Русский дух Ближнего Востока. Армейский дневник.

[ElenaSevenard]

Университет закончен. Синий диплом предъявлен родителям и убран в ящик до лучших времен. За плечами пять лет учебы, и полный штиль в голове, прямо по Маяковскому:
"Где работать мне тогда,
чем заниматься?"
В результате решение к сыну пришло само, благо гражданство Израиля было получено еще три года назад.

«В ожидании призыва»
Бутерброды с колбасой и корейской морковкой, сэндвичи с сыром весьма неаппетитного вида, ядовитая пепси-кола в алюминиевой таре. Я рассеянно рылся в холодильнике, установленном в холле Иерусалимского призывного пункта, ожидая своей очереди на интервью.
– Илья Севенард? Пойдем, – махнула мне светловолосая девчонка в солдатской форме.
По моей просьбе для заполнения анкет ко мне была приставлена русскоговорящая солдатка, призванная компенсировать тот факт, что я не говорю на иврите. Собственно, девочка была вывезена в младенчестве из Белоруссии, но здесь в Израиле, будь вы украинцы, чеченцы, или узбеки вам придется привыкнуть к тому, что вас будут называть русскими. Возможно, вначале вы будете комплексовать, возможно, вы предпримете несколько попыток разъяснить местному населению географию и историю бывшего Советского Союза, но однажды это кончится тем, что вы будете гордиться именно тем, что вы «русские».
– Сколько времени ты в стране?
– С ноября 2006... это семь месяцев, – выдал я неспешный расчет.
– Солдат - одиночка?
– Одиночка? Это как? - уточнил я.
– Родители в стране?
– Нет, папа в Германии, мама в России.
– Значит, тебе нужно написать заявление на получения статуса солдата - одиночки.
– Что мне это дает?
– Двойную зарплату, то есть вместо трехсот пятидесяти шекелей (чуть меньше ста долларов) которые получают солдаты, ты будешь получать семьсот, плюс тысяча пятьдесят шекелей на аренду квартиры, плюс четыреста шекелей от министерства абсорбции и дополнительная помощь на съем жилья от министерства строительства – двести десять шекелей.
– Гуманно, – присвистнул я, пытаясь сосчитать в своей голове конечную сумму.
– Я бы рекомендовала тебе говорить о гуманизме после того, как ты обойдешь все министерства, соберешь все справки и начнешь получать эти деньги – усмехнулась моя милая переводчица.
Наконец, все анкеты заполнены, меня ожидало лишь последнее интервью с психиатром, конечно же, «русским», и получение на руки бумаги с датой призыва.
Вообще, мне казалась, что психиатров без чувства юмора не должно быть, ибо если человек напрочь не понимает юмор, то он определенно непроходимо глуп. Но мой психиатр как раз попадал в эту категорию.
– ОК! Итак, тебе 24. Тебя не смущает, что многие твои армейские командиры будут младше тебя?
– Меня не смущает даже публичный секс, что уж там малолетки!
Доктор сосредоточенно посмотрел на меня взглядом ветеринара:
– В Израильской армии публичный секс запрещен. У тебя не будет проблем с дисциплиной? И ты будешь беспрекословно подчиняться командирам, которые младше тебя? Я правильно понял?
– Я этого не сказал. Вы спросили, смущает ли меня это обстоятельство. Я ответил – нет, не смущает, но буду ли я подчиняться – это другой вопрос.
Врач замер в нерешительности, продолжая внимательно осматривать меня, словно пытаясь прикинуть на глаз степень моей дебильности.
– Хорошо, еще раз спрашиваю. Является ли для тебя проблемой то, что в армии твои командиры будут младше тебя, в том числе то, что тобой будут командовать девушки-командиры младше тебя?
Вопрос мне был задан уже почти по слогам тоном, которым профессор кислых щей учит разговаривать своего попугая. Я собрался, подавив в себе приступ смеха, и с видом ботаника продолжил ломать комедию:
– Видите ли, я воспитывался в неполной семье. Моя мама очень вспыльчивый, сильный и доминантный человек. В детстве она часто наказывала меня, и я всегда воспринимал это как проявление ее любви. Конечно, подобное воспитание глубоко укоренилось в «Оно» и связало любовь с наказанием и сабмиссивностью по отношению к доминантной женщине. И, безусловно, это является лейтмотивом моего Я как связующего звена, посредника между СуперЯ и Оно в восприятии женщины. И в параметре Оно, подчинение женщине свойственно моей личности, однако встречает сильное противодействие с позиции СуперЯ, базирующемся на принципе того, что все люди за редким исключением полные идиоты, а женские особи вдвойне за еще более редким исключением.
Мне показалось, что доктор пребывает в состоянии оцепенения. Наконец, после нескольких минут раздумий, он пропустил графу в своем вопроснике и перешел к следующему параграфу.
– Ты когда-нибудь посещал психиатра, наблюдался в специализированном учреждении или имел проблемы с психикой?
Я уже почти отчаялся увидеть хоть какую-то реакцию зомби-доктора, но решил продолжать:
– Нет, я никогда не наблюдался у психиатра, но моя бывшая девушка часто била меня, что вызывало у меня приступ сексуального экстаза, ее это беспокоило. Она считала, что мне стоило показаться врачу, но я, видите ли, стеснялся.
Я из последних сил удерживал маску задрота, чтобы не расхохотаться, но врач молча заполнил всю анкету, не задав мне более ни одного вопроса, и объявил:
– Интервью окончено.
– Все? А командирши будут меня шлепать за непослушание?
– Нет, в ЦАХАЛе рукоприкладство запрещено. "Остроумие – это отдушина для чувства враждебности, которое не может быть удовлетворено другим способом" – сказал...
– Зигмунд Фрейд, – подхватил я на лету – надо же, какие цитаты!
– Просто я здесь насмотрелся уже таких спектаклей... Иди отсюда, комик. И если у тебя будут проблемы с дисциплиной, попадешь в армейскую тюрьму. Вот там ты будешь кончать в штаны по десять раз на дню.

