - несколько напряженно продолжает она и вопросительно смотрит на меня.

- Замечательно, - с радостной улыбкой отвечаю я. Они защитят меня от вурдалаков ночного Кито, - думаю я про себя.

- Трое мужчин, - делает ход конем сеньора.

Я потираю руки в предвкушении. Сеньора округляет глаза и, неодобрительно шаркая, открывает дверь комнаты. Пахнет носками и мальчиками. Я скидываю рюкзак и ныряю под одеяло.


- Какие планы, милая, - спрашивает наутро хозяйка, выставляя передо мной джем, масло и блинчики.
- Лагуна Килатоа, - жадно прочавкала я, не выпуская блинчик из рук.

- Э, милая… это тебе из Кито до Латакунги ехать, там пересядешь. Так вот, слушай сюда – сядешь в автобус и рюкзак пекеньо, маленький свой рюкзак – нет, не на полку, и рядом с собой нет, не клади – держи на коленях и ручку крепко держи. А то пройдет кто мимо, и хвать, - живописно
жестикулировала сеньора. Поняла меня, да? Не хлопай ушами-то, вот…

Что ж, я готова наслаждаться дальше. Моё очередное «хочу посмотреть» - это лагуна Килатоа. Раньше, когда я произносила это лазоревое слово лагуна, в голове всплывало что-то типа Дож кинул перстень в венецианскую Лагуну и медленно оглянулся….Я не могла предположить что озеро в кратере потухшего вулкана на высоте 3 600 тоже хочет быть лагуной с нежным и таинственным именем Килатоа…



- Закрой за мной дверь, я ухожуууу, - я невыносимо фальшивлю в подражании Цою, распихивая по наколенным карманам деньги – 40 баксов в левый, 5 – в правый. В этот момент я руководствуюсь мыслью, что искать деньги в районе коленок будет только идиот – потому что ни один идиот эти деньги туда не положит.

В городах для полного растворения нужно пользоваться местным транспортом. Представить себя спешащей на работу в вагоне метро, или студенткой, поджидающей автобус, да мало ли кем, приличный город способен предложить множество ролевых игр. По дороге к остановке я придумываю целую теорию, почему автобус это круто, хотя основной причиной моей нежной любви к общественному транспорту была вычитанная в путеводителе стоимость такси до вокзала – целых 12 баксов.

Система общественного транспорта в Кито довольно прихотлива – есть просто автобусы, а есть метробусы, которые в зависимости от маршрута бывают Эковия, Троллей и кто-то еще. Метробусы ходят быстро и регулярно по специально отведенной им полосе.
Последний раз в такой давке я ездила в лицей в глубокие девяностые – в мой город Петропавловск не пришел очередной танкер, топлива не хватало и автобусы ходили редко. Их штурмовали с отчаянием белогвардейцев, покидающих Крым. Меня подхлестывала влюбленность в меланхоличного учителя литературы. Урок литературы стоял первым, и я втискивалась в закрывающиеся двери с одержимостью первой любви.
Вспомнив серые глаза Юр Юрьича, я закусила губу и ввинтилась в метробус как штопор в пробку. Тело мое охватил трепет, повсюду словно касались бабочки…. Или не бабочки…

- А ну, покажи руки, - вдруг закричала круглощекая эквадорка. Сосед в замешательстве протянул мозолистые ладони. Я перестала вспоминать литератора – чё уж, он женился на учительнице русского и зарубежной литературы, и, повинуясь внезапному порыву, вышла на следующей остановке. Медленно провела рукой по карманам…ниже…нежнее… рука спустилась к коленям…сердце пропустило удар. В левом наколенном кармане больше не было 40ка баксов – лишь сиротливо лежала пластиковая карточка. Я сунула руку в правый – там утешительным призом продолжала лежать пятерка.

Меня никогда не грабили, не вытаскивали кошелек в метро, не выворачивали карманы в раздевалке. Наверно это даже романтично, что мой первый раз произошел в Кито – так я утешала себя, направляясь в интернет кафе, чтобы перевести себе деньги на карту. С пятью баксами лагуну Килатоа не обойдешь…

Пока я доехала до Латакунги, деньги уже пришли на карточку. Возле банкомата я решила, что лучшие друзья девушки это сиськи, и методично распределила деньги по лифчику. Так, изредка похлопывая по груди руками, я нашла автобус на Сумбахуэ и двинулась дальше вверх.

Путь к лагуне Килатоа – это некий квест с пересадками. Например Кито – Латакунга. Пока едешь до Латакунги, крепко прижав к себе рюкзак – учишь следующее слово Сумбахуа (Zumbahua). Выйдя в Сумбахуе, можно расслабиться – или ночевать в этом затрапезном городишке, или встать на обочину и гордо произнести очередное выученное слово – Килатоа. Выбрать из четырех немедленно притормозивших грузовичков менее пыльный и забраться в кабину. Вести светскую беседу. В начале беседы лучше пристегнуться – мой водитель, скромный эквадорский паренек, получив в ответ на извечное Ке Паис столь редкое в данный краях Русия, восторженно обернулся на меня и так и смотрел, пока не въехал в другой грузовик, побольше. Мне пришлось, скромно покачивая рюкзаком, удалиться с другим желающим заработать пятерку.



Деревушка Килатоа, тезка одноименной лагуны, большую часть времени пребывает в плотном облаке. Я мечтала перед сном романтически гулять по окрестностям и фотографировать аутентичность, но… Я злобно мерила шагами скромную комнатку, и боялась остановиться – в статичном положении я немедленно начинала стучать зубами от холода. Холод окутывал меня как облако – Килатоа. Я скорбно ждала когда позовут к ужину и разучивала с Пимслером очередные уроки испанского.

[Libertad]

Женя, ну это же невозможно, вот твоё это "скромно покачивая рюкзаком", ты же меня уговоришь, какая нафиг Тоскана, в Судамерику мне нужно, зря, что ли, свободный испанский?

[Kristyna]

Блин, ну как же здорово.
Вот теперь мучаюсь ищу дешевые билеты в Колумбию.

[ginger:)]

нехорошая Женя, полдня рабочего насмарку!

[Genia]

Глава двенадцатая. Вокруг Килатоа.

Я откинула первое, второе, третье и четвертое одеяло, оправила свитер и спустила ноги с кровати. Начинался новый день.

Лагуна открывается внезапно. Ты выходишь на окраину села, с треском раздвигаешь кусты, и Килатоа всей немыслимой изумрудной синью бросается навстречу. Вдох замирает где-то посередине, горло перехватывает, желудок проваливается - тело, как умеет, выражает изумление совершенным эллипсом кратера. Осторожно ступаю на тропинку, тщательно тяну носочек, чтобы уследить за прихотливой нитью тропы. Откуда-то снизу словно горошинки, выкатываются детишки с обветренными щеками, старательно здороваются буэнос диас сеньора дай доллар.
- И вам буэнос, - приветливо отвечаю я, улыбаясь этим опаздывающим на высоте 3 900 школьникам.



Лагуна вежливо держится слева, взяла меня под руку, нашептывает что-то доверительно, словно мы с ней давние подружки, чинно прохаживающиеся по школьному коридору во время большой перемены. Она досадливо отмахивается от сильных порывов ветра, показывает мне свои люпины, такие сиреневые…

Друзья, друзья навек, клянусь я в школьном коридоре на высоте 3 900, Килатоа хихикает, говорит, чем докажешь. И я, одурманенная этой синью, кислотной изумрудной бирюзой, надышавшись углекислыми парами, клянусь неустанно любоваться, вычерчивать круг за кругом по крутой кромке. А когда подкосятся ноги, я раскину руки и прыгну вниз, да, и мы вволю поболтаем.



Ветер отхлестал по щекам, я опомнилась и стала спускаться в противоположную от кратера сторону, к лоскутным полям сельского Эквадора. Лагуна, закусив губу и горько всхлипывая, послала за мной облако, которое по дороге надулось, заволокло небо слоем ватина и пролилось безудержным и столь же бессмысленным дождем.

Казалось бы, что интересного идти полями и деревнями, искать нужный поворот среди трех одинаковых, спрашивать дорогу на загадочный Чукчалан и не понимать ответ. Да, чтобы выучить название конечного на сегодня пункта, этот немыслимый Чукчалан, у меня ушло больше чем два часа, но я все время отвлекалась – то на пожилую крестьянку, которая обогнала свою резво бегущую козу и в прыжке развернула ее в нужную сторону, да так изящно, что даже не покачнулась шляпкой, то на девушку, которая полола свой вертикальный огород. Расположение надела земли на склоне холма под весьма альпинистским углом для эквадорцев даже не неприятность, а особенность, требующая всего лишь другого наклона тела при прополке.



Быть женщиной в Эквадоре весело – нет, я сейчас не о переноске сопливых детей в заплечных мешках, не о распухших от холода руках, всепроникающей бедности, тяжелом труде… Я про шляпки, про проблему выбора цвета для выходного котелка из фетра, про великолепные павлиньи перья, господи, откуда в Эквадоре павлины, впрочем, это неважно. Про пышные плюшевые юбки умильных узоров, например, с котиками… Про гольфы, про туфли с квадратным каблуком, про броши, скрепляющие пончо. Это целое искусство закрепить шляпку, заколоть брошку и в начищенных туфлях десять километров в один конец навестить донью Розу в Чукчалане…

Кстати про Чукчалан – по отвесной тропе шириной с поля фетровой шляпки нужно спуститься на 2 800, затем не переводя дыхание подняться на 3 200, и пожалуйста, в конце деревни Клауд Форест Хостел. Когда мальчик скажет, что горячая вода у них всегда, сразу бейте в лицо – за меня, за себя и за того парня. А еще лучше возьмите юношу за шкирку и окуните в ледяной душ, а потом отправьте по деревне на поиски рома. Это не слишком суровое наказанье, я проделала те же телодвижения, и, если б в этом Чукчалане продавали ром, то благополучно б забыла всю эту печальную историю. А так как я продолжаю кипятиться на этих страницах, то вы уже поняли, рома в Чукчалане нет.




Глава тринадцать. Великий день. Восхождение и воссоединение.

В арабском мире женщина, услышав от мужа троекратное «талак», начинает собирать вещи на выход. В этом плане Эквадор не сильно отличается от востока, поэтому в пятый раз услышав «рома нет», я собираю вещи и в четыре утра жду автобуса на Латакунгу. Не потому что не могла не минутой больше оставаться трезвой в окружении дождя – просто автобус на 4 утра единственный. Между крошечными деревушками, образующими ожерелье Килатоа, довольно прихотливое расписание, и я не буду вас им утомлять.

Я смутно ощущала, что сегодня должна совершить великое - то ли молниеносно побороть простуду, то ли взгромоздиться на домашний вулкан Кито - Пичинчу, то ли вечером встретить друзей. Я давно утвердилась в своей одинокости и не помню, как встречать Наташу, Оксану и АндрейБорисовича – посланцев из другого мира. Вот они прилетят, полные больших городов и планов, и такая я, двигающаяся пунктиром, за три недели говорившая по-русски три раза – когда увидела крокодила в СанПачо, когда поскользнулась в лодке в Капургане и когда опоздала на маршрутку на Татакоа.

Впрочем, АндрейБорисович наверняка привезет коньяк, - пытаюсь я мыслить позитивно.

Догадываясь, что друзья вряд ли возбудятся наутро после трансатлантического перелета громоздиться на 4600, я решила насладиться самостоятельно. Добравшись до Кито около 10 утра, немедленно выдвигаюсь к телеферико, на этот раз на такси.

Фуникулер возносится в поднебесье и вот, высаживаюсь в туман и в 4100. Вокруг разбегаются тропинки, выбираю ведущую наверх и все как всегда – ноги не идут, воздух истончился, камни скользкие, подъем крутой и прочие радости высокогорного треккинга. В какой-то момент, карабкаясь по острым черным камням в густом тумане, я решила, что вершина будет здесь и главное не победа, а участие.







- Яду мне, яду, - простонал голос из тумана. - Это вершина, - доверчиво спросил голос. Вслед за голосом показалась шапочка и мужчина.

- Я не заостряю внимание на мелких географических подробностях типа 4650 или 4680, - с холодной вежливостью ответила я. – К тому же отсюда все равно нихрена не видно.

- И правда, - согласился голос в шапочке. - К тому же я сейчас умру. Ты когда-нибудь пила водку?

- Обижаешь, - бурно оскорбилась я.

- В смысле никогда, - обрадовалась шапочка.

- В смысле постоянно, - отрезала я, и, вспомнив некоторые моменты из жизни, жалостливо спросила – что, паршиво?

Английские вариации на тему фак вполне передали глубину похмельного синдрома моего нового знакомого, канадца Кена.

– Не бросай меня, - жалобно взмолился он. Я тряхнула плечами и бедрами и медленно пошла вниз.

Туман придает разговору некую интимность, а высота 4500 – легкое сексуальное задыхание. Престаю стесняться и задаю откровенные вопросы. Например, где прекрасный Кен взял деньги для путешествия длиной в полтора года..

- Да все просто, - страдальчески улыбается Кен. – Понимаешь, мы с девушкой копили на квартиру. Семейное гнездышко и прочий факин шит. Но в Ванкувере такие дорогие квартиры… Мы забили на это мероприятие, взяли деньги и поехали. На машине. От Аляски. Доберемся до Чили, продадим машину и вернемся назад. Будем снимать квартиру, нарожаем детей, и я запрещу им пить водку. И пиво, - словно вспомнив что-то, добавляет Кен.

Уже подходя к кабинке Телеферико ехать вниз, выясняю, что билет стоит 8 долларов в оба конца, а я умудрилась потратить на это 16 долларов, и девушка в кассе у меня эти 16 преспокойно взяла, пробив взамен чек на 8. Я не ошибаюсь, я прекрасно помню в какой сиське у меня лежали какие купюры.

- Блин, блин, это все карма, – жаловалась Кену. - Вот видишь, где-то пожадничала, повела себя непотребно, и Кито меня учит. Кен внимательно слушал.

Выходя из такси в центре, Кен платит за двоих, хотя мы договаривались пополам.

– Улучшаю карму, - улыбается Кен и закрывает дверь.

Тщательно готовлюсь к приезду друзей – бронирую два номера в блю хауз хостеле и переживаю, как мои приличные столичные друзья воспримут душ на этаже. У них же нет за плечами дормитори на 11 человек и дормитори с тремя мальчиками и их носками…

Так давно никого не встречала в аэропорту…. Мамы больше нет и некому прилетать. Я забыла как это - гулко бухать сердцем в ограду, жадно впиваться взглядом в скупо открывающуюся дверь выхода с рейса, а потом в радостном порыве перемахнуть ограждение и с тоненьким визгом броситься на шею Оксанке, Наташке, и великолепному АндреюБорисовичу.

[Genia]

Глава четырнадцатая. Четверо смелых. Тату.

Как я и ожидала, АндрейБорисович привез коньяк, и поэтому я не помню вечер, а блондинка привезла идеи, и поэтому я надолго запомню наш совместный день в Кито. Наташа говорила джунгли и тату. Вообще за годы дружбы я уяснила, что к лепету блондинки нужно прислушиваться, иначе будет хуже. Джунгли я решила отложить, а вот тату требовало немедленного вмешательства.



- Какое тату, Наташенька,- ласково спросила я за завтраком, придерживая гудевшую от вчерашнего коньяка голову.

- Тату, - твердо отвечала Наташа. - Такой магазин. В нем следует покупать одежду для джунглей, я узнавала.

- Какие такие джунгли, Наташенька, - осторожно продолжала я. - У нас же треккинг в Андах, разве ты забыла?

- Джунгли. Наверно все-таки боливийские, хотя можно и перуанские, я еще не решила… Пойдем в джунгли, возьмем аяхуаски…- Наташа мечтательно прикрыла глаза… А то что я друзьям скажу – была в Южной Америке и ни разу?

Я решила оставить джунгли и вернуться к тату.

- Итак, ты хочешь зайти в магазин, да, - произнесла я по слогам. - Он называется «Тату», да? Давай адрес.

- Адрес я забыла, - весело сказала Наташа. - Но муж моей племянницы сказал, что когда приезжает в Эквадор, всегда заходит в этот магазин, покупает всё и немедленно в джунгли.

- А какой одежды тебе не хватает, Наташенька, - продолжала я сквозь зубы.

- Мне совершенно нечего надеть, - оживилась блондинка. - Обязательно нужны элегантные треккинговые штаны цвета хаки, и флисовый свитер, непременно голубой, это сейчас мой любимый цвет, хотя можно и розовый…

Я скорбно оглянулась. АндрейБорисович еще не понимал всего ужаса ситуации – что ж, это понятно, он не был с нами в Бирме в прошлом году. Оксана подняла глаза к потолку и искала там что-то важное, закусив губу.

- Идем искать магазин, да – жизнерадостно оглянулась блондинка. Я пнула Оксанку под столом ногой. Она вернула взгляд с потолка.

- Нет, сейчас мы все вместе идем гулять по Кито, высота 2818, - скорбно вздохнула Оксана и продолжила, - это столица Эквадора, основанная испанцами в 1534 году на месте древнего индейского города. Кито считается одним из самых красивых городов Южной Америки, Наташа, ты меня слышишь?

- Ага. А какой цвет мне идет больше – голубой или розовый?

Старый Кито тоже голубой и розовый, персиковый и бирюзовый, украшенный стеснительными колониальными балконами, краска на стенах облупилась и потрескалась, и так же идет трещинами память об испанском владычестве.















Как всегда, мы начинаем гулять по плану, от огромной глыбы собора Сан Франциско, и в этой точке план и заканчивается, потому что Оксана хочет мясо с картошкой, АндрейБорисович на холм к женщине с крыльями, а блондинка в магазин «Тату».

Благородный дон у нас один, поэтому берем такси и едем смотреть на Кито с холма Эль Панесильо, на котором возвышается Дева Мария китская. Такси не потому, что высота холма кажется неприступной, но потому что в путеводителе написано, что на подступах к холму вас обязательно ограбят.

С некоторых пор я склонна доверять путеводителю – после случая в метробусе, где я стала на 40 баксов легче, я прочитала на странице 197, что не надо садиться в общественный транспорт на остановке Марискаль Сукре в час пик.

Вид на Кито в тумане для АндрейБорисовича, мясо картошкой для Оксаны, отвесные лестницы Базилики дель Вото Националь для меня, и вот, довольные и усталые, мы слышим серебристый голосок блондинки – а теперь в магазин «Тату», да?





У нас нет адреса и не хватает испанского, чтобы достойно объясниться. Три раза нас направляли в тату салоны, один раз на рынок индейских сувениров, где Оксана немедленно купила кофточку и маракасы, мы посетили три магазина outdoor, но одежды фирмы «Тату» там не было.

- Женя спроси, - направляла меня блондинка, я в очередной раз чувствовала себя идиоткой, и по взмаху руки очередного застигнутого врасплох нашей безумной четверкой мы оказывались в очередном тату салоне.

- Наташа, - вдруг сказал АндрейБорисович, тяжелым взглядом окидывая блондинку, – мы непременно посетим этот магазин в следующий раз. А сейчас мы идем за ромом.

- Но мы один день в Кито, следующего раза не будет, - пискнула блондинка. АндрейБорисович зловеще улыбнулся.

[Зеленка]

Женечка!Прекрасно!

[Libertad]

Кито на твоих фотках похож на лучший город в мире))) в котором я живу...

[Genia]

Инна, спасибо!

Кито на твоих фотках похож на лучший город в мире))) в котором я живу...

Олькин, хотела сказать, сравнила жопу с пальцем, но задумалась кто есть кто...

[Genia]

Глава пятнадцать. Галапагоссы.

Как оказалось, в Кито есть ночная жизнь, и происходила она в районе Марискаль, аккурат под окнами нашего хостела. - жаловались за завтраком попутчики, отчаянно зевая. Я слушала их с удивлением, так как спала прекрасно – наверное, я привыкла к Южной Америке, - просто сказала я и допила оставшийся от вчерашнего вечера ром.

Лететь на Галапагоссы меня уговорила Оксанка – не так это и дорого, 400 долларов билет, 100 долларов вход, - веселой скороговоркой говорила подруга, брала короткую паузу и восклицала – Котики! Игуаны! Черепахи! Мне ничего не оставалось, как с таким же энтузиазмом воскликнуть Да!

Впрочем, Галапагоссов могло и не случиться, по крайней мере для меня с Наташей. Как сейчас помню – апрель, пятница, вечер, я сижу у компьютера, в одной руке кредитка, в другой – телефон. В телефоне АндрейБорисович, в компьютере сайт экспедии. Мы покупаем билеты на Галапагоссы – я на себя и блондинку, Андрей на себя и Оксанку.

- Давай начнем это вместе, – проникновенно шепчет АндрейБорисович, - на какую кнопку нажимать?

