Как и у людей, есть острова, которым уже, наверное, никогда не отдохнуть, история которых, подобно родословной породистой собаки, не оставит их в покое, а будет мотать на очередные смотрины и конкурсы тщеславия. По капризу судьбы они оказались в мейнстриме, на цивилизационных перекрестках, и обречены на суету, популярность, всеобщий поверхностный интерес и горы мусора. Их захватывали и обороняли, осваивали и покидали, строили и разрушали. Их покупали и продавали, задорого и по дешевке, отнимали и дарили, украшали утром и насиловали вечером. Из них выжимали богатства и поливали потом тяжелого копеечного труда во имя благих и благородных целей.
Сейчас, оказавшись на задворках современной цивилизации, они стали тем, чем никогда не были за всю свою многотысячелетнюю историю. Их превратили в курорт, аттракцион и торговый прилавок. Старичка отмыли, постригли, нарумянили и приодели в жилетку и пилотку с огромным количеством значков и медалек. Он сидит на жаре, значки раскалились и сияют. К нему водят туристов, с ним фотографируются на память, уважительно благодарят и бегут дальше, не обернувшись. У его ног – англоязычная табличка с ультракратким жизнеописанием. Они уже давно себе не принадлежат, эти Родосы, Санторини, Миконосы и Криты, их приют стоит дороже остальных, к приезжим там относятся хуже, и обманывают чаще. Гигантские лайнеры бороздят просторы, так сказать, день и ночь, по раскаленным камням бродят неисчислимые толпы чужой тли, оставляющей на острове свой сладкий сок.
О боги, что стало с рожденными вами?
Что лучше, быть забытым всеми или же скалиться на посетителей, как гамадрил в зоопарке?
Подготовка вкратце.
Десять дней на Родосе в сентябре. Билеты куплены на S7 заранее, порадовало отсутствие пересадок и хорошее время прилета. Найдена гостиница – апартаменты на восточном берегу, в Стегне, за недорого, 570 евро. За недорого же арендована машина в «Голдкаре», это «недорого» потом вышло боком, внимательно читайте отзывы о компаниях-дешевках.
Несколько слов по структуре отчета. Путешествие было спланировано овощным, в тюленинг были вставлены поездки, ничего особенного и нового. Это все будет присутствовать в повествовании, но текст будет дополнен всякими местными историями, на любителя, они будут даны курсивом. Если затошнит их читать, всегда можно пролистнуть. Спасибо всем авторам отчетов по Родосу, особенная благодарность – форумчанину viknikkir, его маршруты легли в основу наших островных перемещений.
Цитироваться будет Лоренс Даррелл (Даррелл-старший), его "Размышления о Венере Морской", обильно, но к месту.
11 сентября, день Огурца.
Мы с женой в Домодедово, улетающих много, некоторые дамы в трусах, многие – в теплых гамашах с длинной мотней. Ничего, лично я не против, на молодость че ни надень, выходит живо и занимательно.
Почему к «огурцам» выход не через рукав, а обязательно нужно ехать в провонявшемся керосином автобусе, и баулы ручной клади катаются по ногам? Из открывшейся двери решительно выходим к зеленому хвосту. Пассажиры поначалу рванули к переднему трапу, потом, заметив и задний, побежали вправо, но тут мы уже получили бонус, первыми забравшись наверх, к хвостовому люку, чтобы насладиться домодедовским сквозняком, ревом турбины бортовой сети и только потом по губам стюардессы понять, что нас приглашают на борт. Экипаж салона смотрит строго и осуждающе, тут сантиментам не место.