[ElenaSevenard]

Небо непередаваемой синевы в сочетании с древними стенами Иерусалима, освещенными южным солнцем, создавали волшебное настроение. Вообще, после хмурых питерских улиц, обилия серой краски и вечного полумрака фасады здешних домов, облицованные иерусалимским камнем, слепят отраженным светом беспощадного солнца, приводя северного человека в поющее состояние. Окрыленный полным отсутствием каких-либо проблем, я вышел на центральную магистраль Иерусалима – улицу Яффо. Город готовился к фестивалю марихуаны. Радиоприемник, настроенный на русскую волну, передавал грозные предостережения департамента полиции о суровости наказания для каждого, кто будет пойман с наркотиком. Организаторы же фестиваля в пику властям, подобно фигуркам полицейских с полосатыми палочками, расставляли в городе картонные муляжи планокуров с бонгами (прим. бонг – приспособление для курения марихуаны). Я направился в сторону центральной автобусной станции, широко улыбаясь, а периодически и вовсе заливаясь безмятежным смехом от происходившей в городе суеты и собственного настроения.
Решения я всегда принимал быстро, от того часто мои действия казались необдуманными моим близким, впрочем, это не всегда было так. Сейчас мне предстояло сделать выбор, где я хочу жить на время службы. В каком именно уголке Земли обетованной арендовать себе скромные апартаменты?
Служба в армии обороны Израиля предполагает довольно частые выходные и отпуска, а во многих случаях и вовсе проживание дома с дневной службой, да к тому же, если вам повезет, то еще и не каждый день.
Тут, правда, справедливости ради, нужно отметить, что, конечно, солдаты боевых бригад и, уж тем более, спецподразделений лишены многих подобных прелестей, предоставленных служащим тыла, которых здесь называют «джобники» (от англ. job – работа).
Передо мной была вся полнота выбора. Имея максимальный профиль здоровья и неплохую физическую форму, я мог просить о зачислении в самые «крутые» боевые бригады, в то же время, поскольку был единственным ребенком своей матери, меня не могли насильно затолкать в боевые части без письменного согласия родителей. Вообще, демократия – прекрасная вещь. В России, например, заберут единственного сына на двух ногах с двумя руками и головой на плечах, а вернут по частям и в цинковом гробу, и никому нет до этого дела. В Израиле же забота о человеке превыше всего. На единственное чадо государство не позарится и под пули не пошлет за здорово живешь, вот если таких чад несколько – это совсем другое дело, тогда не жалко.
Тем не менее, выбор той или иной формы службы не был для меня так уж прост. Конечно, выращенный на здоровом цинизме советской еврейской семьи, я привык не верить никакому правительству, не вестись на пропаганду и никогда не забывать: «Ни у какого правительства нет, и не может быть добрых намерений в отношении своего гражданина».
– Знаешь, почему правительство так любит детей, знаешь, почему они так заботятся о детях? – иногда задавал мне вопрос отец.
– Знаю, – как заклинание отвечал я, цитируя Джорджа Карлина – потому что из детей вырастает много хороших мертвых солдат.
Все же странная сила моего сознания, берущая начало из глубины тысячелетий, тянула меня в ряды бесстрашных воинов. Почему? В детстве я более чем наигрался в войнушку, носясь сломя голову с товарищами по крышам гаражей и дворовых сараев, одерживая победу то над фашистами, то над тевтонцами, а то, бесстрашно размахивая пластмассовой саблей, обращал в бегство целые монгольские орды. Я потратил более чем достаточно времени на глупые компьютерные игры, расстреливая мегатонны виртуальных боеприпасов в борьбе с мировым злом, и, кажется, давно уже охладел к подобным глупостям. Но азарт и непреодолимое желание показать «маму Кузьмы» злобным террористам, затмевая скромные подвиги Рэмбо, манили меня, как заигравшегося мальчишку. Наверное, от того так просто правительствам втягивать народы в кровопролитные войны. Стоит чуть смазать заложенный в каждом из нас спусковой механизм самоутверждения через насилие тонким слоем глупой пропаганды, как мы уже готовы идти в бой за нелепые и дикие идеалы. И Родина – какая-то там мать – совершенно тут ни при чем. А причем то, что пушка большая и форма крутая.
Уже из призывного пункта я набрал номер маминого мобильника и попросил подписать согласие на мою службу в боевых войсках.
После паузы, трубка, наконец, ожила:
– Хорошо, я подпишу тебе эту бумагу, сынок, если это твой выбор, хотя и не разделяю его, очень прошу тебя – подумай трижды.
Мама никогда не противилась ни одной моей затее. О чем бы я ни заикнулся в детстве: плавание, музыкальная школа или пение в хоре, она поддерживала все, единственное чего она не принимала – это отступление от намеченных целей. Я сам говорил, что хочу быть пловцом, играть на кларнете или заниматься рукопашным боем, но вот бросить тренировки, столкнувшись с первыми трудностями, мамуля мне не позволяла никогда. И в этом случае не помогали ни плач, ни уговоры, ни доводы, что я передумал или мне разонравилось. Она была непреклонна.
Собственно, подписи матери было бы достаточно, но я зачем-то позвонил отцу.
– В жизни всегда есть место подвигу, сын! – с театральной торжественностью начал папа – так вот, твоя задача – держаться от этого места пооодааальшеее!
Мой папа хоть и не еврей, но очень любит старые мудрые еврейские анекдоты. Лишиться головы из-за идиотских амбиций очередного политика с манией Александра Великого или ради мифических национальных интересов, которые еще ни одну нацию не сделали счастливее, было для него верхом инфантилизма. И, должен признаться, его точка зрения определила мое решение в конечном счете.

[ElenaSevenard]