Кончили мы тоже синхронно - АндрейБорисович с криком Ура, спасибо Женич, и я с коротким выдохом бляпиздец все пропало.
Будучи звездой турбизнеса, я не могла признаться АндрейБорисовичу что купила билеты одним днем – пятого июня туда и пятого июня обратно. Вместо предполагаемых с пятого по девятого.

- Спокойной ночи, Андрей, - выдавила я и набрала экспедию.

- Агент Джексон, хэлло, - бодро отозвалась трубка.

-Эээ...понимаете...тут у меня палец в клавиатуре застрял и я непоправимо ошиблась, - всхлипнула я.

-О, и правда нифига себе,- бодро заржал Джексон.

Он стал мне рассказывать, что сейчас отменит бронирование, и... и МТС сказал у тебя деньги закончились, ты в минусе, и не можешь больше разговаривать с Америкой.

Джексон перезвонил.

- Ваапщето мы так не делаем, - пояснил он. - О, у меня есть твой намбер, - хихикнул Джексон.
- Смотри, курица - сейчас я без штрафов - эй, ты меня в своей России хорошо понимаешь - без штрафов - снимаю эту бронь, и ты делаешь новую. Не ссы, прорвемся.

-А деньги, - всхлипнула я.

- Вернем. Не бзди, Марьиванна.

- Эй, Джексон, слышишь - я тебя люблю, - прокричала я напоследок в трубку. Лав Ю! Реали!

Все же осадок остался и я боюсь, что мои новые билеты какие-то неправильные, что я опять сделала что-то не так и сейчас Оксана с Андреем улетят, а мы с Наташкой пойдем в магазин «Тату».

Расслабилась я только в самолете. Достала бумажку и пыталась впихнуть джунгли в оставшиеся полтора месяца путешествия. Не получалось. Потом я посчитала на картинке Галапагосские острова – тринадцать основных и шесть так. У нас было пять дней и некоторые желания – дайвинг у АндрейБорисовича, котики и игуаны у Оксаны, море и пляж у блондинки. Я тоже хотела посмотреть.



Крепко просоленный воздух, замешанный на какой-то неизвестной траве, россыпь туфа по обочине, вулканическая гряда на горизонте – все это кричит о близости Тихого океана и я, девочка с Камчатки, сразу вспоминаю всё – силу прилива, как трава растет на песке, как пронзительно кричат чайки. Я слишком долго дышала туманами, настоянными на океанской воде, и теперь Тихий океан узнает меня раньше, чем я его.

Островов у Галапагоссов много, поэтому чё мелочиться – отдельный остров Бальтра для аэропорта, отдельный остров, куда нужно приезжать после аэропорта и принимать решения – Санта-Крус, отдельный остров, чтобы видеть его в мечтах – Исабела…

Уже с готовым решением ехать на Исабелу, мы приехали на СантаКрус, но опоздали на лодку и остались. Андрей пошел искать дайвинг, я с Оксаной – жильё, а Наташа осталась стеречь рюкзаки и смотреть на океан.



Жилье нашлось немедленно в первом же переулке за не нарушающие мои принципы 30 долларов с вентилятором. Гордо шагая, пришел АндрейБорисович с дайвпакетом.

- Хочу на пляж, - капризно заявила блондинка, поигрывая веревочкой от купальника.

– Допьем и пойдем, - в пятый раз отмахнулась я от блондинки, обольстительно улыбаясь благородному дону и подвигая поближе кружку.

- Немедленно, - твердо сказала Наташа, допивая мой ром. – Не заставляй океан ждать, - взглянула блондинка укоризненно.

Никогда не заставляй ждать океан, блондинка права. На Галапагоссах океан закрывается в шесть.

– Не поняла, - переспросила я вислоусого сторожа. – Как это пляж закрывается? И что будет, если мы опоздаем на выход – нас пойдут искать со свирепыми игуанами, или закроют калитку и оставят с этими свирепыми игуанами ночевать?

Мы гуськом бежим по четырехкилометровой дорожке, заканчивающейся Черепаховой бухтой, Тортуга Бэй. Блондинка бескомпромиссно бежит на пляж, Оксанка посмотреть что за поворотом, АндрейБорисович на бегу целится в дуло фотоаппарата, а я потому что все побежали и я побежал.

К этой мощи невозможно привыкнуть. К реву волн, с грохотом обрушивающихся на песок, к пронзительным чайкам, к силе, с какой океан обхватывает тебя и тащит назад, ты стоишь, широко расставив ноги, взмахиваешь руками, пытаясь удержать равновесие, качаешься, падаешь… Океан подхватывает тебя, тянет, он хочет играть с тобой, не здесь, там, подальше, пойдем со мной, немедленно, сейчас, океан как капризный младенец упрямо тянет тебя в одну сторону, а ты с отчаянным испугом тянешься к берегу, размахиваешь руками, кричишь, цепляешься за песок.

Я научу тебя играть с океаном - вытряхни песок из купальника, подтяни трусы и заново завяжи лифчик, ну что, готова? Подходим ближе, ближе, туда где волна встречается с песком, ждем пока волна отвлечется, теперь стремительно бросаемся вперед, в пучину, о, кажется океан заметил вторжение, он медленно разворачивается, волна встает на дыбы – а ты стой, стой, зарывайся ногами в песок, вот, волна ближе, ближе, а теперь – бегииии!
Беги, будто вся твоя жизнь зависит от этого бега, беги как в первый или в последний раз, волна ударяется сзади в песок, растекается по песку белой пеной, стремительно, с легким шипением, но ты уже в безопасности, приплясываешь на берегу, сердце сейчас выпрыгнет, держи его…



У океана хватит игр для каждого – для меня, для Наташки, для серферов, для вон той мулатки с тремя детьми… Солнце тоже резвится, не отстает - удлиняет тени на песке, делает песок совсем золотистым, небо совсем лиловым, океан окрашивает бирюзой…





Мы возвратились затемно. Рядом по бордюру важно вышагивала незнакомая птица. Птица была крупная и не боялась. АндрейБорисович храбро жался к обочине, пропуская странную птицу вперед.

- Кстати, я видела здесь довольно много крабов, - раздался вдруг серебристый голосок блондинки, – у меня есть кипятильник, можем устроить праздничный ужин.

- Наташенька, - это заповедник, - растерянно сказал Андрей.

- И что? Каким образом это мешает нам сварить краба, - гнула свою линию Наташа. Тем более, раз это заповедник, они вон толпами по берегу бегают. Непуганые, - мечтательно улыбнулась блондинка, сжимая в кулак тонкие пальцы.

- Наташенька. Заповедник – это как зоопарк. Здесь это не принято. Нас депортируют, - свирепо вращал глазами АндрейБорисович.

- Депо что, - не поверила блондинка.

- Домой на хер отправят, - вмешалась в ситуацию я. - А краба отберут.



Если вы не посетили Галапагоссы с круизом, если не фланируете на лодке от одного острова к другому, неторопливо познавая эндоменическую флору и фауну, если вы прилетели сюда на пять дней, поудобнее перехватив лямки рюкзака, считаете себя ужас как независимыми и живете в Пуэрто Айоре за 30 долларов номер с вентилятором – ради бога молчите. Жить на острове вместо яхты это не круто, тсссс, не проколитесь. Не уподобляйтесь блондинке, умоляющей за ужином, чтобы ее оставили на Тортуга Бей навсегда и с кипятильником – накупите экскурсий. И по приезду домой оброните вскользь – вот высадились мы как-то на Флориане… А про душные ночи в Пуэрто Айоре, как ты жадно глотал терпкий ром и влажный воздух, выстукивал одним пальцем позывные в интернет кафе, земля, земля, я на другой стороне, здесь чужие звезды, прием, про четыре магнита с черепашкой, кепку с черепашкой и футболку с Одиноким Джо – я никому не скажу.



Чтобы гордо высадиться на Флориане, до нее надо добраться. Я читала много отчетов – во всех говорится «и вот мы приплыли». Я очень интересуюсь, скорбный путь, полотенце у бледного лба, соседка с зеленоватым отливом, пытающаяся удержать прыгающий горизонт – это было только у меня? К концу второго часа поездки Оксана мучительно икнула и склонилась за борт. Зеленоватая девушка напротив внимательно посмотрела на Оксану и перегнулась за свой борт в знак солидарности.

- Ну что, наслаждаешься, - ласково спросила я Оксану, похлопывая по спасжилету. Оксана закатила глаза. – А нам еще обратно, - ободрила я подругу. Оксанка снова склонилась за борт.

- Оксаночка, может тебе таблетку? От горной болезни? - участливо спросила блондинка.

- И где здесь горы, - съязвила я. Оксана молчала и бледнела.

- Понимаете, я пошла в аптеку, и попросила таблетки от горной болезни, - начала Наташа.

- О, новое слово в фармакологии, - хмыкнула я.

– И мне дали это – блондинка достала из сумочки «уникальные таблетки с эффектом антисблевыша Драмина».

Оксана схватила упаковку и жадно проглотила три таблетки. Я вознесла молитвы неизвестному украинскому фармацевту. Катер ткнулся о пирс Флорианы.



Флориана живет своей ежедневной жизнью – на пирсе безвольно валяются котики, лениво отмахиваясь ластой от назойливых туристов; громко охая, предаются любви огромные черепахи, их панцири скрежещут; простираются дали, шумит прибой, игуаны буравят пространство немигающим взглядом; и снова черепахи, ворочают огромным панцирем, неторопливо жуют, словно у них впереди вечность, словно забыли как пираты хватали их за заскорузлые лапы и кидали в трюм, словно не помнят, каково это лежать на спине огромной неуклюжей тарелкой пока кто-то, выдыхая ром, не взмахивал над головой кривым кинжалом…









- А теперь снорклинг, - радостно объявил очередной смуглый Виктор и раздал ласты и трубки. Блондинка брезгливо оглядела нагубник.
– Мне кажется, его кто-то жевал, - задумчиво прошептала Наташа. Оксана растеряно смотрела на ласты. Я вспомнила шоколадного Марио и улыбнулась в маску.

Пристроиться за огромной черепахой и передразнивать движения ласт; в восторге броситься за игривым котиком и громко визжать в дыхательную трубку, когда в метре от тебя всплывет прекрасный морской лев; рыскать по дну в поисках разноцветных рыбок; столкнуться под водой с израильтянином; вынырнуть, оглянуться и в ужасе увидеть, что лагуна напоминает густой черепаший суп – три лодки бросили якорь, а туристы упитанными косяками носятся в поисках котиков. Котики спасаются бегством.

- Мне кажется, их тут прикармливают, - скептически протянула Оксана, снимая ласты, – а вон тех пингвинов – приклеили, - добавляет она, пристально рассматривая ближнюю скалу. Пингвины густо покраснели. - Может быть, сварим краба, - поддерживает беседу блондинка, осторожно вынимая из рюкзака кипятильник.



Нервную походку Андрея Борисовича мы заметили издалека – он широкими шагами мерил пирс, пугая дремлющих котиков.

- Отпустил тебя одну, теперь волнуется, - с легкой завистью заметила я Оксане. Подруга хмыкнула.

- Оксаночка, все в порядке, - бросился к лодке Андрей Борисович, - как там мой фотоаппарат, не потеряла? Покажи мне его, отдай его скорей, я так волновался…

Оксанка, такая юная, с насмешливым прищуром и вихром на затылке, в некоторые моменты может превратиться в небольшой паровой каток. Я отрешенно перевожу и наблюдаю, как Оксанка с невозмутимой улыбочкой закатывает в асфальт незадачливого продавца экскурсий – он утром пообещал, что продаст нам экскурсию на остров Исабела с возвратом через две ночи, а вечером заявил, что если мы на той же лодке не возвращаемся обратно в тот же день немедленно, то возврат пропал.

Я кипячусь и потрясаю кулаками; блондинка нежно угрожает полицией; АндрейБорисович нервно курит у входа и только Оксана, улыбнувшись, заявляет – мне кажется, амиго, у тебя есть проблема – твои туристы недовольны. Тебе это надо? Вот, я так и думала. Ты хотел предложить нам скидку и забыл? Так вот, я напоминаю – пятнадцать долларов скидка, и мы забудем, что утром ты сболтнул не подумав. Как, если мы не плывем обратно, то не увидим удивительную скалу с очередными пингвинами? То есть ты продал нам экскурсию и не можешь выполнить программу? Я тебе подскажу – звони капитану и пусть он проплывет мимо пингвинячьей скалы на пути туда. И скидка, не стесняйся ее предлагать, мы поймем.



За бутылкой рома АндрейБорисович хвастался дайвингом – он увидел всех кого мечтал, включая не то хамерфестов, не то хаммерхэдов, и походя спас жизнь незадачливому израильтянину, решившему подниматься немедленно с несусветной глубины; еще немного обжигающего напитка из сахарного тростника и я тоже подамся в дайверы – это так романтично смотреть на акул, держась одной рукой за скалу, а другой за своего бадди – пусть мой бадди будет юн, черноволос и неутомим, и еще…



Лодка идет на Исабелу, слегка переваливаясь. Я, стиснув спасжилет у горла, пробираюсь поближе к корме. Оказывается, у интеллигентной девушки, решившейся блевануть за борт, возникают разные вопросы– за левый борт или за правый; как сделать это изящно; это морская болезнь, вчерашний ром или утреннее вино; а может все таки подействует таблетка?

Таблетка успела вовремя и спасла мой завтрак. Мы высаживаемся на Исабеле – блондинка, перекинув полотенце через плечо, идет на пляж, обозвав нас напоследок «любителями экскурсий» - не могу сказать, что нам нравится трястись по проселочным дорогам на раздолбанной таратайке, но, скованные условностями, мы не можем пренебречь достопримечательностями острова – очередными черепашками, изможденными бледными фламинго и кратером вулкана Сьерра Негра, который всегда в тумане – на фоне этого тумана мы и фотографируемся, вытирая с лиц влажную взвесь.





Опыт показывает, что экскурсии здесь любят завершать снорклингом – заплата ската, скользнувшего в пару метрах под тобой, гарантирует жизнерадостный визг и море впечатлений. А гоняясь за котиками, скрывающимися в мангровых зарослях, можно нагулять отличный аппетит.







- Мне кажется, здешняя рыба должна быть хороша, - томно протянул АндрейБорисович.

- Женя спроси, - оживляется блондинка, мы воссоединились после ее пляжа и нашего снорклинга, и я опять забыла покой.

-Да, спроси, где здесь самый лучший рыбный ресторан – это опять Андрей, он не признает полумер, особенно в области питания. Интересно, в каком Кисловодске он впитал повадку благородного дона?

Ленивый ход бедер официантки дал сбой, когда я, перехватив руку АндейБорисовича со смятой салфеткой, трагически вскрикнула. АндрейБорисович испуганно икнул. Я разжала его кулак, освободила салфетку, отложила в сторону.

- У благородного дона, путешествующего с девочками, есть некоторые правила, - устало начала я.
- Первое – благородный дон подает девочкам рюкзак, не дожидаясь скорбных вздохов. И второе и самое главное правило – когда благородный дон насытился, он должен подвинуть свою тарелку к центру и шепнуть – деффченки, есть клевые объедки. А салфетку в тарелку кидать не надо, смотри, сколько здесь еще салата и рыбных косточек, - укоризненно добавила я и облизнулась.

Мы живем в хостеле с говорящим названием Джунгли с гамаком и портретом игуаны на стене. Метрах в тридцати монотонно шумит океан, вечером мы ходим к нему прощаться, утром – здороваться, с непременными мандаринами и ромом. Океан к нам благосклонен.







Игуаны на Исабеле живут как пенсионерки в санатории Зори Эквадора – придерживаясь рекомендованного главврачом режима, утром на пляж, вечером – с пляжа, и не приведи господь повстречаться им на пути, когда они, отрешенно топчась по чужим хвостам, спешат на пляж принимать солнечные ванны.

- Девочки, девочки, пропустите, подвиньтесь, - заискивающе приговариваю я, ступая на дорожку. Навстречу движутся гребни, хвосты и лапы. Я вытягиваю из кустов палку и размахиваю. Игуана презрительно сплевывает и продолжает наступать. Я в испуге отпрыгиваю, палка вываливается из рук, блондинка интересуется, ядовитая ли у игуан слюна.

– Вскрытие покажет, - почему-то шепотом говорю я. Игуаны продолжают не обращать на меня внимания и стремиться на пляж, с десяти утра до шести вечера им прописаны солнечные ванны, и попробуй помешать раз и навсегда заведенному порядку – у меня нет запасных штанов взамен тех, что непременно станут мокрыми, если через меня, отплевываясь и наступая на ноги, пройдет небольшая стайка игуан, особей семьдесят, не больше.





Я тоже стала как игуана и завела свой порядок – каждодневный снорклинг. Вечером четвертого галапагосского дня мы прикупили экскурсию на вулканический островок Тинтореррас и непременный снорклинг в мангровых зарослях в подарок.

Я затянула ласты и скользнула в прохладную воду. На мелководье резвились три морских львенка-котика. Когда они подплывали близко к блондинке, та самозабвенно визжала. Оксанка невозмутимо молчала, даже когда особо любопытный котик заехал ей ластой по голове. Я, восхищенно раскрыв рот, в который лилась соленая вода, наблюдала за гибкими лоснящимися телами, как круглятся в любопытстве глаза, как топорщатся усы. Как нестерпимо хочется посмотреть поближе на эти неуклюжие белые тушки, которые тарахтящая и противно пахнущая посудина ежедневно около трех привозит в эти мангровые заросли.

– Мама, мама, какие забавные животные, - фыркает морской львенок и пытается потрогать ластой блондинку. Блондинка визжит ультразвуком.

– Вечно ты трогаешь всякую гадость, - ворчит морская львица мать.

Галапагоссы покидать невыносимо печально. Ты только обустроился в этом зверином раю, научился по узору на панцире различать черепах, помирился со склочной игуаной Розой Соломоновной и она вечерами рассказывает тебе истории из жизни, когда Адаму было еще не стыдно, а Ева не любила яблоки; после обеда играешь в морской бой с братьями-погодками морскими котиками, и вчера наконец-то выиграл; научился приклеивать пингвинов к скале так аккуратно, что туристы верят, а вечером оттираешь заветную скалу от последствий испуга редкой птицы. Жизнь прекрасна в своем однообразии, шумит океан, машет крыльями пеликан, и вдруг ты находишь на подоконнике смятую бумажку со странным словом Гуаякиль. Разглядываешь и вспоминаешь слово билет. Самолет. Вдаль. Под крылом.







Сколько уже осталось за спиной счастливого ежедневного – скрип гамака Ралли в колумбийском Сан Пачо, неторопливый путь игуаны за солнечной ванной, а ты все стремишься вперед, разбрасываешь города и страны и не можешь найти упокоения.





В Гуаякиле, когда через пол часа после заселения мы встретились на ресепшн, блондинка достала из кармана листочек и многозначительно протянула. Сделалось тревожно. АндрейБорисович развернул листок, там было три слова.

-Тату. Мол де Сур, - прочитал АндрейБорисович и закашлялся.

- Мне сказали, что магазин треккинговой одежды «Тату» мы обязательно найдем в этом торговом центре, - весело щебечет блондинка.

- Однако эта женщина добьётся своего, - прикрыв глаза, Оксана цитирует фразу из моего прошлогоднего бирманского отчета. - Блондинка – это диагноз. И не думай, что она забудет, - напоминает мудрая Оксана.- Сложно потерять мысль, когда она у тебя единственная.

- Андрей, вызови такси, - обольстительно улыбается Наташа.

- Нет, я не понимаю, почему вместо неторопливых познавательных прогулок по самой современной в Южной Америке набережной я третий час торчу в этом проклятом торговом центре, - стенала я, меряя шагами отдел спиртного в супермаркете Экзито.

- Я пойду посмотрю на бутылки с ромом, это успокаивает, - час назад всхлипнула я и заламывая руки, вбежала в супермаркет. Еще через некоторое продолжительное время подошли Наташа с Оксаной, умиротворенно помахивая пакетами.

- Я попросила Оксану посмотреть, идет ли мне этот сарафанчик, - мило улыбнулась блондинка.

- Я посмотрела и купила себе два, - еще более мило улыбнулась Оксана.

- А я взяла голубой, это мой любимый цвет, - очаровательно потупилась Наташа.

Я схватила бутылку рома и крепко обняла.

- И кстати, здесь нет магазина «Тату», – разочарованно протянула блондинка, - но ты не волнуйся, я буду искать еще. Я выругалась неприличными словами и попыталась открыть ром, не доходя до кассы.

За ужином в хостеле благородный дон порадовал нас знанием английского языка, переведя табличку над баром «no alcohol allowed» как «нет такого алкоголя, который Вы здесь не сможете найти». С мужчинами нужно соглашаться, мудро рассудила я и попросила налить еще рому из стоящей под столом бутылки.

[Libertad]

Это фантастически прекрасно.

[Judson]

Стабильное качество накатываемого контейна - показатель класса "игры". Респект.

футболку с Одиноким Джо

Этого импотента на самом деле зовут Одинокий Хорхе.

[Maska.]