«Огурец» устремился на юг, вдогонку убегающему лету. Очередь в туалет от нечего делать рассматривает тебя, читающего газетку, сверху вниз, долго и задумчиво, время от времени переводя взгляд на твою спутницу. Потом состав наблюдающих распихивается стюардом с очередной тележкой, и все начинается сначала. Газетка, подозрительно пахнущая еда, «на борту запрещено употреблять… в течение всего полета», шоколадный батончик, легкое забытье, малыши криком приветствуют снижение, в иллюминаторе – темные анатолийские горы, лазоревые бухты Мармариса с яхтами и снежной пеной прибоя. Затем матовый ветреный пролив, и вот он, Родос, с городом под левым крылом, мохнатый Филеримос с огромным бетонным крестом, убогая взлетка аэропорта.
«Огурец» переложил реверс и свирепо зарычал, все захлопали в ладоши и побежали на выход, в соленую солнечную духоту.
Греку-пограничнику обязательно понадобился отпечаток большого пальца, багаж, в отличие от нас, сразу воспринял неторопливый островной темп и выезжал на конвейер медленно и неохотно.
На стойке конторы «Голд кар» молодой грек, тощий и черный, как хоккейная шайба, пытался напрячь меня на 100 евро какой-то суперстраховкой. Я недальновидно отказался, сказав, что у меня уже за все уплочено и мне больше ничего не надо. Он нехотя согласился, как-то странно на меня посмотрев. По жизни я плохой физиогномист, но что-то от этого взгляда у меня внутри засело и не давало покоя всю поездку, и, как выяснилось позже, не зря. Я, будучи с самолета и в благодушном настроении, вполглаза подмахнул бумажки, и мы умчались в счастливую даль.
Красная с черными вставками машинка, окрещенная «божьей коровкой», с забавным ревом помчалась прочь от аэропорта, в сторону восточного побережья.
Вы знаете, а по общему виду Родос сильно напоминает Крит, это как бы его уменьшенная копия. Те же рыжие пыльные склоны, скальные выходы сжимают дорогу, и она начинает извиваться от тесноты и дискомфорта. Те же грустные пыльные козы, безразлично разглядывающие вас с обочины. Те же бесчисленные деревеньки, неровным рафинадом рассыпанные по каменистым холмам. Убитые рекламные щиты, недостроенные коттеджи, жесткий кустарник небрежно покрывает раскаленные камни. Иссушенные зноем скалы терпеливо ждут дождя, как заброшенная мебель – влажную хозяйскую тряпку. И море такое же – бурливое и беспокойное на северо-западе и устало-тяжелое и ленивое на юго-востоке. Оно светит фиолетовым, проглядывая между скал и горных склонов, резко обрывающихся в его пучину, синий горизонт заключил вас в свою строгую геометрию и не дает забыть, что вы – на острове.
В супермаркете нам повезло, один парень-продавец кумекал по-английски и с его помощью нам удалось отличить сливочное масло от маргарина и сухое винище от сладкого.
Дорога спустилась по скалистым склонам на пляж Стегны, застроенный гостиницами, тавернами и магазинами. Пахнуло отдыхом: полуголые люди в шлепанцах и панамах слоняются по дороге, не уступая место машинам, сидят в теньке с пивасиком, тащат за руку кричащих пунцовых детей. Шоколадные греческие дядьки поливают слабым напором входы в магазин, и теплая вода лениво стекает с дороги на пляж, в нагретые лужи. Арбузы в обнимку с ластами, альбомы с древнегреческими гомиками в обществе соломенных шляп, шкафы с мороженой кока-колой.
Дорога уперлась в небольшой причал и резко повернула направо, на гору. На горе – белоснежные корпуса гостиницы «Белла Виста», кругленький полу-грек, полу-итальянец открывает номер, хвастает видом из окна, жмет мне руку и отбывает восвояси на маленькой пыльной машинке. Все, мы на месте.
12 сентября. День Баклажана.
«На Родосе дни падают мягко, как плоды с деревьев. Одни принадлежат ослепительным временам Клеобула и тиранов, другие – мрачному Тиберию, третьи – крестоносцам.