Ну, а сейчас по дороге к автобусной станции мне нужно было сделать выбор – какой из городов Иудейских станет моим прибежищем.
Иерусалим я отмел сразу по той простой причине, что я не люблю людских столпотворений и люблю море. Моря в Иерусалиме нет, а вот людей более чем достаточно. Тут и хасиды, живущие в ожидании скорого прихода Мессии; и помешанные евангелисты, исцеленные от наркомании любовью ко Христу; арабы, одержимые борьбой со зловредными сионистами, но исправно получающие от последних всевозможные пособия; гомосексуалисты, борющиеся за мыслимые и немыслимые права, и простые горожане, одинаково ненавидящие и первых, и вторых, и третьих.
К тому же, я никогда не забуду картину горящих трусов. В один из дней, гуляя по Иерусалиму, я вышел на площадь Субботы. Действо, которое предстало моим глазам, выросло из того, что один из раввинов обнаружил у своей жены некошерные трусы. В общине был кинут клич, что по шкафам богобоязненных хасидских женщин скопилось много некошерного белья. Воспламененные богоборцы переворачивали шкафы своих жен и тащили на площадь трусы и бюстгальтеры. Под осуждающую брань благочестивых фанатиков все это безобразие было облито бензином и подожжено. Не спрашивайте меня, чем кошерные трусы отличаются от некошерных, я не знаю. Возможно, площадью поражения, возможно, формой кружев. Но черный столб дыма, поднимающийся от огромной кучи труселей, убедил меня, что в этом городе свирепствует эпидемия неизвестного вируса, поражающего головной мозг, особенно, если тот накрыт шляпой.

Тель-Авив, расположенный на побережье Средиземного моря, представляет собой невообразимую помойку, кишащую торговцами, наркоманами и гастарбайтерами. Но, если вы любитель безудержных непрекращающихся вечеринок, ночных клубов и безбашенного веселья с поеданием килограммов экстази и прочих «колес», то это город определенно для вас.