"Вообще хорошо быть путешественником – все его жизненные посылы объясняются одним словом «посмотреть», никаких тебе увеличить прибыль отдела, заработать больше, обойти в повышении Петрова из соседнего департамента… Я отлично экипирована для столь важной задачи как «посмотреть» - у меня есть глаза и даже еще не украли фотоаппарат"

Это шедеврально! Можно вместо цитаты в подпись!

[Genia]

Глава шестнадцатая. Туманы Лимы.

Писсаро промахнулся – заявившись сюда теплым летним южноамериканским январем, он обманулся притихшим океаном и ясным небом и основал. Сразу столицу, тогда играли по-крупному. Город волхвов, Сьюдад-де-лос-Рейес. Индейцы упрямо называли город Лима и неодобрительно качали головой. Ничего не предвещало, но к июню погода испортилась – наступила зима, от океана неумолимо полз туман и окутывал город. Влажная дымка не рассеивалась, характер горожан портился, ржавчина разъедала замки и клинки. Бежать бы, бежать отсюда пока не поздно, но уже строгим квадратом обрисовалась Плаза дель Армас, резчики по дереву, щуря глаза, трудились над изображениями святых для скамьи хора кафедрального собора Нуэстра-Сеньора-де-ла-Асунсьон, жирели голуби на площади перед собором Святой Каталины…..








Туман с красивым именем гаруа приходит зимой, тяжело облокачивается на крыши. Доведенные до исступления влажной взвесью, жители Лимы в сером тумане доказывают, что живы – жмут на клаксон, самозабвенно лгут, тянутся в чужой карман, любят девушек, наказывают детей – словом, ведут себя как обычные столичные горожане, только не смотрят на небо.









Обрывистый берег Лимы словно кто-то обглодал, выполз из океана, тяжело волоча чешуйчатых хвост, и, мотая головой, вцепился в набережную района Милафлорес, неопрятно чавкая. Земля осыпалась, стонала, чудовище самозабвенно трудилось над береговой линией, но быстро охладело, как и все, раз глотнувшие тумана гаруа.





Краска не удерживается на зданиях, устало пузырится, выцветают карамельные цвета колониальных балконов, в этом тумане ничего не удерживается, падает, а океан слизывает, подбирает и уносит. А если не океан, так подбирают старьевщики, сгребают в кучу фарфоровых кукол, треснутые часы, гнутые серьги, непарные монеты… Эти антиквары завели себе улицы, в улицах – магазины, в магазинах – скрипучие табуреты и сидят отрешенно, позволяя мне рыться в феерической фигне и искать ключ. Например, ключ от Лимы, с прихотливой бородкой, всего пять солей, сеньора…



Мы спускались к ужину, благородный дон галантно придерживал дверь ресторации, как вдруг блондинка изменилась лицом и окаменела взглядом.
- Бамос, бамос, пошла, - привычно прикрикнула я, но Наташка мечтательно смотрела вдаль, губы ее шевелились, все складываясь и складываясь в два слога – тату, та ту… Как оказалось, блондинка заметила вожделенный магазин треккинговой одежды.

Магазин фирмы «Тату» находился неудачно – слева от него была Коламбия, справа – Норд Фейс, и Наташа вот уже третий час как ослик на мельнице ходила по этому кругу норд фейс-тату-коламбия и не могла выбрать. Моя бутылка рома подходила к концу, как и запас терпения. Наташа то и дело удалялась в примерочную, некоторое время там шебуршалась, потом тоскливо разглядывала ценник.

Оксана вошла в магазин и помрачнела, заметив мятущуюся блондинку.

– Голубой или розовый, розовый или голубой, - бормотала возле зеркала Наташа.

Оксана решительно взялась за спасение измученных продавцов, уже от двери прокричав:

– О, что это за красавица в голубом, ты ли это, Наташа, ты так прекрасна, этот небесный флисовый свитер так облегает и подчеркивает, 98 долларов, всего-то, надо брать. Дорого – не переживай, я добавлю, только давай уже закончим и выйдем отсюда. Да, просто добавлю. Ну подарю на день рожденье, у тебя же был день рожденье? В мае? Отлично, сейчас как раз июнь, иди на кассу, с пенсии отдашь, – и в сторону – Андрей, лови такси, кажется получилось!



Глава семнадцатая. Линии Наски.

– У меня отпуск и я наслаждаюсь? - скорбно спросила Оксана в два часа ночи, выходя из номера. Блондинка отрешенно зевнула. АндрейБорисович, поигрывая челюстями и мускулами, загружал в такси наши рюкзаки.

- Терминал Круз дель Сур, мы едем наслаждаться в Наску, автобус через час, – поделилась я радостью с водителем такси и яростно, до слез, зевнула.

Видимо, стенания многочисленных наслажденцев Сюр Америкой разжалобили господа, и он создал спальный автобус «бус-кама», а тендер на лучшее воплощение идеи Господа выиграла автобусная компания Круз дель Сур. Салон первого класса исполнен в коже, кресла легким движением превращаются в кровать, я поудобнее подтыкаю плед, ворочаюсь и возвращаюсь в сон, всего час назад оборванный в хостеле. Если бы о благосостоянии страны судили по ее автобусам, Лима была бы в топе, - вяло тает последняя мысль, пока огромная двухэтажная махина выезжала на Панамерикану.

В Наске было серое небо. В любом другом городе мира я бы не обратила внимание на цветовую гамму небес, но это Наска.



- Ну, вчера полетов вообще не было, может сегодня, а кто знает – погода, - качают головой продавцы экскурсий и даже не особо хотят брать денег.



Мы с АндрейБорисовичем все же уговорили каких-то девушек взять с нас по 90 долларов за полет, если погода улучшится. А пока исход небесной битвы не определен – с одного края уже просвечивает ясной голубизной, но другой край неба сер и тяжело лежит на круглых холмах – мы берем такси, чтобы смотреть на линии с земли, с шатких лестниц смотровых площадок.



Оглядывая эту совершенную пустыню, простирающуюся на многие километры, я не могу поверить, что здесь были поля и стада, приземистые люди обжигали горшки и кувшины, разрисовывали сосуды кошачьими глазами… Они не заметили, как пустыня подошла ближе. Еще ближе. С гор хлынули грязевые потоки, уничтожая поля. На образовавшейся жаркой поверхности, покрытой мелким щебнем, зажили своей жизнью колибри, цапля, обезьяна с закрученным хвостом….





Оксана не верит. Ей хочется все разобрать на части. Она украдкой пробирается за табличку со словами но паса, и припадает к земле. Оксана хочет знать, из чего сделаны эти линии, но, на земле ее ожидает подвох – линии невозможно различить с высоты человеческого роста.

- Левее! Правее! – руководит АндрейБорисович с возвышения мирадора.





Маленький самолетик засеменил по взлетной полосе, быстрей, быстрей, оторвался от земли, качнул крылом, выправился. Пилот обернулся и прокричал в салон – Астронавт, -для убедительности самолет низко склонился над склоном холма, где в приветствии вскинула руку фигура с круглыми глазами.



Я смотрю в объектив, но там все мутно, расплывается, что-то течет по щекам, я дотрагиваюсь до лица и вляпываюсь во что-то мокрое. Слёзы. Они текут без остановки, как река. Я не верю, что все это происходит на самом деле.

В детстве над изголовьем кровати была книжная полка – очень хорошо прикрученная. Камчатка это сейсмика, мама шутила, что при землетрясении полка упадет только со стеной. Там была разная страноведческая литература – неизменный Овчинников со своей «Веткой сакуры», и другие этнографические этюды. Я любила полистать перед сном «Поклоняющиеся звездам, или по следам исчезнувших перуанских государств», и даже выработала свою методику.

Нужно быстро отвести взгляд от сорок пятой страницы, где была фотография хорошо сохранившейся мумии с лицом печеного яблока, рассмотреть узор на золотой короне инков на восьмидесятой, бегло пролистать еще десяток страниц и вот она, глава Шесть вопросов пустыни Наска – где, когда, кто, что, как и зачем.

Однозначно мы можем ответить лишь на вопрос «где», с легкостью бросал чешский автор и пускался в дальнейшие рассуждения о смысле и радиоуглеродном анализе. Я сидела на диване, поджав ноги, за окном мела пурга, и в моем двенадцатилетнем сознании никак не укладывалось, что увидеть линии Наска – реально. И не укладывается и сейчас.








- Хочу мяса с картошкой, - непримиримо сказала Оксана. Она не летала на шестиместном биплане, не повисала на привязных ремнях, склоняясь к земле, не щурила глаза и не утирала слезы, чтобы рассмотреть обезьяну с закрученным хвостом, колибри, пеликана, многоногого паука….Оксана постоянна в своих желаниях, ночью она хочет спать, днем – мяса с картошкой, главное – не перепутать.

Я уже вычитала в путеводителе, что Перу родина картошки, но там ничего не говорилось про цыплят. Судя по величине тарелок и щедрой высоте горки куриных крылышек и ножек, Перу родина цыплят тоже.



Осоловевшие от обильной еды, возвращаемся на автостанцию и ночным автобусом уезжаем в Арекипу. Привычно откидываем сиденья первого класса, прячем выданный ужин, укрываемся пледом, и засыпаем под уютную колыбельную шороха колес по Панамерикане.

[Genia]

Глава восемнадцатая. Краски Арекипы.

Топография южноамериканских городов довольно проста – главная площадь неизменно Пласа дель Армас, где-то сбоку огромной глыбой должен возвышаться кафедральный собор, напротив – мэрия. В Арекипе тоже все это есть, и даже больше – фирменный магазин одежды из шерсти альпаки, и монастырь Святой Каталины.





Я даже не сомневалась, что мы начнем с магазина. Там АндрейБорисович учинил чудовищных размеров шопинг – узкие от природы глаза смуглых продавщиц стали невероятно круглыми, когда благородный дон прошел к кассе. После того как перуанка, дрожащим пальцем потыкав кнопочки в калькуляторе, огласила сумму, к ней невозмутимо подошла Оксана, бросила сверху яркую кофточку и мило улыбнулась словом дисконт.



Продавщица пыталась сделать вид, что не расслышала. Оксана превратилась в небольших размеров паровой каток и немедленно закатала в асфальт незадачливую перуанку. Когда Оксана с АндрейБорисовичем тяжелым шагом выходили из магазина, продавщица нервно икала, а невозмутимые альпаки в вольерах за магазином вытягивали шеи, пытаясь рассмотреть количество пакетов семьи Евграфьевых. Вряд ли альпаки умеют считать больше пяти…





Порой в минуты отчаяния, брошенная, незамеченная, всякое бывает в жизни девочки, чё уж – в такие моменты я иногда обиженно закусывала губу и бросала небу – уйду в монастырь. Иногда даже представляла, как закрываются за мной тяжелые деревянные ворота, как в черном, по брови, платке иду по двору, как смиренно ухаживаю за незабудками на клумбе при храме. Как иду к заутрене… в четыре утра… я? в четыре утра????

Теперь, представляя трогательные картины монастырской жизни, буду представлять их в Перу, в Арекипе, в монастыре Святой Каталины. Более красивых декораций для жалости к себе не найти. Вот я, девушка из богатой креольской семьи, добралась до Арекипы, до белого города из вулканического туфа, вулкан Чачани возвышается с одной стороны, Эль Мисти с другой, вулканы словно баюкают Арекипу. Высота 2200, легкое головокружение, сжала руки под черной вуалью, нет, это из другой жалостливой картинки, впрочем, неважно. Под темной мантильей, так лучше. Вхожу в ворота монастыря, со мной две служанки и мешок денег. В мешке вступительный взнос – тысяча серебряных песо. Откуда служанки, спросите вы, это ж монастырь. А я победоносно отвечу, что их сюда можно, поэтому я и буду воображать монастырь Св.Каталины утешительным видением, из-за служанок, отдельных двухкомнатных келий и личных кухонь.



А вообще все это мишура и неправда. Правда то, что в монастыре Св.Каталины в углах как сливки густеет тишина, а красками можно насытиться. Охряный красный, бросающий жаркие отблески на кожу, и прохладный синий наперегонки лепят пространство. Легкий вздох апельсиновых деревьев при входе, беглое стаккато гераниевых горшков, прислониться лбом к густо-синей стене и думать о мужчинах, которые тебя не любили. Потом пройти под красной аркой и всё забыть. Стать монахиней и смотреть на вулканы. Тихо умереть во сне, выронив четки.

















Мы ужинали в хостеле. Вернее в хостеле нам сервировали, а ужин мы купили в супермаркете. Занятая употреблением рома, я не сразу обратила внимание на разгорающуюся за столом драму. Лишь когда блондинка округлила глаза и драматическим шепотом возвестила, что не понимает, зачем в путешествии нужны мужчины, я сконцентрировалась на происходящем. Правда с трудом, фигуры и фигуранты расплывались.

- Милая, но я же сказал сладкое, - капризным тоном беременной женщины объявил АндрейБорисович.

- Нет, милый, ты сказал, что хочешь есть. Вернее даже жрать. И я взяла колбасы и мяса, - невозмутимо отвечала Оксана.

- Но хотел-то я сладкого, ты же должна была понять, - горько бросил благородный дон, заученным жестом выдвинул колбасу в центр стола и трагическим голосом простонал – девчонки, есть клёвые объедки…

- Милый, может тебе хлеб сахаром посыпать, - не сдавалась Оксана.

- Не понимаю, как можно путешествовать с мужчинами, они ежеминутно хотят есть, спать или курить, - поморщилась блондинка…

- А, так поэтому твой сидит с двумя детьми, пока ты тут наслаждаешься, - язвительно осведомился АндрейБорисович.

[Genia]

Глава девятнадцатая. Ползком через границу. Чарующая Боливия.

Продолжаем бескомпромиссно наслаждаться, и бледный рассвет застает нас на автостанции. Я прижимаюсь к рюкзаку в поисках тепла и автобуса. Рюкзак не может дать ни того, ни другого. В пять утра автовокзал по степени оживления тянет на все десять– кашляют мужчины с суровыми скулами и в ярких шапках; устало сморкаются широкие женщины, вокруг женщин колом стоят плюшевые юбки, на ногах кокетливые гольфы и туфли с пряжкой; за спинами широких женщин, в ярких заплечных мешках дремлют терпеливые дети.




- Откуда на этих скудных землях альтиплано такие яркие краски, - доверчиво делюсь я размышлениями с верной бутылкой рома. Откуда небесная лазурь, пронзительный изумруд и малиновое веселье полотна, по желанию женщины принимающего форму рюкзака для переноски картошки или рюкзака для перевозки детей. Вокруг пыль и высота 3 800. Немудреные дома вырастают из плохо пропеченной земли, топорщась арматурой.



Оксанка пьет коктейль «альтиплано» - вода с шипучим аспирином и аскорбинкой.

– Разжижает кровь, - важно кивает АндрейБорисович. – Горняшка не дремлет, - тоном бывалого говорит он и припадает к коктейлю.

Блондинка маленькими глотками отхлебывает из термоса . – Листья кокаина, - мило поясняет она. Я фыркаю и прячу глаза в горлышке бутылки с ромом.

В Пуно мы приезжаем к полудню. Благородный дон, приняв на грудь четыре рюкзака из багажника, тихо крякнул и подошел к нам неверными шагами.

– Кажется, у меня горная болезнь, - прошептал он, роняя рюкзаки и несколько бледнея. Я придержала падающий рюкзак АндрейБорисовича и тоже побледнела – он был набит под завязку кофточками из альпаки и весил не меньше 30 кг.

- Я здесь пока покурю, - шевельнул бледными губами благородный дон, прислоняясь к обоссанному столбу. – А вы пока узнайте про автобус в Боливию, - махнул он рукой в сторону разнообразных касс.

- Переход границы прост как обмануть старушку, - вещал путеводитель. - Садитесь на ежедневный в два часа дня туристический автобус до Копакобаны, и он доставит вас до места, обождав на границе, пока проходите таможенные формальности.

Вы когда-нибудь пробовали обмануть старушку? С моей бабулечкой хрен бы что получилось, как и с автостанцией в Пуно.

- Четыре билета до Копакобаны, - облокотясь на кассу, томно обронила я. Солнце альтиплано поджаривало пыльный Пуно как яичницу, хотелось бежать на сковородку непременной Пласа дель Армас и изображать там игуану на ступенях собора, стряхнув промозглое утро Арекипы.
Я нетерпеливо постукивала тяжелым ботинком и протягивала деньги. Женщина в кассе деньги брать отказалась и сообщила странное.

– Она говорит, что автобуса сегодня не будет приходите завтра. Наверное. Потому что граница перекрыта. Забастовка. Наверное, - неуверенно озвучила я.

Так мы обошли несколько касс, выяснив, что перуанцы против разработки серебряной жилы в районе озера Титикака, что однозначно нарушит экологическое равновесие региона. Нет, вру – причину забастовки я выяснила, только основательно порывшись в Интернете при написании отчета – тогда же, жарким июнем, я только растерянно разводила руками. Оксанка разводила руками столь же растеряно, правда в одной руке она держала билет из боливийского Ла Паса в перуанский Куско вылетом через два дня. Мельтешение билета перед носом как бы говорило, что если мы сегодня не перейдем границу, то у попутчиков наступит жопа.

- Эй, эй, сеньоры, стойте, - вдоль стоек автобусных компаний, тяжело переваливаясь, спешила объемная перуанка и громко пыхтела.

– Я – ваше спасение, - пафосно объявила она, протягивая пухлую ладонь. - Я – бесстрашная сеньора Хесус Мария - провезу вас через границу на своем микроавтобусе всего за двадцать песо. Забастовка не помешает мне делать маленький бизнес по доставке гринго в чарующую Боливию.
- Сама ты гринго, - оскорблено прошуршала я деньгами.

- Не, не гринго, это я маху дала, - тоскливо думала сеньора Хесус Мария, когда АндрейБорисович медленно и со вкусом вытягивал из нее гарантии доставки нас в благословенную Копакабану. Достойнная сеньора не могла дать гарантий и только по-испански кивала головой.

В перерыве между автобусами мы все же съездили на центральную Плазу дель Армас, где семья Евграфьевых боролась с горной болезнью посредством кофе с пирожными, а мы с блондинкой штурмовали подножье памятника Великому Инке, чтобы немедленно выпить за первые в жизни Наташки 3 900.

Титикака укоризненно смотрела на нас немигающей синью. Ром обжигал горло, солнце обжигало шею, я наслаждалась и так же немигающее смотрела на Титикаку в ответ. Играть в гляделки с высокогорным озером - мероприятие, заранее обреченное на провал – у озера гораздо больше практики. Тысячелетиями Титикака сверлила взглядом всех этих инков, аймара, кечуа, приземистых людей с высокими скулами и обветренной кожей, а те укрывались от Титикаки за плавучими островами, застясь от яростного синего взгляда тростниковыми крышами.







- Ну, вздрогнули, сердешные, - проскрипел водитель автобуса. Штук тридцать иностранцев действительно вздрогнули и прижались к рюкзакам. Сеньора Хесус Мария, сосредоточенно пересчитывающая деньги, осталась позади.

Автобус, отчаянно переваливаясь, спешил вдоль берегов Титикаки – заходящее солнце плеснуло расплавленным золотом на льдистую поверхность озера, вызолотило берега…Воздух был по-осеннему прозрачен и ломок. Я неловко откинулась на спинку кресла и старалась дышать в такт с Титикакой.



Забастовка была вполне себе настоящей – вдоль обочин сидели мрачные люди, на дороге валялись камни. Один раз с иностранцев собрали по одному солю, дабы задобрить бастующих, на другой остановке наоборот вышли перуанцы и разобрали завал из мешков.

Закат продолжал проливаться небесным золотом на небесную озерную синь. Сумерки сгущались вокруг благородного дона, переживавшего, что закроется граница. Вокруг Оксанки, подозревавшей, что забастовка это такое южноамериканское представление для доверчивых туристов, а на самом деле они вымогают деньги… Золотой небесный свет переливался в локонах блондинки, которая тоже думала, как ни нелепо это звучит – не остынет ли в термосе кокаиновый чай, тревожилась блондинка….Я дышала в такт с Титикакой и думала, что без дороги моя жизнь пуста….

- Переход границы прост, как обмануть старушку, - радостно возвестила я, словно первые двадцать лет жизни не была любимой внучкой Нины Наумовны. А как можно верить человеку, который ни разу не смог обмануть собственную бабушку?



Мы стояли у флагштока под флагом Боливии и пили ром. Благородный дон рассказывал об особенно тяжелом приступе горной болезни, потрясшей его могучий организм, и тянулся к бутылке даже чаще меня, что я считала в принципе невозможно. Вокруг было темно и холодно тем яростным холодом, который бывает вечером между Перу и Боливией, когда в Перу еще семь, а в Боливии уже восемь, ром на исходе, а наш автобус уехал в кусты и скрылся там с насмешливым фырканьем. Я не выпускала из виду женщину в котелке набекрень, которая громовым басов кричала Бамос, придурки, и тридцать иностранцев неловкой трусцой бежали по тропинке из Перу в Боливию, зажав паспорта в озябших руках.