Писать об острове можно только строго подчиняясь законам непоследовательности…» Л.Даррелл
Писать об острове можно только строго подчиняясь законам непоследовательности…» Л.Даррелл
С вечера сговорившись отдохнуть с дороги и выспаться, поднимаемся без будильника и только тогда, когда шторы уже не могли сдерживать потоки света и зноя. Солнце врывается в номер, залив все углы и водрузив на середину комнаты столб золотых пылинок. Завтракать на балконе пришлось быстро, так как зонт предложил только условную тень и солнце хорошо грело холку.
Пару слов о гостинице. Она вполне себе неплохая, набор необходимой посуды присутствует, хорошая звукоизоляция (или соседи попались мирные), балкон для наблюдения за луной, прекрасный вид из окна. Все чистенько, есть душевая кабина не с целлофановой занавеской, а с полноформатной стеклянной шторкой. Все гостиничные атрибуты присутствуют, вид свежий, во дворе – цветочки и большая стоянка для авто. Наверное, единственный минус – до пляжа идти минут десять, не торопясь, сверху вниз, а обратно – лезть в гору по жаре, не очень комфортно, хотя есть возможность для фитнеса. С утра кричат ослики, они живут неподалеку и везде шатаются, встают на задние копыта и жрут листья на деревьях, как жирафы.
Собрав купальный набор, пошлепали вниз, к пляжу. У воды – шезлонги пакетной гостиницы, расположенной неподалеку, на первой линии. Все лежаки заняты отдыхающими гражданами, да нам они и не нужны. У нас – купленный специально для поездки перкалевый навес от солнца. Дикого места на пляже много, и отдыхающие от нечего делать наблюдают за нашими манипуляциями по установке укрытия. Перкаль натянут, шмотки внутри, и мы выдвигаемся к воде, по пути озабоченно рассматривая новые родинки на белых телесах.
«…мы вошли в чистую, совсем средиземноморскую, синеву Эгейского моря – моря, глубину и цвет которого жадно впитывали небеса и тут же их возвращали; моря, принадлежавшего безводным островам и серым ветряным мельницам, оливам и статуям.
Мы… бросились в воду Эгейского моря, чистую и холодную, как вино. …волны натирали нас солью, и вскоре кожа стала такой же холодной и гладкой, как камешки, покрывавшие мозаикой этот… пляж.» Л.Даррелл
Мы… бросились в воду Эгейского моря, чистую и холодную, как вино. …волны натирали нас солью, и вскоре кожа стала такой же холодной и гладкой, как камешки, покрывавшие мозаикой этот… пляж.» Л.Даррелл
Осклизнувшись на прибрежных камушках, бухаемся в лазурь и забываем про все на свете. Мы легки и невесомы, море качает нас на нагретых ладонях, белый самолетик чертит расплывающийся след на фиолетовом небе. Берег уходит все дальше, шезлонги сливаются в одну синюю полоску. На склоне солнечным зайчиком сияет гостиница, угадай-ка, где балкон нашего номера. Вода темнеет, из глубины пугающе выступают заросшие мхом скалы, на них можно постоять, они почти у поверхности. Рядом – вереница отдыхающих, стоящих на вертлявых пластиковых досках и обреченно гребущих веслом куда-то вдоль берега, как рабы на галерах. Все облачены в одинаковые желтые жилеты, они не смотрят по сторонам, обремененные одной мыслью – как бы не упасть. Волн нет, поверхность ровная и маслянистая, и гребцы похожи на фарфоровых слоников на комоде. Заякоренное суденышко развернулось носом по ветру, и вода методично хлопает у него под днищем. Оно будет тут весь день, и только вечером с балкона видны его уходящие ходовые огни. У выхода из бухты становится ветрено, вода покрывается шершавой рябью. Поворачиваем назад, к прибрежным скалам, стеной уходящим в море. Здесь будет где посноркать.
Уже время обеда, и обитатели шезлонгов потянулись в гостиницу, пометив топчаны полотенцами, дабы не допустить покушения на заявленную территорию.