Многонаселенная Хайфа, раскинутая на горах эдакая «рабочая лошадка» Израиля, да и курортно-туристическая Нетания, которую, пожалуй, можно назвать культурной столицей страны, тоже меня не привлекали.
Я искал тихого уединения, атмосферы маленькой Одессы и пустынных пляжей. Поэтому, спустя час двадцать я вышел с посиневшими от холода ногами из рейсового автобуса Иерусалим – Ашкелон. Черт, кондиционер в автобусе – это хорошо, но не до такой же степени! Правда, стоило мне спрыгнуть со ступеней автобуса, как раскаленный воздух обжег дыхание, а дуновение ветра напомнило горячий поток, вырывающийся из сопла гигантского фена.
Ашкелон – древний городок, отсчитывающий пятое тысячелетие своей истории, стал прибежищем и проклятием для многих русских, побежавших от пустых полок и неустроенности в начале девяностых годов из «Совка». Большинство живущих в паре кварталов от моря не бывают на пляже по несколько лет, а, проходя мимо древних руин Национального парка, мало интересуются историческим наследием, мечтая лишь о том, как бы выбраться из этого безмятежного, но мертвого городка.
Первый же хозяин небольшой трехкомнатной квартирки в пятнадцати минутах ходьбы от моря понравился мне своей отрешенностью, да и жилье в целом меня устраивало. Я подписал с ним договор аренды и тотчас отправился к морю.
Сквозь квартальчики бесформенных бетонных четырехэтажек пятидесятых годов, прозванных в народе «голдовки» по аналогии с советскими «хрущевками» и представляющих собой такое же печальное зрелище, я вышел к прибрежной зоне. То, что я увидел здесь, нельзя было назвать никак, кроме «кладбища экономических надежд». Заброшенный аквапарк с поржавевшими и покосившимися горками почему-то очень напомнил мне картины бесхозных аттракционов перестроечной эпохи в провинциальных российских городах. На центральном пляже широкой полусферой раскинулась торговая зона, где, очевидно, когда-то давно, задолго до моего приезда, шла оживленная торговля сувенирами, купальными принадлежностями и холодным пивом. Сейчас здесь была открыта только пара кафешек. При минимуме эстетики за пластиковыми столиками немногочисленная русская публика глотала «Балтику», а из хриплого динамика Маша Распутина своим надрывным голосом умоляла отпустить ее в Гималаи. Я окинул взглядом заколоченные ржавым железом торговые ряды, и странное наваждение захватило мое сознание. Я почувствовал себя на пятнадцать лет моложе, снова школьником, оказавшимся в Сочи в далеком девяносто третьем. Мне казалось, вот сейчас я подниму глаза к старому моргающему телевизору, сквозь шум моря услышу танковый выстрел и, как когда-то, с полным равнодушием буду наблюдать расстрел Белого Дома.
Впрочем, было бы некорректно сравнивать Россию начало девяностых с этим местечком. В России это был мрак на рассвете, а над Ашкелоном «солнце», увы, уже зашло. Гавань, набитая накренившимися яхтами, аттракционы, заросшие бурьяном, из которого торчали ржавые конструкции, гостиницы с темными окнами, заколоченные торговые ряды – словно молчаливые свидетельства того, что когда-то здесь кипела жизнь. Ханаанские ворота, выстроенные за четыре тысячелетия до нашей эры, муниципалитет времен царя Ирода, гробница шейха, развалины крепости, возведенной еще Ричардом Львиное сердце, и эти руины Новейшей истории – все выстроилось здесь в одну цепочку молчаливым укором человечеству, одержимому погоней за своими мелкими страстями, но вновь и вновь наступающему на старые грабли.