- Бамос, придурки, - опять заявила женщина и махнула рукой в кусты.

– Вам не кажется, что наш автобус в другой стороне, - вежливо спросила я колышущиеся кусты, в которых скрылся объемный зад перуанки. Сзади напирали иностранцы и тревожный АндрейБорисович, поэтому я тоже шагнула в кусты.

Три восемьсот над уровнем моря. Луна льет золотой свет на темные поля, вероятно картофельные, впрочем, это не важно. Важно сейчас это не отстать от перуанской женщины, не споткнуться под ноги иностранному французу с чемоданом на колесиках, не потерять блондинку, которая пытается на ходу пить горячий чай. Я судорожно прижимаю локтем бутылку рома, вот уже пол часа шагая по бесконечным полям. Налобный фонарик потерян еще на Галапагоссах, поэтому осторожно вытягиваю вперед руки, держась за лунный свет, и благодарю луну, что она сегодня круглая.

- Камо грядеши, - непечатно простонал благородный дон, проседая под рюкзаком, наполненным кофточками из шерсти лам весом килограмм в тридцать. В полях еще более непечатно ругался француз в шарфике и с чемоданом.

- Бамос, - гремел бас перуанки, - скоро придем, придурки.

Поля закончились внезапно. Закончились Титикакой. На Титикаке покачивалась лодка, в лодке стоял боливиец и протягивал руку со словами – двадцать боливиано, сеньоры.

- Это не автобус, - тяжело дыша, заметил АндрейБорисович.

– Однозначно, - подтвердил обветренный боливиец и мужественно шмыгнул. Давно заметила, что два благородных дона всегда могут поддержать беседу.

- Андрей, разве ты не знал, что когда шагаешь ночью по полям с горной болезнью и рюкзаком 30 кг, пояс рюкзака лучше застегнуть на талии, - нежно пропела блондинка. Я тоже считаю, что женщинам не следует вмешиваться в беседы благородных донов, и являя собой пример, балансируя по камням, повлеклась к лодке. Тридцать иностранцев жадно внимали моей беседе с боливийским капитаном.

- Двадцать боливиано, - капитан был однообразен в порывах.

- Я уже заплатила на берегу, милейший, - отвечала я, перекинув ногу через борт. – В автобусе.

- Ну, ёпт, двадцать боливиано. Это не автобус, – логика боливийского капитана была железной.

- Уже платила, - злобно проскрипела я, вспоминая бесконечный ужас картофельных полей, и перекинула в лодку вторую ногу. Рюкзак опасно поерзал и замер. Бутылка рома под мышкой попыталась выпасть, но передумала.

- На абордаж, - хрипло взвыла я и свалилась под ноги остолбеневшему боливийцу. Не каждый день у него в лодке валяются белые женщины.

- Двадцать боливиано, - взмахнул веслом капитан.- Двадцать боливиано и ты на песчаных пляжах Копакобаны, рестораны закрываются в девять, у тебя есть шанс успеть на жареную рыбу по-титикакски.

- Да пошел ты, - гордо сказала я и уселась на лавку.

Вдохновленные моим примером, двадцать девять иностранцев тоже стали скандалить, но боливиец поудобнее перехватил весло и скрипнул зубами.

- Это – не автобус, - внятно произнес он. - Мне плевать, что вы и кому платили раньше, но если хотите успеть до закрытия ресторана, гоните деньги и погребли. И если ты думаешь что такая умная, - сплюнул в мою сторону капитан – так вот, пока ты не заплатишь, никто никуда не едет.

Двадцать девять иностранцев смотрели на меня нехорошо и сжимали круг. К тому моменту я перевела боливиано в доллары и вышла цифра три. Доблесть и отвага была проявлена достаточно, и я с милой улыбкой прозвенела монетами.

- Не следует плавать по Титикаке ночью без друзей и бутылки рома, - важно заметила я, сходя на берег. АндрейБорисович придерживал меня за рюкзак. Звезды наверху плясали, луна тоже переминалась от холода.

- А где мы будем жить, - расчетливо жалобно спросила Оксана, хлопая в мою сторону ресницами.

- Крошки за мной, - икнула я и пошатываясь пошла вверх. Звезды наверху совсем распоясались и водили хороводы. Буквы в бумажке, которую я держала в кулаке, тоже плясали, и с трудом складывались в La Culpula, имя хостела.

Обзаведясь попутчиками, я перестала быть беспечной. В любой момент Оксана могла прохлопать глазами с наивным вопросом «а где мы будем сегодня спать», АндрейБорисович тоскливо протянуть «как, и в этот раз не в Мэриотте? Мы тут проезжали такой симпатиииичный», а блондинка запросто могла поменять четыре предложенных ей комнаты из-за неуловимого запаха или отвергнув стены не того оттенка.

Поэтому я была настороже. Часть объектов размещения забронировала еще из России, а дальше приходилось импровизировать – пока блондинка мылась в душе, я бежала на ресепшн, припадала к Интернету и отчаянно стучала по клавиатуре, что четверо благородных донов желают две комнаты. Адресами хостелов я запасалась заранее, методично роясь в визитках на ресепшн или консультируясь с портье. Электронное письмо летело по проводам, и уже к вечеру я получала ответ, что номера готовы. И в очередном Гуаякиле гордо ловила такси и читала по слогам «хотель де лос дос сервесос, пор фавор». Водитель такси оглядывался на попутчиков и сочувствующе мне кивал.

Так что и в ледяной Копакабане у меня с собой было. Адрес хостела, рекомендованного донной Анной из арекипского лос пингвинос. Звезды кружились, как боливийские женщины на деревенской фиесте, а я шумно пыхтела и ползла вверх.

Ла кулпула – это сказки Шахерезады по-боливийски. Коттеджи под белыми куполами напоминают небольших размеров гарем. Ресторан работает до пол-десятого. Белые скатерти, умытый официант. Звезды застыли недоверчиво, растерянно таращилась луна, я нервно теребила скатерть, и только благородный дон чувствовал себя как дома, бегло читая меню и постукивая пальцами. С первым глотком чилийского красного горная болезнь покинула его и больше не возвращалась.

[Judson]

ТС совсем распоясалась, транжирит свои перлы почем зря.
Должны же они когда-то кончится? Чудес не бывает...
Или все же бывают чудеса?

[Genia]

Глава двадцатая. Сыны Солнца, Дочери Луны.

-Остановите землю, я сойду, - простонала я и проснулась. Наслаждаться далее не было сил. Хотелось упасть в широкие объятья Копакабаны, неспешно прогуляться прихотливо изогнутой Титикакой, безмятежно рассматривать разнообразную фигню на рынке. Чтобы время бессмысленно сыпалось сквозь пальцы. Так устала спешить, и считать дни в календаре, и думать, куда впихнуть джунгли, и где будут эти джунгли, и хватит ли времени гулять по Андам, и что сказать Наташке, когда она в седьмой раз спросит, как ей идет эта кофточка и в какие джунгли мы поедем…

Копакабана. Она хватает тебя за руки, лениво изгибается ледяным золотистым пляжем, в гавани трепещут кораблики и барашки, словно распороли подушку из гусей…. Ты медленно идешь среди этого пуха и перьев Копакабаны, на три девятьсот быстро не ходят. Мимо снуют все эти женщины в хитрых котелках набекрень. Ты открыт и дружелюбен, попутные туристы еще не успели просветить, что в Боливии ни в коем случае не следует поедать листья салата, ибо там затаился приступ дизентерии. Ты покупаешь во множестве эти листья салата, круг домашнего сыра и пять лепешек. И три помидора, а ром это праздник который всегда с собой.







Потом безудержный шоппинг, ты сдерживал себя в солнечной Колумбии, в таинственном Перу, а в чарующей Боливии день ото дня будет лишь холодней и никак не обойтись без шапки с ушами и мотивами, и варежками в тон, и померить четыре свитера. Свитер как всегда купит Оксанка, а я - развеселое полотно два на два для переноски картошки и детей, пронзительно малиновое, развесело бирюзовое, невыносимо салатное, и все это полосами.

Обычному городку легко быть безмятежным, когда тропическое солнце вызывает головокружение даже у привычных пальм, прибой поет навязчивый мотив, облака соревнуются в изысканности форм, туристы лениво шаркают шлепанцами и мечтают о любви под белыми простынями.

Донье Копакабане куда трудней, но как и всякая женщина, она упряма в своем желании достичь безмятежности– недостаток кислорода в высоком воздухе тоже вызывает головокружение, чё, туристы тяжело шаркают треккинговыми ботинками, Титикака подкидывает лодки на волнах и изображает прибой, а после захода солнца становится пронзительно холодно и хочется любви.





Хочется сделать тугие дреды из свалявшихся в странствиях волос. Напялить желтый свитер с солнечным знаком инков на груди. Усесться в плетеное кресло с видом на Титикаку, непременно на солнце, щуриться от пыли и порывов ветра, пить ром и с каждым глотком все глубже забывать родину и свой язык. Смотреть, как уходят лодки к острову солнца, Исла дель Соль. И уплыть на одной из лодок.





Мы высадились на южной оконечности озера, в деревушке Юмани. Вернее от деревушки нас отделяло 206 ступеней вверх на высоте 4 тысячи метров. Такого подвоха никто не ожидал, тут и там попадались гроздья туристов, тяжело свесившиеся за каменные перила и со свистом втягивающие тонкий воздух. Наверху, там, где предполагалась деревушка – гремела музыка.

Мне кажется, многие восхождения делаются из любопытства. Посмотреть, как выглядит сверху привычный низ. Посмотреть на изнанку крыш, на хребты гор, на что там за перевалом, и что за музыка, за визгливые литавры, за барабанная дробь доносятся с высоты двести шестой ступеньки в деревушке Юмани посреди озера Титикака.

Они шли и кружились, женщины в разноцветных шалях и парадных котелках, монументальные женщины Боливии, словно вытесанные из цельного камня, бесстрастные как инкская кладка. Женщины возвышались над мужчинами в расписных жилетках и со стеклянными глазами. В глазах плескалась покорность и дешевый ром. Они вздымали клубы пыли, шли и кружились, кружились и шли, один мужчина упал, партнерша без тени смущения сгребла его в охапку могучей рукой, и снова закружила. Литавры взвизгивали, трубы дудели, и все это называлось праздник в деревне, фиеста.





АндрейБорисович был скучен лицом и тянулся размещаться.

- Размещаться придумали трусы, - гаркнула я и устремилась вверх по пыльной тропе.

– Мы будем наслаждаться в древних развалинах древних инков. Здесь есть лестница – так понимаю, ее запомнили все, - оглядела я бледные лица попутчиков. Попутчики тяжело дышали и закатывали глаза. - А еще нас ждет дворец очередного великого Инки Тупак Юпанки.

Дворец нашелся не сразу, хотя к нему вела вполне очевидная тропинка среди полей. Мы забрали слишком вверх, а на высоте четыре тысячи лишний метр способен сделать зверя даже из благородного дона. Благородный дон свирепо дышал и требовал гарантий верного пути. Я ломала руки над крошечной картой в путеводителе и тоже свирепела. Охладила наш пыл случайно встреченная лама в поводу у хитрой крестьянской женщины – лама была плюшева и умильна, ее хотелось гладить, приникать к шерстяному боку и вообще, отряхнув копытца, утащить под одеяло, обнять и плакать.



После осмотра немудреных развалин мы с Наташкой отправились на закат, а Оксана с АндрейБорисычем – размещаться. Встретиться договорились как стемнеет, у церковной ограды.

Мы сидели на самом верху острова Солнца. За нашими спинами стоял сам Виракоча в образе старого пастуха и привычно творил – вот по взмаху обветренной руки вспыхнуло и покатилось на запад Солнце, вот вознеслась в небо круглая ледяная Луна. Мы и овцы торжественно внимали ежедневному волшебству. Анкоума и Ильямпа, горные вершины, словно раздвинувшие водную гладь, застенчиво лиловели в наступающих сумерках. Земля круглилась. Титикака скользила за край и где-то там, неуловимая взгляду, проливалась небесным дождем на другое полушарие.





Потомки первых инков Манко Капака и его жены Мамы Окьйо продолжали под музыку и литавры кружиться на площади перед небольшой церквушкой. У церковной ограды уныло стояли наши попутчики и скорбно зевали.



- Ну, куда идти, показывай, - бодро обратилась я к АндрейБорисовичу.

- У нас фиеста, – тяжело вздохнул благородный дон и выразительно посмотрел на кружившиеся в сумерках пары.

- Да-да я уже поняла, что боливийцы самый стойкий народ – так много пить и при этом кружиться на высоте четыре тысячи метров выдержат только прямые потомки сына Солнца и дочери Луны. Показывай, где мы сегодня будем ночевать, - уже помедленней обратилась я к благородному дону.

- Женечка, ты видно не поняла – у нас фиеста, - печально произнес АндрейБорисович. – Улыбаемся и машем.

- Нет, фиеста это у них, а я хочу спать, есть и пить, порядок не имеет значения, - почти кричала я в клубах пыли, вздымаемой кружащимися юбками и изредка падающими потомками сынов Солнца.

- Андрей хочет сказать, что все жители деревни на фиесте, в том числе и хозяева хостелов. Поэтому в хостелах либо пусто, либо закрыто. А где мы будем сегодня спать, - похлопала глазами Оксанка и посмотрела на меня наивно и многозначительно одновременно.

Побегав с час по пустой деревне, мы чудом нашли комнату, практически ухватив за юбку гражданку, спешившую на праздник жизни – она не глядя сунула ключи от комнат и, размахивая косами, поспешила вниз по древним инкским ступеням.

Вечером АндрейБорисович давал прощальный ужин – на этом месте мы с попутчиками расставались. Мне досталась блондинка и весь тот хаос, который она называла планами. Благородный дон с опаской взирал на маленький паровой каток по имени Оксана, надеясь, что она его вывезет. Ну а кто кроме нее может забыть купить билет в Мачу Пикчу, и с грациозностью парового катка уговорить билетеров на входе взять деньги за билет на месте. Кто как не она может забыть кошелек с деньгами под подушкой в хостеле на Исла дель Соль, и одним махом преодолеть 206 ступеней вверх от пристани на высоте четыре тысячи метров. Кстати, похмельные потомки дочери Луны совсем не спешили перестилать постели, и кошелек с долларами преспокойно лежал под подушкой. Благородный Дон смотрел на это, тревожно дышал и бронировал Мэрриоты на остатке маршрута. У ребят оставалось вернуться в Ла Пас, улететь в Куско, посетить МачуПикчу, легкий перелет Куско-Лима-Богота, и вожделенная Москва, и на все это четыре дня.

Обжигающее утро на Титикаке. Мы долго машем Оксане и АндрейБорисовичу, а потом идем на север. Юг и север острова связывает восьмикилометровая древняя инкская дорога, приводящая к не менее древним развалинам.



Мы с Наташкой шли медленно, поминутно присаживаясь на обочину и попивая из термоса мате де кока. Наконец-то не надо было никуда спешить, солнце стояло высоко и, отражаясь от кобальтовой сини озера, обугливало кисти рук, нос, щеки…Идти по этой верхней тропе как по хребту дракона, ступая осторожно, не разбудить. Мы были совершенно одни, не считая бога Виракочи в обличье древнего деда, появившегося из ниоткуда и продавшего билет на северную часть.



На севере было церемониальный стол, следы солнца и силуэт пумы – кроме стола, остальное неочевидно, но путеводитель настаивал, как и блондинка, назойливым «ЖеняСпроси» подталкивавшая меня спрашивать у залетных туристов, не видали ли они солнечные следы. Туристы тяжело дышали и странно на меня смотрели, а потом разворачивались и тревожной рысью бежали на юг – именно там их через три часа должен был забрать экскурсионный катер.



Мы побродили по лабиринту очередного инкского дворца, который сбегал к озеру вереницей арок. Древние камни, устав от тесной кладки, во весь голос кричали:

Услышь меня!
Ответь мне!
Прими слова мои к сердцу!
Бесконечные века
Дай мне жить,
Сожми меня в руках,
Держи меня в ладонях,
Получи это подношение,
Где бы ты ни был, мой Повелитель,
Мой Виракоча.







Замкнув уши, мы бежали вниз, в синь Титикаки, и, раздеваясь на ходу, вошли в воду. Вода ожгла зло и недоверчиво, я гладила ее ладонями, Титикака смирилась и дала мне вдохнуть.



Я расстелила на мелкой гальке яркий квадрат покрывала боливийских швей. О чем-то переговаривались с ветром лазоревые, изумрудные и малиновые полосы, шелестели буквы. Я лежала бездумно и только просила в следующей жизни сделать меня уточкой на Титикаке, чтобы резвиться беспечно в набегающей ледяной волне.

Мы остались смотреть на закат. Солнце опрокинулось на землю безудержным золотом, вспыхнули в разреженном воздухе холмы, озеро густело на глазах невыносимой синью. Я думала, что закат это изнанка восхода. Потому что каждый закат это чей-то восход по ту сторону земли. Когда солнце тяжело бьется пойманной рыбой в сетях облаков, с каждой минутой погружаясь в озеро – оно одновременно выныривает из противоположного моря и осторожно пробует орбиту.



В деревушку Чолапампа мы спустились затемно, тревожно прислушиваясь, не взвизгнут ли где литавры. Огромной сияющей тарелкой висела над тропинкой луна.



- Круглая луна похожа на монету, правда, - повернулась ко мне блондинка.

– Ага, монету,- рассеянно отвечала я, и вдруг споткнулась. – Ты знаешь, у нас почти не денег, - я смотрела на Наташку, глупо улыбаясь. – Вот это на обратную лодку с острова, и тогда на жилье у нас остается сорок боливиано, порядка шести долларов, - растеряно протянула я кошелек. – Обед, он же ужин отменяется, - печально резюмировала я.

- А зачем ты мне читала, что на севере острова самая лучшая рыба, - прошипела Наташка. – Ладно, учись, пока я жива, - укоризненно взглянула подруга и быстрым шагом пошла по главной улице Чолапампы.

- Наташа, ты прошла все вывески с хостелами, - летала я, плетясь в арьергарде. Блондинка сурово зыркнула, и я умолкла. – Наташа, это не отель, - не выдержав, заныла я, когда блондинка впечатала в забор нежный кулак, – здесь не написано что это отель, - я продолжала подвывать, пока калитка не отворилась, и не раздалась команда «ЖеняСпроси».

– Гав, - послушно откликнулась я, то есть простите сеньора, вы сдаете номера?

Сеньора оглядела нас опасливо, потом задумчиво посмотрела на темный второй этаж и шаткую лестницу. – Сдаю, чего ж не сдать.

- И почем, - вежливо осведомилась я.

- Тридцать боливиано, - невозмутимо ответила хозяйка.

Блондинка, молниеносно подсчитав, что на обедоужин на двоих у нас остаются десять боливиано, которые можно только бросить в воды озера на память, выступила на шаг вперед и вскричала – Женщина, лунный свет вскружил тебе мозг. Эта жалкая халупа столько не стоит.

- Ну и вали отсюда, раз не стоит, - отразилось в глазах женщины, но, обуздав себя, она гордо сказала – у нас есть горячая вода.

- Зато сортир на улице, - язвительно ткнула пальцем Наташка в скромную будочку. – двадцать боливиано и ни центом меньше.

- Бамос, лишенцы, - устало сказала хозяйка и провела наверх.

Быстренько поделив кровати и обнаружив на подоконнике пустой пузырек с надписью по-русски йод (привет тебе, незнакомый путешественник!), мы вышли во двор. Полыхала жаровня, хозяйка задумчиво что-то помешивала.

- ЖеняСпроси, спроси, что она готовит, может мы прямо тут и поедим, - пихнула меня в бок блондинка.

- Нет уж, хватит им на сегодня потрясений, - спасла я скромную боливийскую семью, и мы вышли на темную улицу Чолапампы. Прямые потомки Солнца и Луны не нуждались в дополнительном освещении, и, осторожно придерживаясь за лунный свет, мы пошли по деревне.

Распахнув очередную дверь, чуть не была сбита с ног жарким запахом рыбы на гриле. Блондинка юркнула вперед и изящно заглянула в чужие тарелки, лицо ее просветлело. «Женяспроси», - начала она, но я сама, захлебываясь слюной и заикаясь, уже тыкала пальцем в чужой ужин, всхлипывая «сколько».

- Двадцать боливиано, - улыбнулась молодая девушка, и поправила на спине разноцветный мешок со спящим ребенком.

Мы с Наташкой отошли в угол и высыпали мелочь. Боливиано было семнадцать. Не хватало даже на одну порцию.

Я набрала побольше воздуху и обратилась к девушке – Сами мы неместные, булочки, которые нам отдали попутчики – закончились, а есть вот только семнадцать боливиано, может вы нам рыбу без гарнира дадите? Вот этот рис – не надо, и вилки не надо, и тарелку можете не давать, чё уж…
Девушка посмотрела на нас с недоумением, потом махнула рукой на лавку – садитесь.