На обеденном солнце навес нагрелся и тени практически не давал. К тому же внутри него было душно, несмотря на окошечко. Но это все-таки лучше, чем озираясь лежать на чужом шезлонге.
Прямо через дорогу от пляжа располагалась таверна, в которой было решено отобедать. Жена заказала себе осьминога на гриле, и через некоторое время одноглазая официантка принесла тарелку с щупальцами морского чудовища, причем приготовленными не менее чудовищно. Щупальца были твердыми, резиновыми и с обугленными кончиками, закрученными в спираль. Создалось впечатление, что бедного гада готовили живьем, либо же перед тем, как попасть на гриль, тушка успела высохнуть в ожидании покупателя. Я присоседился попробовать, и правда, будто жуешь резиновую игрушку из детского магазина. Гарнир – неизменная картошка-фри, самый любимый греческий овощ. Спасла ситуацию только прохладная рецина, внесшая успокоение в недоуменную душу, и я предался умиротворяющему возлиянию, глядя, как моя вторая половина терпеливо пережевывает остатки иссушенного мученика. Бросить жевать его было жалко, все-таки экзотика. Мне же достался кальмар, даже не разрезанный, а целый, по виду напоминавший бумажный кулек для орехов. Даже местные коты не проявили интереса к нашему столу, попрошайничая у соседей.
Оставшаяся часть дня была заполнена битьем баклуш, разбором вещей и ужином на балконе. Дневной зной улегся, море успокоилось до состояния матового стекла, на первой линии зажглись огни, береговые скалы почернели и на небе цвета индиго зажглись желтые звезды.
На сон грядущий – небольшое, но необходимое отступление.
«Госпитальеры отличались от современников, и от большинства из нас: они поставили преданность Пути и ордену выше всего остального, они рассматривали смерть как путь в жизнь вечную, они храбро верили, что Европа сможет возглавить мир и изменить его.» ©
Ван Эйк. Поклонение Агнцу. Полиптих.
После Крестовых походов и взятия Иерусалима войсками Саладина рыцарские ордена постепенно, но неумолимо теряли свои позиции в Палестине и Леванте, где с боями, а где и без боя сдавали на милость нападавшим свои многочисленные крепости и прибрежные города. Самым хитрым в те времена оказался Тевтонский орден. При первых запахах жареного он покинул Святую землю и перенес свою деятельность в Пруссию и Литву. Иоанниты же в компании с тамплиерами в конце концов оказались на Кипре, где занялись мирной экономической экспансией по производству сахара и виноделием. Начались контры с местным кипрским королем, а так хотелось самим «властвовати и володети». Родос подвернулся под руку в качестве базы как нельзя кстати. Остров находится на перекрестье всех торговых путей восточного Средиземноморья, в непосредственной близости от анатолийского побережья. Заселяйся, создавай флот, борись с пиратством и контролируй всю морскую торговлю, от строительного леса, египетского зерна до индийских специй и китайского шелка. «Контролируй» в те времена означало, в основном: че везем? А ну, давай все сюда! Рыцари тупо выкупили Родос и прилегающие острова у одного венецианского пирата, наплевали на номинальное подчинение острова Византии, после чего заселение региона было делом техники, хотя и заняло целых три года.
Первой пала византийская крепость Филеримос, когда, по легенде, группа рыцарей, покрывшись овечьими шкурами, вместе с вечерним стадом проникла внутрь и вырезала триста турок-наемников, которым не повезло быть защитниками крепостных стен. Волков в овечьей шкуре еще никто не отменял.
После Филеримоса пала крепость Фераклос, столичные стены продержались дольше всех. В 1309 году началось укрепление крепостей, строительство храмов, госпиталя, флота и взятие под свою власть местных греков и евреев, у которых уже и пальцев на руках не хватало пересчитывать, кто ими тут мудро руководил.
Владения ордена Иоаннитов. Ок. 1375 г.