Ашкелон помнит междоусобные войны ветхозаветных царьков, персидскую конницу, вой греческих копий и звон римских клинков. Он хранит на себе шрамы от вторжений мамлюков и крестоносцев, не забыл турецкий гнет и выстрелы Войны за Независимость Израиля. Взлеты и падения, рассветы и закаты, войны и геноцид, гибель и возрождение – от мысли, что здесь не может произойти ничего, чего бы этот город уже не знал, у меня по спине побежали мурашки. Словно под карой Господней, на разных языках, не понимая друг друга в междоусобных войнах, мы снова и снова на своих горбах пытаемся возвести Вавилонскую башню, которая непременно будет разрушена.
Широченная полоса великолепного песчаного пляжа практически всегда пуста. Вот и в этот день на пляже никого не было, кроме пары пенсионеров и компашки резвящихся негритянских детишек. Мне стало боязно оставлять свои вещи на берегу. Конечно, я тут же вспомнил шутку Задорнова о том, что только русские могут попросить присмотреть за их вещами совершенно незнакомого человека. Я разделся возле безмятежно загорающей русской пенсионерки, вежливо попросив ее присмотреть за одеждой, и зашел в море. Погрузившись в свои мысли, я заплыл далеко за волнорезы, так что берег узкой полоской растаял за гребешками волн. Вернулся я лишь часа через полтора и сходу получил выговор:
– Молодой человек! Что же вы не сказали, что будете купаться так долго! Мне уже давно пора домой, а я все стерегу ваши вещи.
Ее отповедь была лучшим ответом на вопрос Задорнова – почему мы так делаем?! Вместо того чтобы, плюнув, уйти по своим делам, бабуля исправно стерегла мои вещи, ведь она пообещала присмотреть.
Благословенны русские старики! – подумал я про себя, смущенно извиняясь.
Я не ошибся в выборе города: Тель-Авив – его небоскребы все равно не чета Нью-Йоркским, клубы и ночная жизнь не идет ни в какое сравнение с Ибицей, деловой центр блекнет против Москвы, что бы вы ни пожелали там увидеть - это будет лишь жалким подобием чего-то.
Но Ашкелон… такого города больше нет на земле.
Практически дни напролет я проводил на море или гуляя по археологическим раскопкам. Чувство того, что я в Одессе не покидало меня, разве что негров значительно больше. Шумных, глуповатых, но, в общем, безобидных и добродушных.
– Простите, у вас есть варенье с «мивцой»? – теребила продавщицу в русском магазине странного вида старушка, эффектно бравируя, очевидно, одним из немногих знакомых ей слов на иврите, означающим скидку.
– Нет у нас варенья с «мивцой»! С сахаром есть. Бери с сахаром, бабуля, и не задерживай очередь!
Вообще во всем мире русские магазины – это уникальное культурное явление. Израиль наполнен выходцами из Йемена, Марокко, Эфиопии, Ирака, Ирана, Европы, этот список можно продолжать долго. Но ни марокканских, ни йеменских, ни каких-либо других магазинов в Израиле нет. Есть тривиальные супермаркеты, как везде в мире, и такие же обычные лавчонки. Но, где бы ни селились русские: в Германии, Америке, Израиле или Канаде, там непременно появляются русские магазины. Странное дело, куда бы ни забросила судьба детей России, какие бы обстоятельства не одолевали их, какие бы вихри не крутили нашего брата, ничто не в состоянии оборвать пуповину, связывающую русских с той самой родиной, которая мать. И связь эта осуществляется не через великую русскую литературу, и даже не через вездесущее русское телевидение, а через желудок. Пельмени, шпроты и черный хлеб таинственным образом заключают в себе самую суть и дух России.