Пока мы с Наташкой жадно делили рыбу, а потом не менее жадно обсасывали косточки, я разглядывала публику. Здесь были настоящие туристические хиппи, замотанные в одеяла, в бородах и татуировках, путавшие французские, испанские и английские слова. Они были не то немыты, не то загорелы, глаза шалые и безмятежные одновременно. Я почувствовала зов крови, хотелось пойти поставить палатку на берегу, днями валяться под иссушающим солнцем, прятаться в развалинах, петь гимны Виракоче….Легко заводить друзей, легко прощаться, и чтоб времени было много, как браслетов на тонкой руке.. ..

Наутро мы томно вышли на пирс и вгляделись в кобальтовую синь озера. Озеро было безмятежно и пустынно, даже не подозревая, что в восемь тридцать с его северной оконечности должна отправляться лодка в сторону Копакабаны. Озеру было начхать на сложную логистику, что уже были куплены билеты на автобус Ла Пас – Уюни на восемь вечера сего дня, что наличных у меня десять долларов и пятьдесят боливиано, Наташа хочет в джунгли, а я в Анды.

Лениво шаркая, подошел коренастый боливиец. По команде «Женяспроси» я рванулась вперед, и выяснила, что народу нет, везти некого и с севера лодки в Копакабану сегодня не будет. А с южного конца в десять утра по расписанию лодка на Копакабану уйдет.



Пометавшись по пирсу, поклянчивши круизную яхту взять нас на борт и получив отказ в виде сорока баксов с каждого, от отчаяния меня посетила мысль.

- А если – я посмотрела на часы, было восемь сорок – а если мы прям сейчас побежим восемь километров на юг, то успеем на десятичасовую лодку.

- Верхней тропой, - недовольно поморщилась блондинка, лениво прохаживаясь вдоль берега. – Мне хочется мандаринку.

- Нижней, нижней, - я скакала вокруг как невоспитанный пудель и махала путеводителем – здесь есть нижняя тропа, мандарины купим по пути, бамос.



Нижняя тропа вьется через скромные деревеньки на берегу, общим числом три. Проще всего выдержать ритм, пристроившись за школьником из Чолапампы, опаздывающим в Чалу на урок.

Добежав до Чалы, отвлекитесь от облюбованной спины школьника, и следуйте против потока – теперь нужно идти навстречу ученикам из Юмани. Если с Вами блондинка, лучше пристрелить – она будет присаживаться на все придорожные камни, снимать теплые штаны, надевать нетеплые, через сто метров опять теплые, а в свободное от переодеваний время хотеть мандаринку. Если не хотите пристрелить блондинку, пристрелите меня – не могу наблюдать ее неспешный променад, представляя как уходит без нас лодка в Копакабану, как уезжает без нас автобус в Уюни билет по тридцать пять баксов каждый.

Когда, уже в благословенном Юмани, на той самой лестнице скорби в 206 ступеней на этот раз вниз, колени скрипят, в груди тоже что-то посвистывает, вижу лодку, все пассажиры уже внутри, кричу Эсперро, подождите бля – в этот момент блондинка нежно произносит – ой, фонтан, давай наберем водички…. Наверно, в моей походке, в том как сжимаю наспех подобранный камень, в твердых очертаниях обычно нежной челюсти Наташка заметила что-то нехорошее, поэтому пискнула и побежала вниз.
.
В Ла Пас добрались затемно.. Между автобусами было три часа, и я послушно раскрыла путеводитель на странице outdoor магазины. Наташа нежным, пахнущим жареной рыбой пальчиком ткнула в магазин Тату и мы пошли.

Оказывается, улица Иямпу (Illampu) практически филиал непальского района Тамель. В плане треккингового снаряжения боливийцы так же старательны, как и непальцы, не сильно превосходя Непал по ценам. Правда не понимаю, как можно три часа покупать солнечные очки, но это вопрос скорее к блондинке, чем к трудолюбивым боливийцам.

[constax]

ПрррЭлестно!!! (с)

[Libertad]

Я лежала бездумно и только просила в следующей жизни сделать меня уточкой на Титикаке

Бар "Уточка": только качественный алкоголь!
Женя, обдумай эту возможность.

[Hispano]

Genia с удовольствием читаю, некоторые фразы просто 5 баллов

Туман придает разговору некую интимность, а высота 4500 – легкое сексуальное задыхание.

[Genia]

Глава двадцать первая. Соленый пот Уюни.

Я готовилась к ночному автобусу старательнее, чем Наташа Ростова на первый бал. Почистить зубы, расстегнуть лифчик, натянуть теплые носки, теплые перчатки, теплую шапку, умыться, открыть вино, перелить в пластиковую бутылку, выпить вина, почистить зубы. До Оруро мы ехали вполне нормально, а в Оруро прежний экипаж вышел, пожелав приятного полета. Новый водитель скорбно вздохнул и нажал на газ. В этот момент, а также на протяжении шести часов, оставшихся до Уюни, я осознавала, что являюсь счастливой обладательницей печени, почек, селезенки и прочей требухи – все внутренности нежно вибрировали, когда автобус прокладывал свой путь по стиральной доске, которую они называют дорогой.

Без десяти шесть мы остановились с видом на помойку, стюарт разнес завтрак и десять минут автобус стоял, чтобы страждущие не выбили себе зубы при приеме пищи. В шесть, вцепившись зубами в ложечки от йогурта, мы въехали в Уюни.

Автобус немедленно окружили люди, предлагающие прям сейчас ехать смотреть на соляные озера, но нам хотелось разместиться и умереть. Я еще бонусом мечтала пристрелить блондинку, которая отказывалась от третьей ночлежки подряд – в одной нехорошо пахло, в другой на стенах был грибок, в третьей хозяйка напоминала пиранью.

- Наташа, нам же всего одна ночь, - подвывала я, взглядом испепеляя спину Блондинки.

- И что, - испепеляла она меня в ответ. – Это не повод ночевать с грибком на стене.

Наконец нам подвернулся хостел kory wasy, где ничем не пахло, стены были голубыми, а хозяйка приветлива. В отличие от меня хозяйка продолжала оставаться приветливой, когда Наташка вздумала поменять номер – как оказалось, в нашем не было окна.

- Наташа, я же уже разделась, и хочу в душ и умереть, - рыдала я в безоконном номере.

- Так иди, - пожала плечами блондинка.

– Нельзя, нам же номер меняют, этот должен остаться чистым, - стенала я, прижав к груди потную футболку.

– Ха, после того как боливийская женщина прыгала на унитазе, показывая как включается горячая вода, твое посещение душа ничего не испортит, - отрезала блондинка.

Через час нас перевели в другой номер.

– Хм, я забыла уточнить, что хочу окно на улицу, а не во внутренний коридор, - задумчиво обронила Наташа. Я всхлипнула и стала собирать вещи.
– Да ладно, и правда всего одна ночь, - успокаивающе похлопала меня по плечу блондинка. Я обняла рюкзак и разрыдалась с облегчением.

Уюни это дыра. Нет, не очаровательный уютный городишко с пыльными улицами, а мрачная дыра с остовом паровоза в качестве памятника и вынимающим душу холодом. Здесь нужно покупать тур и валить. Тур – это джип, шофер он же гид иногда он же повар, попутчики, и вперед на три или четыре дня по кругу три лагуны и соляр. В основном все едут посмотреть на соляр, огромную плоскую поверхность земли, покрытую слоем соли. Если соляр вспоминает, что когда-то был озером и застенчиво покрывается водой, то оборачивается зеркалом, в котором отражаются облака и острова.

- Покупать тур и валить, - мрачно повторила я и вышла на улицу. На мне была вся взятая с собой одежда, надетая последовательно, а мокрые свежевыстиранные вещи свисали с рюкзака в поисках солнца. Я раскрыла путеводитель на странице «рекомендованные агентства», и мы пошли.
Восхищаюсь этими боливийскими турагентами – практически никто из них не говорит по-английски, и они нисколько этого не стыдятся. Правда, пообщаться с ними во множестве не удалось, потому что мы встретили Андреа.

- Послушайте, сеньоры, вы уже нашли себе тур, - бросился к нам мужчина средних лет с пронзительными голубыми глазами. Я испуганно шарахнулась в сторону, но наблюдательная Наташка пояснила, что этот придурок приехал с нами на автобусе из Ла Паса, и вот уже пол утра, выпучив глаза бегает по городу – Наташка видела его несколько раз сегодня утром, когда блуждала в поисках работающего скайпа.

- Еще нет, - растерянно покачала головой я, и попалась. Андреа, брызгая слюной, стал рассказывать, что он фотограф и ищет попутчиков на частный, привадо тур.

- Понимаете, обычные люди набиваются в джип вшестером, поджимают колени, вначале едут на соляр когда уже полдень и самый ужасный прямой свет, потом лагуны и взад. А я хочу вначале лагуны, а на соляре рассвет, когда солнце окрашивает розовым облака и они немедленно отражаются в зеркальной поверхности озера. Только я, вы и красоты альтиплано, - на чистом испанском языке искушал итальянский мужчина.

Как оказалось, у Андреа было два недостатка – он не говорил по-английски и был невероятным занудой. Блондинка под видом лингвистического кретинизма устранилась из наших бесед и все три дня, которые длился наш тур привадо, я принимала огонь на себя. Впрочем, Андреа говорил медленно и членораздельно, и в испанском я продвинулась.

Уже втроем обойдя несколько агентств, остановились на туре против часовой - три дня, заканчивающихся рассветом на соляре, и все за сто девяносто долларов с лица при трех участниках.

Я мнила себя фотографом и предвкушала. Наташка хотела скайп и разговор с семьей. Поговорив с семьей, особенно когда муж включил камеру и позвал к экрану младшенького, золотистокудрявого Андрюшку, Наташка захотела домой. Уюни очень располагает к тоске по дому и депрессии, особенно когда муж Петр на другом полушарии печально улыбается и говорит что у них все хорошо, а младшенький тычет пальцем в монитор и лепечет «мама».

Развлечь Наташку можно было только джунглями.

– Есть идея, - искусительно сказала я, усаживаясь на лавочку и немедленно развешивая вокруг мокрые носки. Достав из кармана мятую бумажку под названием «план», я закусила губу, помычала многозначительно, почеркала карандашом и объявила, что у нас есть четыре свободных дня. Как раз на боливийские джунгли.

Наташка утерла слезы, и мы стали подгонять маршрут – в представительстве авиакомпании Амазонас купили билеты в столицу боливийских джунглей Рурренабаке, а в другом агентстве – авиабилеты Ла Пас – Куско. Первоначально я хотела и обратно в Перу ехать на автобусе, но, насмотревшись приграничных забастовок, решила лететь.

Бюджет всхлипнул и оскудел. Здесь же состоялся второй разговор с банком, когда я выяснила, что заблокирована береженная как зеницу ока кредитка.

- Вы три раза неправильно ввели пинкод, - непримиримо сказал банковский юноша на другом конце земли.

- Придурок, это я его перед отъездом вспоминала и думала, что вспомнила, - огрызнулась я.

- Ни фига, - не остался в долгу банковский юноша. – Заблокирована, хуле.

- Ну так разблокируй, - кипятилась я на темной улице Уюни.

– Гавновопрос, - отвечал юноша. - Номер российского паспорта, кем и когда выдан, и свободна.

Я похолодела. Волею случая и предусмотрительности мой российский паспорт лежал дома у подружки, в Москве была ночь, а подружка девять из десяти была на даче. Я всхлипнула и нажала отбой.

- А на хрена понадобилась кредитка, - спросит пытливый читатель и будет прав. – У вас же с собой куча дебетовых карт.

Да, они у нас были. Наташка поставила себе лимит на снятие 300 долларов в сутки, а у меня была сложная система с переводом с основного банковского счета на карточный счет, и этой системой я могла воспользоваться только в пределах банковского дня в России. А тут авиабилеты в джунгли по 100 с лишним каждый, и авиабилеты Ла Пас – Куско по 180 на лицо. … Тур на соляр с предоплатой….

И вот я в полном финансовом кризисе и коллапсе внезапно вспоминаю, что в электронной почте висит анкета на оформление загранпаспорта, где есть все необходимые реквизиты.

– Ну ничего, Юникредитбанк, ты у меня еще попляшешь, - злобно шиплю я, волоча за руку блондинку. Мы ввалились в интернет кафе, я позвонила в банк, продиктовав необходимые данные, и, все же хвала банку – карту немедленно разблокировали.

После захода солнца холод перестает держать себя в рамках, набрасывается яростно, кусает за пальцы…Мы трусливо бежим в кафе и прячем в ладонях раскрасневшиеся щеки. После захода солнца здесь перекресток миров. Хрупкая француженка держит за руку бронзовощекого боливийского парня, смотрит нежно, мы с Наташкой медленно поджариваемся на огне собственного любопытства….. Молодая европейская пара поглощена спагетти, их трое детей с визгом носятся вокруг столика, кудри вразлет, зачем им здесь дети, на краю альтиплано…. Или им не нужно альтиплано без детей…

Мы выезжаем в одиннадцать утра. Андреа вращает глазами и объективами. Кухарка сидит рядом с водителем. Наташка злится, пыхтит, знаками показывает кухарке пересесть назад, и торжествующе взгромождается на переднее сиденье, крепко сжимая в руках термос с неизменным мате де кока.



Мы так высоко, что до неба можно достать рукой. Как иногда проходишь под низкой крышей и сам не ожидая, вдруг подпрыгиваешь вверх и рукой касаешься потолка. Под ногами горит красная земля, по обочинам немного стеснительно вырастают горы, некоторые называют себя вулканами.





– Запомни, милочка, у нас приватный тур, - поучает меня Андреа. – Пейзажную остановку, пожалуйста, - машет он рукой с двумя объективами. Водитель Хорхе послушно останавливается.

У меня не хватает слов описать красоту этих мест. Откуда на высоте четыре километра тысяча оттенков жженного кофе, марсианского грунта, охры и терракоты… Что за безумный художник раскрашивал эту землю мазками изумрудного мха, что за безумный скульптор комкал горячу лаву и она застывала под пальцами в немом крике.. а после медитативно разглаживал склоны вулканов, добиваясь идеального конуса. Повсюду, словно опрокинутая палитра – лагуны самых немыслимых цветов, вдоль их берегов доверчиво бродят викуньи…







Когда мы подъехали к лагуне Колорадо, Красной лагуне, погода уже портилась. Небо заволокло, ветер словно сорвался с небесной цепи и остервенело хватал за одежду. Казалось, еще немного и меня сдует с этой небесной крыши, с фотоаппаратом, тремя свитерами и двумя штанами, с любовью к билтам, путешествиям и крепким спиртным напиткам.



Ветер брезгливо отшвырнул меня по направлению к машине и принялся за фламинго. Птицы напряженно гнули шеи и упирались розовыми ногами. Казалось, ко дну их приколотили, иначе ошметки розового пуха должны были с визгом летать над поверхностью кровавой лагуны. Фламинго мечтали об Африке, прикрыв круглые глаза, и проклинали постылую генетику, сделавшую их южноамериканскими. Они тоскливо поджимали ноги и мечтали, чтобы порывом ветра их немедленно унесло в Кению, на худой конец в Эфиопию.





Верховный бог Виракоча, сумрачно расхаживающий по чердаку Южной Америки, решил заварить кашу, причем манную – для этого он добавил в ветер снежной крупы и щедро плеснул туману. Ветер жалобно взвизгивал и бился в лобовое стекло, с другой стороны стекла не менее жалобно скулил водитель Хорхе и тревожно щурился. Видимость была нулевая. На заднем сиденье мы с Наташкой округляли глаза не хуже фламинго и поджимали ноги. Внезапно Хорхе подрулил к невесть откуда взявшемуся бараку и заглушил мотор.

– Ну что, насладились, - ехидно сказал он.

- Это что, - брезгливо спросил итальянец Андреа и ткнул в кирпичный сарай скрюченным пальцем.

– Это отель, - бесстрастно ответил Хорхе и еле заметно улыбнулся.

-О, у нас тут обед, - тешил себя надеждой итальянец. - А после обеда зеленая лагуна, лагуна берде, не так ли, мой милый друг, и прочие горячие источники?

- Не так, – довольно осклабился Хорхе. – опасно, очень опасно, впереди высокие горы, суровые перевалы, проехать невозможно, непогода... И вообще вы, придурки, мне до смерти надоели. Я на стоматолога учился, просто денег обставить кабинет не хватило, вот вожу вас по альтиплано, убогих, - и Хорхе бочком протиснулся на кухню.



Наташка вышла в разбушевавшуюся манную кашу на улице и пнула колесо джипа.
– И чё этот идиот не едет, - пожала плечами блондинка. – Прогнать бы его по трассе Харьков – Днепропетровск в феврале, - задумчиво добавила Наташа и нехорошо улыбнулась. – На Таврии, - добавила она кротко, обходя джип Тойоту.



Постояльцев в унылом бараке только прибавлялось. Наташка скрылась в спальнике в компании плеера. Я обхватила коленями буржуйку, а руками – книжку. В углу самозабвенно ругалась компания израильтян – они ехали на двух джипах, и один сломался. Теперь перед ними стояла неразрешимая задача кто виноват и как разместить в одном джипе двенадцать человек.

Андреа злорадно поглядывал на израильтян и назидательно пояснял, как нам повезло очутиться в приватном туре, когда как сыны Израиля будут штабелем наслаждаться в багажнике. Я мечтала обменять одного итальянского Андреа на шесть израильтян.

Стекла дрожали от ветра, в оконные щели задувало снежную крупу. Время от времени в столовую заходил Хорхе и рассказывал, куда мы не поедем – за бортом осталась зеленая лагуна, гейзеры и горячие источники.

– Очень опасно, - достоверно изображал печаль Хорхе.



Утром мы проснулись в пять с надеждой на ясное небо и горячие источники. Небо сговорилось с водителем Хорхе и продолжало изображать манную кашу. Блондинка еще могла победить боливийского стоматолога, заставив ехать немедленно, но небо неподвластно даже блондинке. И в восемь утра мы унылым караваном из четырех джипов поехали обратно, опять через кровавую лагуну Колорадо, обед и вид на вулкан Оллагуе, и к вечеру приехали в Сан Хуан.













В Сан Хуане мертвые тесно соседствуют с живыми. Это поселение, заблудившееся в межвременье, на границе соли и солнца.

- Кто эти люди, кто эти кости, - спрашиваю я Хорхе, заглядывая в конусообразную башню из вулканического туфа. В башне, скорчившись на земле, позвоночной дугой выгибается скелет.

- Инки, - привычно машет рукой Хорхе. – Всюду Инки.



У мертвых есть остатки волос и глиняные черепки. Я ничему не удивляюсь в краю кровавых лагун и терракотовой земли, в краю опрокинутого крещенской прорубью неба, в краю соли и солнца, где снег мешается с солью, приходит внезапно и исчезает бесследно в складках плаща Виракочи. Здесь мертвые перебирают глиняные черепки, а живые охраняют покой. Потом на живых и мертвых нисходит закат, я выбегаю под эти краски и подставляю руки. Мне не хватает слов, чтобы назвать цвета, лиловое зарево облаков и ржавую землю. Я хватаюсь рукой за колокольню из вулканического туфа. В горле соль, в глазах лаванда и золотая небесная пыль. В Сан Хуане отель из соляных кирпичей, в номере Наташка и бутылка вина. Я стараюсь вином погасить закат внутри.









- Пусть наш водитель – раздолбай, попутчик – зануда, погода - гавно и только кухарка ведет себя достойно – зато мы встретим рассвет на соляре и будем смотреть на солнце до слез, – бодро чирикала я для себя и блондинки. Хорхе гордо нёс звание раздолбая и бессовестно опаздывал.

– Молодой еще, - оправдывалась кухарка, донья Хуана.

– Опоздаем на рассвет – убью ленивую скотину, - кротко сказала Наташа. Хорхе виновато прокрался в кабину и повел джип навстречу солнцу.



Солнце не спешило выходить навстречу Хорхе и выжидало, понемногу растапливая соленый лед. Горизонт полыхал всеми оттенками цитрусовых. Облака опрокидывались в соль. Джипы бродили по колено в воде словно фламинго. Джипы бороздили просторы озера словно верблюды. Солнце перестало прикидываться сицилийским апельсином, выкатилось, чуть помедлило, со сна пытаясь разобраться, где небо и где его отраженье.







– Вот придумали угадывать каждое утро, - капризно сказало солнце, зажмурилось и покатилось, то ли по небу, то ли по огромному зеркалу соляра, в котором плавали облака, а острова изображали наконечники стрел и целились в бесконечность.





- Пора завтракать, - ласково позвала нас кухарка, словно заигравшихся детей.

– Женя, Наташа, бросайте свои облака, острова и солнечные блики, хватит смотреться в это зеркало и облизывать соленые пальцы. Сейчас я накрою под островом с кактусами и будем есть оладьи.