Иоанниты не могли нарадоваться на новое приобретение: мягкий морской климат, плодородные почвы внутреннего Родоса, прохладные горные долины густо заросли сосняком, кедровником, дубравами, бесчисленные ручьи журчали все лето, сбегая с горных склонов вниз, к изрезанным скалистыми бухтами берегам. Виноградники перемежались с оливковыми рощами, в садах зрел инжир, гранаты, лимоны в обнимку с апельсинами, весной остров покрывался ковром из анемонов и цикломенов, леса были полны живностью, ставшей мишенью для соколиной охоты, столь близкой суровому рыцарскому сердцу. Бурливое Эгейское море старалось не отстать, и морские гады не покидали родосских прилавков. Не жизнь, а праздник, вызывавший восторги островитян и завистливые стоны бледных жителей севера. Родос перестал быть местом ссылки константинопольской знати, которые появлялись здесь уже без глаз, носов и языков, урезанных в проигранной борьбе за место под солнцем. Власть ордена была разумна и не тяготила, и Додеканесы расцвели.
Рыцари жили в городе общежитием на постоялых дворах по языкам, у них было двухразовое питание, причем качество и количество продуктов не должно было быть лучше, чем у больных, находившихся на излечении в госпитале. Регулярные посты без мясного, на мессу – вместе, постоянная боевая подготовка. Службу несли либо в крепостях Родоса, либо Додеканесских островов, или на судах и в портах. Выход в город – по двое или трое, только в компании, назначенной командиром, а не выбранной по своему усмотрению, одетыми соответствующим образом. Одежды с мехом не допускались.
Никаких женщин, в том числе и в роли служанок и поварих. Сон – только одетыми в исподнее. В случае блудной связи – если она осталась тайной – тайное же покаяние и добровольное наказание по выбору согрешившего. Если блуд открылся – открытое покаяние, наказание кнутом и палками своим командиром, временное исключение (как правило, на год) из ордена, потом – восстановление после понесения епитимьи.
На праздники – отрывались и откушивали всякие блюда – от куропаток до медвежатины, баловались средиземноморской рыбкой и гадами, запивали все это вином, которым были снабжаемы с Крита, собственными кипрским и местным родосским. По тогдашнему обычаю вино было щедро приправлено специями. Интересно, что в те времена питье воды считалось вредным для здоровья (обеззараживания не было), и ее заменяли вином. Гаишников тогда тоже еще не придумали, и все ездили по острову не совсем трезвыми.
По праздникам проводились турниры, регаты, городские шествия. В свободное время дозволялось играть в шахматы и нарды. Развлекались соколиной охотой, приглашали музыкантов. Нередки были дуэли, хотя и строжайше запрещенные Великим магистром, но когда это останавливало молодую кровь?
Служба на галерах была не в пример тяжелее сухопутной – негде спать, провизия часто портилась от погоды и штормов, галеры всегда перегружены, особенно если идут с трофеями. На больших судах было полегче, вследствие высоких стандартов мореходных правил тех лет.
Рабство на острове процветало, но было ограничено понятиями христианского милосердия. Рабы составляли чуть ли не половину населения города и острова.
А еще на острове жил дракон.
Родосский дракон, гравюра лохматых годов.
Жил он в скучном одиночестве, на склоне горы, недалеко от дороги, соединявшей город с крепостью Филеримос. Место для жизни он выбрал неплохое, в пещере, рядом с бурным ручьем. Родственников у него не было (ближайший проживал на Косе), он скучал и развлекался в основном тем, что ловил зазевавшихся крестьян-греков и жрал их. Жрал он их без особого аппетита, но надо было как-то скрашивать свое скорбное существование, да и характер у него был довольно сволочной. Дело было в том, что по размеру он был гораздо меньше своих собратьев, и это его сильно угнетало, «эх, жисть моя, жестянка!, а ну ее в болото...» Как бы то ни было, но дело дошло до того, что дракон заблокировал все наземное сообщение в северной части острова, и с этим надо было что-то делать. Один рыцарь, история сохранила его имя – Дьедонне де Гозон – несмотря на строжайший запрет магистра связываться с драконом, под благовидным предлогом уехал к себе на родину, в Прованс, где тренировался сражаться с деревянной моделью дракона, а также выучил двух собак драконьему бою.