[ElenaSevenard]

В прогулках к морю и приятном ничегонеделании месяц пролетел, как один день. Миг моего призыва в ряды доблестной Армии обороны Израиля неумолимо приближался.
Конечно, я не был бы собой, если бы заранее с вечера, а то и с утра предыдущего дня уже собрал рюкзак, сверяясь с составленным списком. Иными словами, вскочив утром, я судорожно побросал сменные носки и трусы в сумку и выбежал из дома к автобусной остановке, конечно же, забыв зубную щетку. По моим подсчетам я опаздывал уже на полчаса, ведь призывался я из Иерусалима, а до него от Ашкелона полтора часа езды, если автобус подойдет сразу. В военкомате меня не раз предупреждали, что опаздывать ни в коем случае нельзя, иначе автобусы с призывниками уедут, а я буду объявлен дезертиром.
Казалось, мне, словно назло, достался самый медлительный водитель автобуса, при подъезде к Иерусалиму мы попали в огромную пробку, а дорога заняла более двух часов. На повестке красным карандашом было обведено: время призыва - 10-00. Со сбитым дыханием я подбежал к мемориальному комплексу в Гиват-А-Тахмошет аж в 11-05. Никаких автобусов, конечно, не было, как не было и толп призывников.
Но Израиль не был бы Израилем, а евреи евреями, если бы автобусов не было «уже». Потому что автобусов не было «еще»! Ни сержанты, ни офицеры даже и не рассчитывали на то, что призывники соберутся вовремя. На лице офицера, организующего призыв, появилась легкая озабоченность лишь к половине двенадцатого, когда из ста пятидесяти человек по списку на месте топтались и тоскливо курили не более тридцати.
Отъехали мы лишь без пятнадцати три, но и при этом всю дорогу у сопровождающих не умолкал телефон. Звонили опоздавшие с гневными упреками, что их не подождали и бесконечными вопросами «что делать?»
Со всех округов призывников, подлежащих зачислению на языковой курс в «Михвей Алоне», автобусами свозили на центральную базу «Тель-А-Шомер». Выпрыгивая из автобусов, парни тут же разбредались в поисках автоматов с кока-колой, холодильников с бутербродами, армейских магазинчиков, где можно было бы купить сигареты. Командиры и командирши носились от одной шатающейся группки к другой, пытаясь собрать воедино это совершенно неуправляемое стадо.
– Стоять! Я сказала стоять! Никто не расходится!
– Жрать хотим! Курить хотим! Пить хотим! Хотим в туалет! Нам нужно в магазин!
– Стойте, вас сейчас поведут в столовую!
– Когда?! Вы уже час нас здесь маринуете! Сколько можно! Дайте жрать! Я не ел ничего с утра!
– Я так же, как и вы, ничего не ела с утра! – пыталась увещевать толпу сержантесса.
– Посмотри на свой зад, дура! Тебе полезно!
Сказать, что на пункте сбора творился дурдом – это не сказать ничего. Пока сержанты сгоняли в кучу одних, с другого конца разбредались другие. Наконец, спустя два часа, нас совершенно не стройными рядами повели в столовую. Поздний обед представлял собой пяток омерзительных салатов, поддоны с бездарно пожаренной картошкой, рисом и фасолью, а также курицей или странного вида сосисками на выбор и фруктами на десерт. Все, конечно, плевались от подобной трапезы. Больше всех и громче всех возмущались русские, почему-то скромно умалчивая о качестве российских армейских столовых, по меркам которых этот обед мог бы быть назван просто королевским. А наиболее стойко и безропотно вели себя, как это ни странно, американцы, те самые, которые, по убеждению каждого российского пацана, не воюют без мороженого.
Вообще, процесс дивергенции бесформенной толпы в группировки по языковому признаку, начавшийся еще на призывных участках, полностью завершился в столовой. Американцы, ЮАРовцы, канадцы, словом, все англоговорящие сгруппировались в одной части, французы в другой, выходцы из СНГ, а попросту «русские» образовали свою группу. Толпа диссоциировала так же, как эмульсия из воды и керосина, оставленная на мгновение в покое.
Следующим пунктом была регистрация, получение «собачьих бирок» (жетонов с личными номерами) и, наконец, формы.
Все получили по большой зеленой сумке, которая по мере прохождения складских окошек наполнилась двумя комплектами формы, двумя парами высоких кожаных ботинок на шнуровке, курткой и прочими необходимыми элементами солдатской жизни, включая боксеры для занятий спортом, мешком армейских гольфов, трусов и футболок.
В коридоре, ведущем к раздевалке, где всем нам предстояло облачиться в форму, сержанты ловким движением выхватывали из толпы ребят со слишком густой и длинной шевелюрой и отправляли на свидание с армейским парикмахером. Возмущенные крики обреченных создавали легкую панику в рядах призывников, от чего все пытались проскочить опасную зону как можно быстрее, создавая давку и превращая всю колонну в кучу-малу. Наконец, когда пестрая толпа гавайских рубашек, цветных футболок и модных балахонов превратилась в монотонное зеленое пятно, всех приготовили к погрузке в автобусы. Парни с интересом рассматривали себя, пытаясь оценить новый прикид, все еще плохо осознавая глубину перемен.
– Немедленно подними окурок с земли и выбрось в урну, – сержантесса уже теряла терпение от всего этого хаоса и пыталась хоть как-то навести порядок.
По-своему она была права, просто неверно выбрала жертву. Рослый русский, а точнее, кавказец, вероятно, недавно спустившийся из какого-то высокогорного аула в это славное местечко, своеобразно понимал значение слова «цивилизация».
– Иди на хуй, дура!
– Что? Подними мусор и встань в строй! Немедленно! – девчонка решительно шагнула вплотную к новобранцу, и в ту же минуту вслед за окурком полетела на асфальт.
В автобус с нами «гордый абрек», конечно, уже не сел. Он начал свою службу с семидесяти дней ареста в армейской тюрьме. О том, что представляет собой армейская тюрьма в Израиле, я еще напишу, ибо некоторое время спустя имел счастье узнать это на собственной шкуре.
Итак, когда последний новобранец был сосчитан и помечен в ведомости по десятому разу, колонна из четырех автобусов двинулась на север в чудное место под названием «Михвей Алон».