Остров с кактусами, он же Инкауаси, он же Пескадо, рыбачий или рыбий остров – излюбленное место завтрака для встречающих рассвет. Кактусы гордой мужественностью возбуждают аппетит. После завтрака следует бродить по этому коралловому рифу, называющему себя островом, и стеснительно хихикать над вздымающимися достоинствами кактусов. Если с вами блондинка, немедленно гоните ее от церемониальной площадки на вершине островка, иначе она, мило улыбаясь, выгребет все иностранные монетки из углубления в священном камне.

– Мать-земля, пачаМама, обязательно со мной поделится, ведь у меня три друга нумизматика, - убежденно говорит блондинка.

По окончанию завтрака на запекшуюся соль солара выскочили две ламы, возбужденные стоячими кактусами, и исполнили несколько па из камасутры.



Конечно, я лизнула соляр. Конечно, было обжигающе солено. Еще пыталась прочитать узор на его поверхности, но солёная сказка солончака была слишком уныла – он вспоминал года, когда был озером, потом года, когда перестал быть озером, когда его вода была выпита безжалостным солнцем, до дна, представьте себе, до дна, - всхлипывал солончак.



– Хватит с меня одного зануды попутчика итальянца, - в сердцах бросила я бывшему озеру. Хорхе направил джип в сторону вулкана Тунупа., гонять лам у подножия всех 5 432 метров вулкана, ломать голову, почему не рассыпается от ветра небрежная каменная изгородь, заглядывать в пещеру где, обняв колени, прячут провалы глаз древние мумии древних людей.



Последнее развлечение – смотреть как вручную, при помощи грузовика и лопаты, добывают соль. Пытаться запомнить эти резиновые сапоги, скупые движения и слепящее солнце, выжигающее глаза. Подойти к худому пареньку в красной кепке и попросить. Когда буду рассказывать, как устаю в офисе – хорошенько размахнуться и дать мне лопатой по загривку. А если буду жаловаться, как не хватает денег – въебать лопатой два раза.









Мы въехали обратно в городок Уюни, пыльные, пропахшие солью и кладбищем паровозов. Туристы на улицах были двух видов – приехавшие сегодня ночным автобусом по стиральной доске, время от времени дрожащими руками проверявшие, на месте ли печень. И туристы, в глазах которых отражалось огромное зеркало соляра и ужас перед дорогой обратно. Адская грунтовка Уюни –Оруро, потирая руки, ждала любителей наслаждений.

- Ром, - сказала я Наташе.

- И вино, - откликнулась блондинка.

Помимо рома и вина мы купили аутентичный килограмм крупы киноа в предвкушении треккинга в Андах. Еще гетры боливийских женщин и рис с мясом в пакетике.

– Хочу мяса, - застенчиво сказала блондинка, и большая женщина, улыбаясь в медные щеки, перемешала варево и щедро положила из огромного таза. Такие мелочи, как вилки или ложки, к уличной еде не полагались. Наташка отошла под дерево и запустила пальцы в пакетик, вылавливая куски мяса и обжигаясь. Шелудивая собака оценила скорость, с которой мясо исчезало в блондинке и с грустью отошла, поняв, что ловить здесь нечего.

- Иди, милая, поищи нормальных туристов, - напутствовала собачку Наташка. – Добрых и богатых. Вон, итальянец Андреа идет, он подаст.

[Aromo]

Потрясающе!

[Genia]

Judson, Constax, Hispano, Aromo - спасибо, что отзываетесь:)!
Олечка OlgaBetina, ты мне там такое спасибо закатала, что я аж краснею от удовольствия.

продолжаю выкладывать изо всех сил - ужасно хочется поделиться этой СюрАмерикой...

[Genia]

Глава двадцать вторая. Джунгли, глаза аллигатора и аяуаска. Мадиди атакуют.

Мы так устали наслаждаться, что еле проснулись на въезде в Ла Пас.

– Эй, вы же хотели аэропорт, вот он, аэропорт, если вы сейчас же не откроете глаза, мы его проедем, - настойчиво бубнил стюарт и пихал меня в бок. Я лениво отмахивалась, глубже надвигая шапку, как вдруг вылетела с кресла в проход, сопровождаемая визгом блондинки – Женя, выходим, мы летим в джунгли!

- С чего вы решили, что летите в джунгли, – снисходительно улыбнулся брюнет в белом, регистрировавший рейс авиакомпании Амазонас.
– Вот, смотрите, вот ваш билет, здесь две мелкие буквы сбоку, OR, то есть or request, по запросу. А вы, убогие, подумали, что сейчас летите? Нет, сейчас летят граждане Америки, и все двенадцать мест в самолете заняты, приходите часа через три, на последнем самолете попробуем вас отправить.

Вначале я услышала визг, он нарастал. Потом я нашла свои руки – вместо того, чтобы нервно теребить подол, мои кулаки были уперты в бока на манер торговки с бессарабского рынка. Визжала тоже я, самозабвенно и без всякого стеснения.

–Убью ту суку, которая продала мне этот билет, - ревела я нездоровым носорогом перед растерянным брюнетом, – тебя тоже убью, не обольщайся, - сказала деловито и сунула ему билет под нос.

– Звони, - опять взвизгнула я, пораженная новобретенными возможностями - ранее я считалась трепетной девой, не способной на крик. Вероятно, стоящая рядом блондинка и шорох, с которым хлопали ее глаза, открыли во мне невиданные резервы.

- Звони в Уюни этой козе, которая ни словом не обмолвилась, что места надо подтверждать! И не говори, что я должна была читать билет внимательно – я клиент и всегда прав. Крутись как хочешь, но чтоб через пол часа мы с подругой уже летели в сторону джунглей, - свирепела я и орала так, что в аэропорту Ла Паса дрожали стены.

- Наш агент в Уюни просит прощения, она ошиблась. Приходите позже, сеньориты, я постараюсь что-нибудь придумать, - неохотно признал брюнет.

- Мы отсюда не уйдем, - взревела я как раненый буйвол и вцепилась в стойку. Стойка скрипнула и накренилась. Брюнет нервно икал и испепелял меня взглядом, Я как птица феникс пила ром и возрождалась из вулканического пепла, помахивая билетом.

Нет, ну конечно вряд ли авиакомпания Амазонас организовала для нас чартер в Рурренабаке – да, в самолете летели только мы с Наташкой и семья из четырех человек, но все потому, что группа американцев задержалась на плече Штаты – Ла Пас, - прошипел сквозь зубы брюнет и выдал посадочные талоны.



Струйки пота обреченно стекали в штаны, но Наташка самозабвенно искала жилье – всего лишь на одну ночь, Наташа, - стонала я и заплеталась шагами позади. Неумолимая блондинка, прислушиваясь и приглядываясь к тайным знакам, привела меня в конец улицы, к реке. У реки стоял большой трехэтажный дом.

- Наташка, но здесь же нет вывески, это не отель, - я с несчастным видом осела на обочину и скорбно качала головой.

- Женяспроси, - раздалась знакомая команда, и большой дом обернулся гостиницей. На втором этаже были скромные комнаты с москитной сеткой и видом на реку. Стоило это 50 боливиано, или около 8 долларов за ночь. Бонусом к гостинице прилагалась тайна в виде седого мужчины, который, узнав, что мы из России, протянул руку и коротко представился – Володя. Волк.

Я не могу себе простить одного – почему вечером, когда, устало распростершись под москитной сеткой, услышала, как он говорит по телефону, и звуки властного голоса сложились в библейский иврит – почему не встала и не пришла к нему и не вызнала, не расспросила, как?
Что в богом забытом боливийском захолустье делает Володя, Волк – крепкий пожилой мужчина, лет восьмидесяти, седой, с властным голосом и взглядом, надсадно кашляющий по утрам, осторожно вспоминающий русские слова и без запинки говорящий на иврите?

- Все русские приходят в этот дом, я сам женат на русской, - сказал поднимающийся мимо по лестнице черноволосый боливиец, я уже забрала рюкзак и, расплатившись, уходила.

- Кто он, - взвыла, взмолилась я, поджаривающаяся заживо на костре собственного любопытства. И он отвечал по-испански, что Волк родился в Польше, что его семья бежала в Россию, в Сибирь, что после увиденного он переехал в Израиль, ближе к Богу. Я напряженно слушала чужой язык, но мужчина извинился и обогнул меня на лестнице, пробормотав, что Волк не любит ждать.

Полцарства за историю. Идите по ул. Comercio в противоположную от центра сторону, вдоль реки. Дойдете до почти последнего на этой улице, немного обветшалого деревянного дома с рестораном на первом этаже – зайдите, покричите на пустынной кухне. Когда подойдет один из многочисленных домочадцев этой странной семьи – скажите, что вы русский и спросите Володю. Скажите, что я не могу спать от любопытства в далекой Москве. Пусть он расскажет свою историю. С меня полцарства.

В этом пыльном городке нет асфальта, но есть тысячи турфирм. Турдеятели предлагают ехать в джунгли и в пампасы, по научному – сельву и пампу. Наша участь была решена, потому что блондинка хотела романтические джунгли. По мне пампасы гораздо романтичнее, их топтал Паганель и прочие дети капитана Гранта, но Наташа неумолимо твердила «джунгли».

- Зачем тебе джунгли, Наташенька, - сквозь зубы шипела я, выходя из очередной турфирмы.

- Хочу посмотреть, - цитируя моего четырехлетнего племянника, отвечала блондинка.

По прошествии пяти часов блужданий по трем улицам, мы стали счастливыми обладательницами тура в джунгли на три дня с размещением не в постылых лоджах и прочих шалашах, а на лоне природы под аутентичной москитной сеткой. Блондинка вытребовала себе спальник, чтобы прятаться от змей, я попросила легкое одеяло. Гид клялся, что английский ему как родной и любой каприз за наши деньги. К слову, наши деньги оказались сто сорок долларов на человека, и Исмаэль, или Негро, как гид предложил себя называть, отработал их на все сто. В туре мы были вдвоём, но Наташкиных желаний хватало на пятерых.

Рурренабаке мнит себя столицей джунглей. На его улицах четыре бара с европейской едой и затейливыми коктейлями, рынок, где будущие экотуристы выбирают средство от насекомых и прочую экипировку, и задняя сторона рынка, где следует покупать мандарины по принципу чем страшнее тем вкуснее.

Такой мелочью, как банкомат, столичный город Рурренабаке обзаводиться не стал, исповедуя принцип моего студенчества «птицам деньги не нужны». Потом, правда, сжалился и в банке Prodem разрешил выдачу наличности по карточкам за людоедскую комиссию. Если хотите посмотреть на очередь оборванных европейцев в мокрых носках – приходите за час до закрытия банка, наслаждайтесь типажами. Европейцы пахнут носками и джунглями, и на данном этапе вашего путешествия это будет вполне уже пристойный запах.

Для романтически настроенных туристов Рурренабаке приготовил точку созерцания заката – если вы зазевались в пылу торгов и закат неминуем, хватайте за шкирку мототакси и кричите в боливийское ухо –Oscar Butterfly Pool Mirador, пор фавор.

Можете плавать, можете не плавать, а можете сесть за столик и смотреть, как на Рурренабаке, растерявший к вечеру столичную спесь и понты, медленно опускается влажный туман. Напоследок солнце заливает холмы и деревья, весь этот изумруд вспыхивает, отдают тепло плоские крыши, жители разжигают жаровни у дома и пекут лепешки. На городок снисходит умиротворение, затихают крики у рынка, мандарины укладываются аккуратной горкой, бананы теснее прижимаются друг к другу. Оглушительно вступают цикады. Тело внезапно отказывается подчиняться и перечисляет тебе все ночные автобусные переезды, особенно последний, по стиральной доске из Уюни. Тело жалостливо намекает, что заслуживает лучшего, и что его нужно немедленно уложить на белую простынь, хорошо, не белую, оно не привередливо, но хотя бы положить и не трогать до утра. И ром тоже не надо. Спасибо, выключите свет, пожалуйста….



За рассвет над рекой Бени, за клочья тумана, лениво просыпающиеся над рекой, я прощаю Наташке всё – и капризы в выборе отеля, и начинающийся в самое неподходящее время поиск горячей воды для термоса. Умиротворенное течение, плеск плоских лодчонок, влажные испарения, окутывающие тебя, словно москитная сетка – все твои дни в джунглях большая река Бени будет где-то рядом, наблюдать бесстрастно, напевать свои песни.



Боливийцы считают, что белые люди без присмотра умрут от голода, и во все туры включают самого главного члена команды – кухарку. Наша почтенная донна Роза взяла с собой дочку – девятилетняя Нина была егозлива как евражка и полностью оправдывала свое имя на кечуа – беспокойная, огонек. Мы погрузились в лодку и неторопливо поплыли в природный парк Мадиди по другой, но столь же неторопливой реке Туичи.

Основной девиз боливийцев, занятых в турбизнесе, это «сытый турист – довольный турист». Поэтому, проплыв по реке около часа, мы вышли на землю под аккомпанемент «а сейчас вам будет предложен горячий обед». Отказаться не было никакой возможности – гид Негро твердо решил освоить бюджет.

Мы были на земле индейцев такана. Сами индейцы давно перебрались поближе к городу, школам и больницам, но здесь еще оставались поля, стоял лодж для размещения туристов, между деревьев провисали гамаки, а вокруг летали бабочки.



Когда бабочка распахивала крылья, то оказывалась абсолютно лазоревой. Она делала это немного задумчиво, раз – и расплескивала небесную голубизну, вспыхивала лазурным сполохом. Раз – меланхолично сложила крылья, окаймленные черным бархатом. Над бабочкой нависала американская женщина Дорин с фотоаппаратом. Ее муж Марк лежал в гамаке и повторял испанский минимум – баньос, бамос, тенго омбре.

- Тенго омбре – это разновидность испанского для мужчин, - охотно пояснил Марк. Означает «хочу есть немедленно».

Дорин и Марк, пожилые жизнерадостные гринго, возвращались из тура в джунгли.

- Потная, но счастливая, - кратко высказала впечатления Дорин, почесывая мочалку, в которую превратилась ее прическа.

- Нет-нет, зеленый салат не надо, - вежливо отказалась Дорин за обедом, и громко прошептала – вы же знаете, что в листьях салата самые дизентерийные микробы – боливийцы никогда не промывают салат должным образом. Наташка, вспомнив тонны немытого салата, который мы употребили в Копакабане., испуганно икнула.

- Мои боливийские дочки сразу меня предупредили – что угодно, только не салат, - продолжала Дорин. Она оказалась преподавателем высшей школы из Массачусетского университета и брала там на адаптацию в семью студенток из Боливии.

- Мы все умрем, - напряженно спросила блондинка. – Я - мать двоих детей, - вдруг вспомнила она.

- О, бедная курочка, где же твои дети, - заворковала Дорин.

- С мужем, - немного подумав, отвечала Наташа, – должны быть с мужем.

- А что же твой муж, он совсем не любит путешествовать, – огорчалась Дорин, потом всплеснула руками и рассмеялась – да что я, Марк вот тоже совсем не любит это занятие. Я прихожу к нему с горящими глазами, он вздрагивает и спрашивает, ну что на этот раз. Чарующая Боливия, - отвечаю я, - если ты не хочешь – не надо, милый, я поеду одна. И тогда Марк мрачнеет и спрашивает, ну, и когда мы едем?

Мы прощаемся с жизнерадостными американцами и продолжаем свой путь по реке. Сегодняшний день и должен быть таким – у реки, слушать ее шепот, невнятное ночное бормотанье, спать бок о бок с рекой.



Выгрузившись на берегу, мы побросали вещи и, захватив купальники, пошли за Негро - мы будем купаться и ничего не делать, - анонсировал гид.
Негро привел нас к речной затоке, утопавшей в грязевых берегах. В затоке следовало плавать по плечи, а грязь размазывать по себе и верить, что это новомодное грязевое обертывание по-амазонски.

- Ай, ой, - взвизгнула Наташка, погрузившись в реку.

– Ну что еще, - утомленно обернулась я.

- Меня кто-то ест, – кротко сказала блондинка.

- Пираньи, - с любопытством вгляделась я в мутную воду. Наташка взвизгнула ультразвуком и подпрыгнула метра на три.

- Сардины, - разочарованно отвечал гид. – Твою блондинку покусывают маленькие рыбки, это не опасно. Наташка с плеском вернулась в реку с трехметровой высоты.

– Я б и сам не прочь посмотреть кто кого – пираньи блондинку, или наоборот, - задумчиво сказал Негро.

– Ставь на Наташку, - посоветовала я.

После непременного ужина – кухарка Роза не то поймала, не то отобрала у стоявшей выше туристической группы большую рыбину, мы отправились на ночную прогулку.

- Джунгли у реки – это совсем другие джунгли, не такие как джунгли в джунглях, – пояснял гид. – Слушайте. Смотрите. Когда я выключаю фонарик – выключайте свои. Когда я включаю фонарик – смотрите в ту сторону.

Я чувствовала себя собачкой из экспедиции полковника Фоссета и шумно кралась. Под ногами скрипела галька. Сзади шумно восторгалась кухаркина дочь. Внезапно Негро выключил фонарик. Наступила тишина, в которой я негромко давилась проглоченной мошкой, а егозливая кухаркина дочь без умолку шептала:

- Мама, мама, неужели мы увидим настоящего аллигатора, я кажется вижу его глаза, мама, мама!
Сдавленное шиканье, звук затрещины. Издалека доносится крик ягуара.

- Мама, мама, я ягуар может съесть крокодила? А крокодил – ягуара?

- Сейчас я съем тебя, - рявкает блондинка. – Заткнись, отродье.
Звук затрещины, сдавленное шиканье.

- Ненавижу детей, я приехала отдыхать от детей, за что мне кухаркины дети, - доносится шепот блондинки.

- Если ты не заткнешься, я скормлю тебя аллигаторам, - кротко поясняет она подпрыгивающей на бревне Нине. Нина в испуге падает с бревна. Аллигаторы и ягуары с шумом разбегаются, оставив нам небо, гулкое кваканье лягушек, зеленое сверканье глаз из темноты, чавканье, шорохи, хлюпанье, булькотенье - джунгли ворочаются, никак не могут улечься, насмешливо наблюдают за нами, скорчившимися на бревне и оглушенные звуками.

Небо над нами разметалось, рассыпало звезды, все незнакомые. При входе горел Южный крест, приветливо шевелила хвостом Южная Рыба, Индеец крался за Туканом – небо жило своей напряженной Южной жизнью.

На ночь мы прикрылись от неба брезентовой крышей на трех палках, а под брезентом натянули москитную сетку.



- Бамос, - поутру предлагала Наташа гиду. Типа вперед, джунгли зовут.

- Э…ну….ну твоя подруга еще спит, - отвечал тактичный Негро.

- О, это не проблема, - счастливо улыбнулась Наташка, подобрала палку побольше и скрылась в сторону брезента на трех палках, изображающего спальню.

Джунгли перестраивают тебя так мягко, что ты не замечаешь. Здесь не нужно печатать землю широким шагом со взглядом, устремленным вперед. Незаметно рассеивается взгляд, походка становится пружинистой, нога немного медлит и осторожно опускается на тропу. Тело покрывает привычная влажная испарина. Ветра нет. Неба нет. Влажный воздух густой, сытный, напитанный запахами земли, травы, плодов маракуйи, прелых листьев. Тысячи глаз наблюдают за тобой, лианы похлопывают по плечу, огромные деревья валятся на тропу и ждут.

И ты забыл, зачем в той жизни нужно было прыгать выше, идти быстрее, заработать больше и всех победить – здесь ты добрался до конца дня и вот награда – ты живой и видел. Глаза аллигатора, следы капибары, полет попугая, прыжок обезьяны.

– Спайдер манки, - кричал гид, ты отбрасывал тарелку в строну и бежал. А в кронах деревьев, весело стрекоча, бежали спайдер манки, паукообразные обезьяны и показывали на тебя пальцами.











На вторую ночь мы попросили Негро разбить лагерь совсем в лесу – подальше от обеденного стола и москитных сеток под крышей, где фирма размещала туристов.

- Не вопрос, - пожал плечами Негро, и мы натянули москитную сетку на лесной полянке.

- Хочу ночную прогулку, - капризно сказала блондинка за ужином. Негро лишь улыбнулся и поудобней перехватил мачете.





Ночь падает внезапно, словно с востока швырнули покрывало, и оно обвисло на кронах деревьев. Мы долго стояли среди леса, выключив фонарь. Джунгли сверху настолько густые, что звезды не просвечивают, и только прелые листья под ногами светятся несмело. От оглушающей темноты становится жутко, от осознания одиночества в этом чужом шевелящемся мире. Чтобы развеять некоторую меланхолию, гид включает фонарь и долго светит в глаза обезьянки, затаившейся в кроне дерева. Глаза обезьянки отблескивают зеленым, она раздраженно стрекочет, но, пойманная в луч фонаря, не в силах отвести взгляд.