Дьедонне де Гозон, уже в ранге магистра ордена.
Вернувшись на остров, де Гозон тайно вступил в бой с драконом, в котором одна его собака погибла сразу, а второй удалось вцепиться в мягкое драконье подбрюшье, куда рыцарь и нанес решающий удар. Дракон был повержен, а де Гозон предстал перед судом ордена, и магистр за непослушание исключил его из рыцарей. По прошествии времени магистр смягчил свое решение, и де Гозон позже даже стал главой ордена, но это уже другая, хотя и не менее любопытная история. Эта победа над драконом вошла в мировую историю и культуру, Шиллер посвятил ей целую поэму.
Что за тревога в Родосе? Все улицы полны народом;
Мчатся толпами, вопят, шумят. На коне величавом
Едет по улице рыцарь красивый; за рыцарем тащат
Мертвого змея с кровавой разинутой пастью; все смотрят
С радостным чувством на рыцаря, с страхом невольным на змея,
«Вот! — говорят, — посмотрите, тот враг, от которого столько
Времени не было здесь ни стадам, ни людям проходу.
Много рыцарей храбрых пыталось с чудовищем выйти
В бой… все погибли. Но бог нас помиловал: вот наш спаситель;
Слава ему!»
«Суетной славой ты был обольщен — удались; ты отныне
Нашему братству чужой: кто господнее иго отринул,
Тот и господним крестом себя украшать недостоин».
Так магистер сказал, и в толпе предстоявших поднялся
Громкий ропот, и рыцари ордена сами владыку
Стали молить о прощенье; но юноша молча, потупив
Очи, снял епанчу, у магистера строгую руку
Поцеловал и пошел. Его проводивши глазами,
Гневный смягчился судья и, назад осужденного кротким
Голосом кликнув, сказал: «Обними меня, мой достойный
Сын: ты победу теперь одержал, труднейшую первой.
Снова сей крест возложи: он твой, он награда смиренью». Перевод Жуковского.
Любопытный глаз и сегодня может увидеть на фресках островных церквей рыцаря, поражающего дракона. Его не спутать с св. Георгием, на фресках – изображение фамильного герба героя.
Вот так бы и жили – не тужили, но любой сказке, особенно счастливой, двухсотлетней, приходит конец. И этот конец звался «Османская империя». Процесс был исторический, объективный, и от рыцарей многого не зависело. Турецкий монстр рос как на дрожжах, и уже султан без ложной скромности называл себя «владыкой мира, морей» и вообще всего цивилизованного пространства. Византия, Персия, Египет, Левант, Северная Африка, Балканы надолго примерили на себя турецкий полумесяц. Султану не хватало только одного титула – «повелителя Рима». Горстка родосских госпитальеров оказалась глубоко внутри турецких клещей, грозивших сомкнуться в любой момент.
Руководство ордена в этой ситуации разделилось на два лагеря: одни считали, что судьба рыцарей – только в руках Господа и смертельная схватка с врагом христианства принесет рыцарям светлые мученические венцы, и будущие поколения устроят такой крестовый поход, что сметут полчища захватчиков Святой Земли и навсегда положат конец магометанству. Другие же прагматично полагали, что расклад сил предполагает не смертельную схватку, а лишь попытку спасения ордена, даже путем переговоров и уступок агрессору с целью очередного перемещения орденской базы в безопасное место, спасения капиталов, флота, людей, идеологии и лишь потом, после накопления сил, в коалиции со всеми европейскими державами можно думать о реванше. Этот дискурс существовал, по сути, весь военный период истории ордена и во время второй турецкой осады вылился в страшную человеческую трагедию, которая все еще ждет своего рассказчика.
Спокойной ночи.