У ночных джунглей свой набор аттракционов для привередливого туриста – если наконец отстать от обезьянки и перестать светить в глаза затаившемуся на берегу ручейка аллигатору, можно порыться в кустах и найти роскошную паутину – кружевную, тщательно закрепленную по краям. В середине паутины, поджав мохнатые ноги, лежит хозяин. Теперь нужно нагнуться, нащупать муравья и швырнуть в паутину. Паук подпрыгивает похлеще паукообразной обезьяны, молниеносно кидается к муравью и, не прошло и минуты, как организует аккуратный кокон. В коконе хлопает глазами офигевший муравей. Ну вы понимаете, это развлечение круче тетриса и прочих компьютерных игр.

Так мы бродили и развлекались допоздна. Время от времени гид выключал фонарик и плечи вздрагивали от рушащейся на них темноты. Вскоре я привыкла к этой тяжести.

Я проснулась внезапно, словно от пинка. Пожала плечами и повернулась на другой бок, но пинок повторился, сопровождаемый яростным шепотом блондинки, что ее укусил муравей.

- Забудь и спи, - попыталась спустить на тормозах я. После ночных прогулок по джунглям спать хотелось невыносимо.

- Я не могу забыть. Он укусил меня в глаз, - жаловалась Наташа. Она завозилась в своем спальнике, потом взвизгнула так, что несколько обезьянок свалились с инфарктом.

– Мы спим в муравейнике, - вопила Наташа, выскочив из-под москитной сетки и угрожающе размахивая спальником. Я отодвинулась подальше и натянула одеяло на голову, но неожиданно подскочила, словно в меня ткнули окурком, вернее потушили сигарету. Маленькие черные муравьи, эти фашисты невидимого фронта, целеустремленно карабкались по мне и обжигали сигаретами.

- Женя, скажи гиду, у нас муравьи, - приказала Наташа, завернувшись в спальник на манер полководца.

- А, муравьи, - сонно отвечал Негро. – Это мадиди, самый распространенный вид в этом национальном парке. Они атакуют. Убейте их, - и перевернулся на другой бок.

- Что, - рассвирепела Наташка и выдернула палку из-под москитной сетки гида. – Мадиди атакуют?! Блондинка в опасности! Спасай нас немедленно!

Негро выполз, кряхтя, и долго возился в нашей москитной сетке, хлопая ладонями по незадачливым муравьям. Он как-то убедил их изменить маршрут, чтоб он не проходил через нашу спальню, и мы вернулись.

Муравьи ушли, но пришел дождь. Светало. Наташка вылезла из спальника и твердо заявила – хочу утреннюю прогулку. Гид безропотно улыбнулся, взял мачете и мы пошли.



Сидя на поваленном дереве, под легкий шорох дождя, когда крепко спала разбуженная нами на ночной прогулке сердитая обезьянка, сыто икал и улыбался во сне щедро накормленный нами паук, мы вели светскую беседу.

- И как в ваших краях обстоит дело с аяуаской, - начала Наташа.

- Обстоит, - немедленно согласился гид. Я дрыгнула ногой в испуге.

- Не хочешь – не пей, - сказала в мою сторону Наташа и продолжила – хотелось бы приобщиться к культурным традициям индейцев амазонки.

- Дык ёпть, - радостно отвечал гид. – Я – потомственный шаман, у меня дед шаман, брат шаман, друг шаман. Как соберемся вместе – сразу припадаем к истокам.

- И почем истоки, - оживилась блондинка. - У нас сегодня свободный вечер в Рурренабаке, хотелось бы тоже припасть.

- Вы – мои друзья, мы вместе победили атакующих мадиди, - клялся Негро и что-то подсчитывал в уме, – как потомственный шаман и друг шамана, заявляю – церемония - это лишнее. Возьмем литр, а пару песен я сам спою, я ж друг шамана, слышал три раза и все запомнил.

Так мило беседовали блондинка и Негро, а я переводила и офигевала. Вопрос с аяуаской оставался у нас с Наташкой открытым – я опасалась безудержного поноса и рвоты, которые должны сопровождаться глюками в индейском стиле. Наташа опасалась друзей и как она им признается, что была в сердце Амазонки и ни разу. Друзья у Наташки сплошь практикующие йоги, буддисты и прочие музыканты, они не поймут.

- Я и так не знаю как сказать, что была в Колумбии и ни в одном глазу, - жаловалась Наташка.

- Вообще-то в Колумбии ты еще не была, - язвительно отвечала я. – Она у тебя предполагается на обратном пути. И кто знает, доберешься ли ты до Боготы после опытов с аяуаской…

Блондинка презрительно отмахнулась от голоса совести, который я тщетно пыталась изобразить, и, обольстительно улыбаясь, договорилась с гидом на семь вечера на углу.

Мы еще немного развлеклись, преследуя стадо пекари – испуганные свинки очень забавно стучат клыками, когда убегают. Потом, в ходе познавательной части экскурсии, Наташка съела жирную белую личинку – нет-нет, она не сразу схватила ее с куста и зажевала, но попросила гида оторвать личинке голову, потому что трепетная блондинка не может есть, когда на нее смотрят. Конечно, Наташка купилась не на тушку, богатую протеином, а на вкус кокоса, который личинка должна была издавать при разжевывании.



Вернувшись в Рурренабаке, мы переселились в другой хостел – в доме Волка мне не хватало цивилизации и напора воды. Отмывшись после джунглей, вышли на рецепцию ожидать Негро. Он подъехал ровно в семь, и, изобразив шаткую фигуру «трое на мопеде», мы отбыли в неизвестность.

- Взял? - крикнула я в смуглое ухо. Гид кивнул с достоинством. Наташка опасно покачивалась сзади. Негро вдруг резко вильнул в сторону, объезжая валяющуюся на дороге пеструю ленту.
- Боа, - прокричал гид и зачем-то пояснил – это такая змея. Дохлая.

Мы мчались через поля, пока Негро лихо не притормозил возле какого-то сарая.

– Дом моего друга, - сказал он гордо, - подождите здесь минуточку, сейчас все будет тип-топ.
Я пожала плечами и приготовила деньги.

– Заходи, - приоткрыл Негро узкую дверь и мы протиснулись в сарай, освещенный свечами. На земляном полу лежала скатерть. Посередине стояла пластиковая баклажка.

У меня есть целых три причины вернуться в Рурренабаке – расспросить Волка за жизнь, побродить по джунглям дней десять, и наконец выпить настоящей аяуаски.

Негро наспех пробормотал песню и разлил. Вкус был травяной и терпкий.
- Он может налить нам что угодно, и мы никогда не узнаем, - прошептала Наташка и храбро выпила. И еще. Раздался звонок мобильного, какая-то женщина плакала в трубку нашему гиду. И снова.

- Может, ты съездишь уже ее успокоишь, а мы тут сами допьем, - предложила Наташка.

- Никак невозможно, - испуганно отвечал Негро. – Аяуаска штука опасная, я должен бдить и наблюдать за вами.

Мы с Наташкой оказались ужасно заняты – пили и, простите, писали, и я никогда не думала, что в моем теле может быть столько воды. Сидя на корточках в дальнем конце огорода приятеля нашего гида, я напоминала себе пол лошади барона Мюнхгаузена на водопое. Я ждала декораций в индейском стиле, но словно проваливалась в черную дыру. В этой черной дыре я, вероятно, неплохо проводила время, потому что следующий раз всплыла на поверхность посреди какой-то фразы. Выждав момент, с удивлением осознала, что фразу произносила тоже я. Причем совершенно не помнила ни тему своего вещания, ни на каком из трех языков (русском, испанском или английском) была трансляция.

Все же, обрадовавшись включению сознания, поворочала языком в пересохшем рту и выдавила что-то типа бамос. Мол, не спать же нам в этом сарае, едем домой.

- Вы уверены, - Негро внимательно вгляделся в мои глаза. Вероятно, его затянуло в ширь моих зрачков, потому что дальше у меня провал, а потом опять объезжаем змею, а я заново учусь складывать слова.

Мы ввалились в хостел, пряча глаза, и поутру там еще была черная дыра.

Утром, пряча глаза, мы явились на регистрацию в офис Амазонаса – аэропорт в Рурренабаке столь непригляден, что авиакомпания регистрирует всех в офисе напротив рынка и организованно везет в аэропорт.



Авиакомпания Амазонас играла в шахматы. Или в третий лишний. Не помню, как называется эта игра, когда вчера большая половина рейсов не вылетела из-за дождя и нужно попытаться отправить сегодня. Вчерашних и сегодняшних. Вчерашние сидят отрешенно, стойко пахнут мокрыми носками, и смотрят на стену дождя за окном. Сегодняшние заламывают руки, льстиво заглядывают в глаза девушкам флайт-менеджерам. Делая страшные глаза, рассказывают что если не улетят сегодня все пропало, любимого дядюшку в Ла Пасе похоронят, мокрые носки завоняются, а билеты завтрашним утром из Ла Паса Куско сгорят. Последняя сказка, то есть печальная правда, была моя – Наташка пихала меня в бок, а я делала грустные глаза и призывно размахивала злополучным билетом.



Мы улетели в 15:00 вместо 9 утра. Самолет опасно раскачивался, оставляя джунгли под крылом, сзади неудержимо рвало японского туриста.

Ла Пас честно пытался нас развлечь – снеговой глыбой вулкана, нависающей над рабочими кварталами, европейскими высотками в тесном соседстве с лачугами, усохшими тушками мертвых ламьих детенышей на закрывающемся ведьмином рынке, но мы пресыщено отмахивались.



Тогда Ла Пас судорожно вытащил из засаленного рукава последний козырь – шумную ленту гей парада, радужной рекой текущего по центральной авениде. Блондинка не выдержала и бросилась наперерез громадному голубому мужчине в виде женщины с криком «сними меня». К слову, крик был обращен ко мне и фотоаппарату.



Мы засыпали устало, баюкая в себе чарующую Боливию – ледяной пляж Копакабаны, кровавую Лагуну Колорадо, зеркало соляра де Уюни, влажный спутанный лес национального парка Мадиди.

[Libertad]

- Дык ёпть, - радостно отвечал гид. – Я – потомственный шаман, у меня дед шаман, брат шаман, друг шаман. Как соберемся вместе – сразу припадаем к истокам.

- И почем истоки, - оживилась блондинка. - У нас сегодня свободный вечер в Рурренабаке, хотелось бы тоже припасть.

- Вы – мои друзья, мы вместе победили атакующих мадиди, - клялся Негро и что-то подсчитывал в уме, – как потомственный шаман и друг шамана, заявляю – церемония - это лишнее. Возьмем литр, а пару песен я сам спою, я ж друг шамана, слышал три раза и все запомнил.

Женя, я перечитала это себе вслух четыре раза, каждый раз на "возьмём литр" меня разрывало от смеха. Браво!

[Genia]

Глава двадцать третья. И прочая МачуПикча.

Мы превратились в искушенных наслажденцев Сюр Америкой – если раньше по прилету в очередную столицу я растеряно озиралась в поисках такси и, заикаясь, называла адрес – теперь я уверенно печатаю шаг в сторону остановки общественного транспорта, и ни один таксист не смеет броситься под ноги с предложением подвезти.

В Куско победно реял майский ветер, размахивал флагами, каждым столбом напоминал, что знаменательной находке Мачу Пикчу вот-вот исполнится сто лет. Я верила и победному ветру, и каждому столбу, и глубоко под ложечкой, как пузырьки от инка-колы, щекоталось предвкушение.







Считаю, что блондинкам нужно запрещать читать. Поблажку только для журналов мод и квитанций на оплату квартиры.
Вот Наташа например прочитала, что в Перу есть музей камней доколумбовой эпохи со странными рисунками древних ящуров, но такую малость, как местонахождение коллекции доктора Карбера, не запомнила. Даже город…
В Наске я как потерпевшая долго спрашивала дорогу к загадочному музею странных камней, пока милая женщина из офиса, где мы покупали полет над Наской, не включила Наташке сюжет на ю-тюбе.

- Ой, я совсем забыла, город назывался Ика, - бросила в сторону блондинка.

Андрейборисович сжал кулаки, но, будучи благородным доном, с трудом разжал.

Еще Наташа читала про очень древний церемониальный город в какой-то стране, но это не Мачу Пикчу. Перелистывая по очереди все четыре путеводителя и задавая наводящие вопросы, я выяснила, что сей таинственный город есть боливийский комплекс Тиауанако, но по причине предательского дождя в Рурренабаке, мы в него не попали.

- Здесь есть такие спиральные круги, которые концентрируют энергию и место силы и хорошо, - намекнула блондинка за обедом.
- Ты опять читала, Наташенька, - спросила я, стиснув зубы. – А название ты не помнишь, да?
- Да, - радостно отвечала Наташа. И произнесла заклинание «ЖеняСпроси».

Путешествующим с блондинкой надо читать. Много и разнообразно, потому что кто знает, что придет в голову этой женщине. Я заранее прочитала про странные спиральные террасы на перуанских полях, и даже узнала имя – лихой спиралью закрученные террасы отзывались на Морай (Moray).



Наверно я недостаточно просветленная для инских загадок. Дно широкого амфитеатра кололось свежей травой, словно стриженный барашек. Я медленно села, потом легла, раскинув руки. Просветление не приходило, энергетические потоки не сталкивались в моем туловище, высекая искры. Солнце ласково пригревало, трава пахло тепло и душисто, выпуклые облака пихались боками и хихикали надо мной, ждущей просветления в сельскохозяйственных террасах.





Когда я перестала изображать йога в приступе випассаны, то умилилась пасторальной красоте местности – золотые поля, скромный домик смотрителя и приглядывающая за этой идиллией снежная шапка неизвестной горы.

Террасы разбегались вглубь кругами, словно известный нам затейник Виракоча повелел местным предгорьям стать морем и бросал камни. Только Виракоча отвлекся, море с облегчением обернулось землей, а круги на воде остались. Первые инки удивились земле, разбегающейся кругами, и пристроили к ней свои знаменитые летающие ступени, чтобы позабавить потомков – на этом аттракционе подними колено выше уха мы с Наташкой развлекались долго, так долго, что чуть не упустили последнюю маршруту до перекрестка.



Уже в Куско, между седьмым глотком рома и бутербродом с авокадо, я призналась Наташке, что для созерцания давешних террас купила непомерно дорогие билеты. Хоть на заборе и было написано террасы чуть-чуть денег, девушка в окошке продала нам билет на осмотр всех объектов священной долины инков за большие деньги, что-то около семидесяти перуанских солей.

- Ну и зачем ты это сделала, - сурово спросила Наташка.

- Так тетя сказала… деньги давать сказала, - оправдывалась я. - Все равно мы уже приехали, надо было платить.

- Дура, ты же видела, у них там хлипкий забор, - отрезала блондинка.

- Все же, Наташа, мне кажется это повод посмотреть другие достопримечательности Священной Долины, - издалека начала я. – По дороге в Мачу Пикчу заскочим в Писак, там премилые развалины… Наташа тоскливо поморщилась.

– Постой, - закричала я, размахивая путеводителем, - в Писаке самый обильный сувенирный рынок!

- Что, там есть бусики, - настороженно спросила блондинка, и пол вечера я распиналась, какие прекрасные товары можно приобрести на рынке в Писаке.

Утром, зажмурившись, покупаю обратные билеты на через три дня на автобус Куско – Лима. Я зажмурилась от ужаса. В пути двадцать один час, - строго оповещает сайт Круз дель Сура. Двигаю компьютерной мышкой в прострации, прошу Наташку меня пристрелить, но она брезгливо отказывается.

- А может полетим, – в отчаянной надежде вскрикиваю я, но полететь стоит двести долларов на лицо, а двадцать один час наслаждаться в автобусе – всего щестьдесят. Экономия, вернее отсутствие денег – побеждают.

Маршрутка проехала Писак и устремилась вглубь Священной Долины, как вдруг с визгом притормозила, и под смех попутчиков из нее вывалились двое – я и блондинка.

- Простите, сеньориты, я задумался, но всего пара километров обратно и вы в Писаке, сегодня такая хорошая погода, прогулка вам непременно понравится, - оправдывался водитель.



Мы долго шли вдоль унылого забора с редкими вкраплениями фасадов домов, украшенных странными барельефами змей и прочих тотемных животных, пока не наткнулись на продавщицу уличной еды.
Наташка повеселела и знаками попросила женщину открыть свои кастрюльки. Из кастрюлек одуряющее пахло супом, рыбой и рисом. Наташка немедленно послала меня торговаться, чтобы за три копейки нам дали рыбу без гарнира и суп с двумя ложками.

- Дуры какие-то, - пожала плечами сеньора Гомес и щедро положила рису. - Если соседи увидят, что мою жареную рыбу едят эти гринго, чавкая и облизывая пальцы, то сделают мне двойную кассу.

– Эй, Педро, пойди дай им компот в подарок за рекламу, - скомандовала сеньора Гомес.



-Ну что, едем смотреть древний инкский город, а на обратном пути пол часика пробежимся по рынку, - предложила я и направилась к такси. За спиной раздался всхлип.

Я оглянулась и увидела, как в глазах блондинки цвета молодых побегов бамбука отражается разочарование в мире и во мне в частности.
- Ну тебя в пень, - чертыхалась я, всовывая Наташке бумажку в пятьдесят солей. – Иди на рынок, через три часа встречаемся на этом крыльце, и ни в чем себе не отказывай, -крикнула я вдогонку вприпрыжку удаляющейся спине.

Жесткое расписание объяснялось наличием билетов на поезд в Агуас Кальентас (для непосвященных это подножье Мачу Пикчу практически) из Ольянтайтамбо, а до этого самого Ольянтайтамбо лежала неизвестность и две маршрутки с пересадками.

Вообще Писак это инки хорошо придумали. Чтоб Мачу Пикчу, как счастье, не ударило по лицу, нужна акклиматизация, и неторопливые террасы древнего Писака подходят как нельзя лучше.











Вся эта древняя песочница предоставлена мне одной. Я играю этими лестницами, просовываю голову в бойницы, заглядываю в трапециевидный зев дверных проемов.

Писак снисходительно наблюдает за мной с вершины крепости, вглядывается до слез в плодородную долину реки Урубамбы, но тени врагов тают в полуденном солнце. Писаку тесно в расчищенных границах, следы мостиков и лестниц уводят на соседние склоны, уводят не меня, взгляд – глаз быстрее тела.

Я вижусь себе мальчиком этого города, с узелковой нитью кипу в смуглой руке и теплые глыбы ступеней помнят мой шаг. Отец дозорный в крепости, мать растит кукурузу и вычесывает лам. Если быть быстрым на земле как кондор в небе, можно стать вестником, часки. Мать утирает слезы и говорит, что быть гонцом тяжело и опасно, но я презрительно сплевываю горькую от коки слюну. Женщины глупы как ламы, Нет прекрасней инкской власти, Ты кладешь конец страданьям, Всем творишь добро и счастье!

Я чудом очнулась от судьбы инкского мальчика и со вздохом обернулась уставшей пыльной девочкой, которой ещё надо выдернуть блондинку с рынка и к семи вечера поспеть в Ольянтайтамбо.

Наташка, подпрыгивая, ждала меня на уговоренном крыльце.

- Побежали, - махнула рукой я, имея в виду на маршрутку.

- Побежали, - согласилась блондинка, и грациозной рысью скрылась в торговых рядах.

- Ты охренела, - шипела я, пока Наташка крутилась между мной и зеркалом, выбирая мозаичные серьги.

- Говори скорей, в каких серьгах я более прекрасна, - ворковала блондинка, не обращая внимания на взгляд, которым я грозно сверлила секундную стрелку.
Я сосчитала до десяти я и наспех ткнула пальцем в левое ухо блондинки.

Сижу на обочине привокзальной улочки в Ольянтайтамбо, грызу вареную кукурузу с сыром и предлагаю подступы к местному вокзалу объявить суверенной зоной, столько здесь иностранцев на метр квадратный.

Приходит поезд из другой жизни. Это самый дешевый поезд из ассортимента Перу Рейл, вариант бэкпекер, но он лучшее, что было со мной за последний месяц в плане перемещения. Охватывает чувство белого человека в третьем мире, с легким душком, но я запрещаю себе принюхиваться и чинно усаживаюсь в кресло. Почему-то вспоминаются школьники из последней маршрутки, теряющие под сиденьем бутылки с водой, радостно галдящие стаей галчат, жадно просыпающие чипсы… Я включала белую женщину и устало морщилась, но подбирала бутылки с водой и с пытливым любопытством прислушивалась к детским голосам.

В прекрасном поезде не звенят детские голоса. Возможно, они звенят в вагоне для местных, откуда иностранцев вежливо прогоняет проводник в ливрее, мадам, сюда нельзя, ваши мягкие кресла дальше по платформе…

- Слышь, какие-то тут туристы невеселые, - шепчу я Наташке в Агуас Кальентас. Агуас Кальентас - это городок из одной реки и двух улиц, построенный, чтобы удобнее было попадать в Мачу Пикчу. Городок живет особым графиком – ранним утром он провожает в древний город толпы наслажденцев инкскими святынями, а поздним вечером сводит их под руки, утешает вернувшихся из Мачу Пикчу, и кого отправляет в Куско, а кого берет под локоть и устраивает на ночь.

- Не стоит тебе сегодня никуда ехать, - шепчет городок усталому туристу. – Утро вечера мудренее, утром вернешься в славный Куско, а сейчас такой усталый, такой опустошенный свершением мечты, иди поспи на моих коленях….



Для нас Агуас Кальентас приготовил хостел Лос Каминантес, бродяги.

Как в новую квартиру следует запускать кошку, так и я первой запускаю в номер Наташку – она придирчиво рассматривает стены на предмет грибка и цветовой гаммы, а потом суровым шагом идет в ванную и ждет горячую воду. Если горячая вода запаздывает, хозяин, трудно заикаясь, просит посмотреть другой номер. Я стою несколько в стороне, облокотившись рюкзаком о стену, и с гордостью и умилением смотрю на работу блондинки.

Мы начали наслаждаться с раннего утра. Однако раннее утро у каждого свое, поэтому сверим часы – наше наступило в четыре. Я наслаждалась в очереди за билетами в Мачу Пикчу, а Наташка – в очереди на автобус туда же. Очередь за билетами это такой клуб общения анонимных неудачников – мало того, что мы не купили билеты заранее, в интернете или в Куско, так еще время от времени очередной лишенец с треском хлопает себя по лбу и судорожно выбегает из очереди за паспортом или к банкомату - пластиковые карты и доллары в кассе не берут.

Уезжаем на семнадцатом по счету автобусе, и в половине шестого присоединяемся к огромной толпе, с вожделением смотрящей на ворота. Ворота открываются в шесть, и мы куда-то бежим, отбрасывая клочья тумана, вверх по каменным ступеням, Наташа, куда мы бежим, зачем…
- Мы ищем Вайну Пикчу, - бросает ничуть не запыхавшаяся блондинка, - мы будем на нее восходить.

- Но я не хочу никуда восходить, я хочу стоять, и рассвет, и раздвигать туман рукой, и вытирать о штаны влажные от тумана ладони, и ловить горстями первые лучи солнца, куда мы бежим, Наташа, зачем. Я хочу полет кондора, и пушистую боками ламу, и как Виракоча на востоке ударил кресалом о земную твердь, и первые лучи пронзили туман и безуспешно искали просвет в тесной каменной кладке. Я хочу смотреть, как солнечный свет принимает столетиями отточенные формы в трапециях проемов и окон. Как солнечный свет занимает привычные места на каменных террасах. Я хочу посмотреть….









Наташка что-то рявкнула, и я скорбно замолчала. Отстояв очередь к калитке, за которой находится восхождение на Вайну Пикчу, гору, где рождаются слова «я таки залез сюда, преодолев ограничения на вход и крутой подъем», я обнаружила, что в наших билетах не хватает штампа «эти дуры хотят залезть на Вайну». Таких штампов ставят в день ровно четыреста, чтоб туристы не затоптали узкую острую гору.

Для непоместившихся на Вайну Пикчу инки бонусом построили еще одну гору – Мачу Пикчу. Туда мы и пойдем ввечеру созерцать закат, - утешаю я блондинку. А пока будем резвиться в затерянном городе.





Мачу Пикчу самый красивый город на земле. Города не бывают бывшими. Мачу Пикчу славит жизнь, складывая каменные гимны, спускаясь в джунгли торжественным стаккато террас, повисая лианами на склонах…

Самое красивое в этом городе - окружающие горы, вздымающиеся частым гребнем, поросшие курчавым лесом, влажные дыханием джунглей. Город осторожно разместился на небольшой площадке, и Вайну Пикчу, не дыша, протягивает его на ладони Инта солнцу.

Инки, сами того не зная, были немного буддистами. Мачу Пикчу это Ом мани падме хум по-южноамерикански, это сокровище в цветке лотоса. Лотоса, вознесшегося над долиной реки Урубамбы.









- Время созерцания заката с горы Мачу Пикчу, пора занимать места, - провозгласила я, отдирая блондинку от нагретой солнцем террасы.

- Какой нахрен закат, восхождения закончились, - строго заявил остроглазый мужичок в будке, внезапно материализовавшейся из кустов. – Нельзя. Закрыто, – и он с треском захлопнул лежащий перед ним журнал. В журнале восхожденцы отмечались перед выходом, и ставили галочки по возвращении.

- Посмотрите на меня, я лань и горная серна по совместительству, - я льстиво вскидывала пухлые коленки. Нужно было убедить стража вершины, что мы спустимся хотя бы к пяти, к закрытию.

- Я не желаю участвовать в спасработах. Если задержусь к ужину, моя Мария рассердится, - делал грозный вид мужчина, рассматривая коленки, почему-то блондинкины.

- На Вайну Пикчу я уже не попала, и если не пустишь на Мачу Пикчу, я тебе такие спасработы устрою, что век ужина не видать, - угрожала я. – Запишусь в твоем журнале и пропаду в кустах, и приписку на полях сделаю, в моей смерти винить дона Педро, наступившего на горло мечте.

Педро позеленел от ужаса и спрятал журнал. – Идите, идите, полоумные, а журнал не дам – нет записи – нет человека.

Мачу Пикчу это город, начисто лишенный закатов. У него есть ватное одеяло тумана, он зябко натягивает его поутру, но является солнце и, словно строгая мамаша нерадивого школьника, с треском сдергивает туман, развеивая его лоскуты по всей округе. Заблудившиеся облачные клочья льнут к стенам сахарной ватой. Под вечер Мачу Пикчу, крадучись, собирает облака в туман и пока мы пыхтим по вертикальной тропе, уже обложился со всех сторон туманом как так и надо. Я увещеваю его прерывающимся голосом ну на минуточку откинуть ватное одеяло, Мачу Пикчу капризничает, он разбаловался быть седьмым чудом света.





- Быть первым в Мачу Пикчу может каждый, а вот уйти последним… - назидательно говорю блондинке, в сумерках проходя через выключенный турникет и направляясь в кусты. В кустах лежала альтернативная тропа для любителей наслаждений – бесконечные лестницы вниз, на четыреста метров, пока не начнут дрожать колени, и ты шепотом ругаешь инков, ну кто ж так строит, кто ж так строит, чей шаг вы брали за образец, Виракочи, что ли?

Вывалившись на трассу, слабо машу рукой. Притормаживает пикап. Водитель показывает рукой на кузов, и мы валимся в него, соревнуясь грацией с мешком картошки.

Агуас Кальентас. Я приготовилась умереть на лавочке от усталости. Пришло понимание, почему люди здесь столь печальны – попробуйте встать в четыре утра, влезть на вершину горы по умопомрачительным инкским лестницам, осознать величие Мачу Пикчу, коленки дрожат, в горле пересохло, и эта продавщица в магазине косится на тебя странно, когда ты берешь бутылку пива и два яйца на яичницу….

- Пойдем, посмотрим перед сном на прекрасное, - предлагает блондинка.

- В музей? – тоскливо спрашиваю я.

- Что ты, как могла подумать - оскорбляется Наташа, - на базар.

В Куско я поставила Наташке ультиматум – или в оставшиеся три часа мы не заходим ни в один магазин, или через три часа встречаемся на крыльце хостела.

- Я с тобой, - кротко склонила голову Наташа. Достала зеркало, внимательно причесалась, спрятала зеркало, изящно повязала шарфик, достала зеркальце, попросила меня подержать зеркальце, скосила глаза, полюбовалась прекрасным и невинно спросила – а может, пообедаем…

Я расслабила челюсть и натужно улыбнулась в знак согласия. Наташка внимательно огляделась вокруг и уверенно подошла к сидевшей на обочине женщине. Женщина, закинув за спину тяжелую косу, с заразительным хлюпаньем ела из глубокой миски. Наташка подошла ближе, внимательно осмотрела миску, заглянула во внутрь и скомандовала: «Женяспроси». Женяспроси, спроси где она взяла аппетитное это.

- Да на рынке, у доньи Чоли, - махнула себе за спину пераунка. Вдоль обочины действительно тянулись рыночные навесы, и мы пошли.

Отыскав донью Чоли в чаду и гаме, Наташка смело рванула на импровизированную кухню и вежливо поинтересовалась, какое сегодня блюдо дня. Донья Чоли, оторопев от явления блондинки, выронила половник. Тогда Наташка подошла к плите и по очереди открыла кастрюльки. В кастрюльках плавало невразумительное и пахло.
Мы взяли как всегда, один суп, две ложки, и второе. Мое второе получилась типичная тарелка перуанского крестьянина, чья жизнь еще беспросветней соседского колумбийца – рис был перемешан с крупными зернами кукурузы, фаршем неизвестного происхождения и вчерашними объедками. Приправленная острым соусом, пища была божественна, как божественно все истинное.

Наташка разжевала свою еду и задумалась, затаив за щекой. Судя по всему, глотать она передумала.

- Странно, - с набитым ртом заявила блондинка, и после некоторой борьбы мучительно что-то проглотила. – Я думала, вареные коровьи желудки готовят только собакам…



Прогулка по Куско без магазинов скоропостижно закончилась на сувенирном рынке, куда Наташа тоскливо заглянула и испустила печальный вздох. В ходе прогулки мы совершили внешний осмотр церкви св. Каталины, а также выпили по два стакана тростникового сока, купили кусок куя и бутылку писки. Писка, не отходя от кассы, была немедленно перелита в пластиковую бутылку и продегустированна. Продавец посмотрел на нас с одобрением. Я с одобрением посмотрела на бутылку крепостью в сорок градусов и вкуса приличной раки.











Эти сувенирные магазины в Перу просто погибель. Кто нашептал им эти цвета, орнаменты и узоры, откуда взялось пиршество красок, полыхающие цвета адского пламени, буйволиной кожи, яйца дрозда, давленой малины, сорванной фуксии, запекшейся ржи…. Где, в какой природе подглядели они берлинскую лазурь и персидскую синь, таинственный индиго?











Автобус Куско – Лима длинной в двадцать один час обернулся изысканным наслаждением, самым прекрасным днем за два месяца непрерывных путешествий. Мы сидим на втором этаже, упираясь пятками в панорамное лобовое стекло. С одного бока широкого кожаного кресла льнет к руке бутылка писки, с другого бока ладонь ласкают упругие бока мандарин. Я безмятежна, сдав все ценные вещи в багаж, и оставив в салонном рюкзаке лишь теплые носки и подобные мелочи. Некуда бежать, стремиться, восходить и познавать. В маленьком экране телевизора мельтешат Шер и Кристина Агилера, они показывают фильм. Я глупо таращусь в экран. Наташка умиротворенно смотрит в окно и наконец-то не требует спросить или перевести. И так с шести вечера до трех следующего дня, когда мы, сгибаясь под тяжелой водой тумана, въехали в Лиму.

До очередного ночного автобуса в Уараз есть еще шесть часов. Сдав багаж на хранение, я объявляю, что для разнообразия не мешало бы посетить музей. Что за месяц путешествия с блондинкой я видела целых три магазина Тату – на Галапагоссах, в Лиме и в Ла Пасе, но в музее не была ни в одном. И что знаменитый музей доколумбовой керамики имени Рафаэля Ларко вполне способен заполнить этот пробел. Наташа покорно вздохнула.

Рафаэль Ларко, собравший эту обширную коллекцию, был великий человек – благодаря его стараниям возникло ощущение, что древние еще не инки только и делали, что ваяли горшки. Сосуды они украшали разнообразно, начиная от тотемных кошачьих, и заканчивая ритуальными сценами жертвоприношений или на приеме у врача.

- Мы не считаем нужным скрывать наши архивы, - висит табличка на стене. - Идите и бродите между высоких шкафов, где хранятся экспонаты, не поместившиеся в основные залы, только осторожно.

С полок стеллажей на тебя изучающе смотрят горбоносые лица с тщательно прорисованными глазами. Я оправдываюсь шепотом, что нет, великого еще не совершила, брожу по миру бесцельно, тем и живу. Мачу Пикчу просила кланяться и передавала привет. Нет, ягуары в Перу уже не встречаются, увы. Кондоры летают так же высоко, не волнуйтесь. Потом пришли инки и всех победили. Да, всех, и непобедимых индейцев Чиму тоже. А потом Франциско Писсаро грузно спрыгнул с борта в черный песок….

- Сеньориты, если вы хотите посмотреть эротические залы - поспешите, музей скоро закроется, - прервала нашу беседу смотрительница.

Древние индейцы воплощали в керамике все аспекты бытия, в том числе и процессы соития. Эти глиняные гимны плодородию и размножению порой шокируют, но покажите человека, кто останется невозмутимым, наблюдая глиняный слепок мастурбирующего мертвеца. На фоне любвеобильных мертвых представленные в музе сцены зоофилии выглядели вполне невинно.

[Genia]

- Дык ёпть, - радостно отвечал гид. – Я – потомственный шаман, у меня дед шаман, брат шаман, друг шаман. Как соберемся вместе – сразу припадаем к истокам.

- И почем истоки, - оживилась блондинка. - У нас сегодня свободный вечер в Рурренабаке, хотелось бы тоже припасть.

- Вы – мои друзья, мы вместе победили атакующих мадиди, - клялся Негро и что-то подсчитывал в уме, – как потомственный шаман и друг шамана, заявляю – церемония - это лишнее. Возьмем литр, а пару песен я сам спою, я ж друг шамана, слышал три раза и все запомнил.


Женя, я перечитала это себе вслух четыре раза, каждый раз на "возьмём литр" меня разрывало от смеха. Браво!

Оль, самое позорное в этом - всё истинная правда и ни слова отсебятины. мы правда взяли мутный литр в пластиковой бутылке. )))

[Genia]

Глава двадцать четвертая. Легкий треккинг в Андах.

Уараз, шесть утра. Дрожа от холода и внезапной тяжести рюкзака, стою на пороге своей мечты – посмотреть на Сьюла Гранде и прочие шеститысячники Кордильеры Уайуаш. Мне осталось всего ничего – найти хостел на эту ночь, продукты на следующие десять дней, и тех ослов, кто все это потащит в горы.

Пока мы там, в стылом Уаразе, в компании австрийского паренька и баскской пары – не вздумайте назвать их испанцами, как я, Иньяку немедленно оскорбился и ожег меня взглядом – пока мы бродим в поисках дешевого жилья, рыжий австриец клянется, что хостал Кэролайн с террасой на крыше будет в самый раз – я расскажу, почему Сьюла Гранде.

Вольный пересказ на основе прочитанной книги и просмотренного фильма. Touching the void. Enjoy. (Касайся пустоты. Наслаждайся)

Два друга раздолбая, по совместительству практикующие альпинисты, Джо Симпсон и Саймон Йейтс, отправляются в Перу чтобы покорить. В Альпах уже все покорено, а вот западный склон Сьюла Гранде манит первопроходом. В перуанских странствиях они встречают еще одного увальня, слава богу не альпиниста, и просят посторожить лагерь, пока сгоняют покорить.

Через три дня изнуряющего опасного подъема они стоят на вершине. Этот западный склон так и остался за ними, после так никто и никогда. На спуске, на высоте около шести, Джо прыгает как-то не так, и его левая голень проходит через коленную чашечку. Он лежит в снегу и ждет посмотреть в глаза Саймону. Он ждет увидеть в них свой приговор, потому что невозможно в одиночку спустить с шести тысяч, столь крутых и опасных шести тысяч, человека со сломанной ногой. Вертолеты здесь не летают. Саймон вздыхает и обвязывает Джо веревкой.

Они изобретают некую схему спуска с двумя веревками, узлом между ними и карабином. Впоследствии русскоязычный интернет называет их раздолбаями и дилетантами, не умеющими вязать специальные узлы и вообще кто прется в горы с таким снаряжением. Джо с Саймоном этого не слышат и в буран на шести тысячах на отвесном склоне борются за жизнь. Потом Джо висит над пропастью и понимает, что не может перещелкнуть карабин. Саймон, уперевшись ногами в снег, чувствует, как над пропастью висит Джо и своей тяжестью тянет в пропасть и его. Воет буран.

Съезжая к краю пропасти, Саймон вытаскивает из кармана нож. Зажмурившись, ржет по веревке. Потом откидывается в снег и засыпает.

Утро. Буран стих. Саймон заглядывает за край обрыва, и видит болтающуюся веревку и трещину внизу. Трещина кажется бездонной. С мыслью, что своими руками убил товарища, Саймон начинает спускаться.

Джо очнулся в темноте и тишине. Темнота и тишина давила. Он долго кричал в одиночестве от страха. Он не хотел умирать один. Потом он решил, что не будет умирать и исследовал трещину. Он закрепил веревку и спустился вглубь, отпустив веревку, когда она закончилась. Джо оказался на плоскости, куда из наклонного туннеля пробивался солнечный свет.

Утром пятого дня, без еды, воды и со сломанной ногой Джо лежал на крутом склоне около пяти тысяч метров. Он хотел жить, яростно, отчаянно и бесстрашно. Еще три дня он мучительно полз вниз, от камня к камню, проваливаясь в беспамятство и выныривая под звучавшую в голове музыку Битлз. Сдаться было бы гораздо проще, закрыть глаза, перестать двигаться, прислушиваясь к своей боли и своей жажде.

На седьмой день Джо дополз до лагеря.

Перенеся множество операций на злополучном колене, Джо Сипмсон продолжил ходить в горы. Также после пережитого он обрел дар писать книги.

А я хочу посмотреть на поле боя, где Джо боролся с отчаянием и смертным страхом. Хочу, чтоб вокруг меня вертелись в хороводе вершины и лагуны. Хочу смотреть на горы.

Пока Наташка караулила мужа в скайпе, чтобы попрощаться перед треккингом и попросить прислать денег, я отправилась искать ослов. Для треккинговых агентств Уараза запрос был неинтересен – вот если я возьму в довесок гида, повара, продукты и переносной треккинговый сортир, то нам будет о чем поговорить…. А два осла и третий, который их погоняет – нет, прибыль от этого заказа не окупит даже телефонный звонок в Llamac, где судя по словам турагентов, и есть среда обитания ослов и их погонщиков. Ненавязчиво слышалось, мол давай, крошка, езжай в Йямак, начало трека и там сама на месте все организуй.

- Ах раз так, - оскорблено говорю я, – да мне вообще никто не нужен, возьму в аренду палатку, куплю газ и три бутылки писки и покорю Сьюла Гранде по западному склону.

Мы с Наташкой запальчиво покупаем рис, две банки рыбных консервов, чечевицу потому что в Москве она очень быстро варится, горсть орехов и шоколадку. Арендуем палатку и коврики. В завершении покупаем два билета на автобус в Йямак на пять утра.

На исходе путешествия я отточила умение делать омлет с помидорами – в любых условиях, на сковородке любой кривизны, пользуясь ножами различной степени тупости омлет выходил неизменно воздушным и обитатели хостела завистливо провожали взглядом нас с Наташкой, удаляющихся со сковородкой на открытую террасу с зябким видом на ночной Уараз.

Когда за спиной раздалось робкое покашливание, я вздрогнула и уронила на колени кусок воздушного омлета.
– Кто здесь, - хрипло каркнула я, перехватывая поудобнее вилку.

– Простите, это я, Иньяку, – смущенно сказал баск. – Я видел сегодня, как вы в холле ставили палатку – по народной баскской примете это к дороге. Дальней.

- Выходим на рассвете, - сумрачно отвечала я. - Я, блондинка и таблетки для обеззараживания воды.

- Но вы приехали только утром, а пойдете на высоты в четыре – пять тысяч метров, как же акклиматизация, - беспокоился Иньяку.

- У нас за спиной большой опыт наслаждений на альтиплано, - я мрачно ухмыльнулась.

Баск уважительно помолчал, но недолго.

- Вы нашли себе ослов, - продолжал мешать моему ужину Иньяку.

- Ни одного, - злобно огрызнулась я. - Эти ослы сказали, что в Уаразе нет ослов.

- И как же быть, - растерялся баск.

- В традициях русских женщин останавливать коня на скаку, тушить горящие избы и носить двадцатикилограммовые рюкзаки в Кордильере Уайуаш, - пафосно заявила я. Иньяку с сомнением посмотрел на хрупкую блондинку. Наташка, не понимая ни слова из разговора, важно кивнула.

– Мы купили газ и продукты на двоих, и уходим в горы на рассвете, - мрачно отрезала я

Рассвет наступил неожиданно быстро, только успела сомкнуть глаза после унылых попыток впихнуть невпихуемое в шестидесятилитровый рюкзак. Поднявшись с этим рюкзаком по ступеням, ведущим к автостанции, я немедленно захотела мужчину. Любого, у кого есть два осла. Рядом невозмутимо пыхтела Наташка. Судя по выражению лица, она проклинала тот день, когда сказала "А чё все поедут наслаждаться в Южную Америку, а я как дура".