[ElenaSevenard]

«Михвей Алон»

Наш автобус больше трех часов петлял по лабиринту дорог мимо арабских деревушек и друзских поселков, взбираясь в гору. И, хотя это был вполне себе комфортабельный туристический автобус с работающим кондиционером, к концу поездки спина уже начинала затекать, и страстно хотелось как можно скорее прибыть на место. Наконец, автобус остановился возле массивных ворот, которые после короткой беседы одного из офицеров с часовым разморенного вида, подались в сторону. Время приближалось к одиннадцати вечера, уже давно и безнадежно стемнело, а мы только прибыли на базу. Что-то подсказывало мне, что отбой еще не скоро, и чутье меня не обмануло.
– Всем строиться в «ХЭТ»!
«Хэт» - это буква ивритского алфавита, по виду очень напоминающая русское «П».
Разгрузив свои баулы, все довольно шустро построились, хоть и в довольно кривой, но все же «хэт». Может, осознание того, что мы уже в форме, а может, просто общая усталость и желание как можно скорее покончить с утомительными процедурами, но в рядах появилось некое подобие дисциплины. Нас поприветствовала стройная и весьма симпатичная на лицо капитанша - командир роты, и, бодро зачитав фамилии, объявила, кто в какой взвод и отделение зачислен, после чего каждый смог познакомиться с доблестными командирами. Конечно, это были девушки.
– Кто хочет в туалет, стройтесь в колонну и идите за мной!
Наша «Мефакедед», ростиком от силы метр пятьдесят, в надвинутой на глаза форменной бейсболке, с маской непроницаемости на лице возглавила колонну рослых мужиков и строем повела нас отливать. Не знаю, у кого какие мысли в голове крутились в этот момент, но я для себя отметил, что все это мне определенно нравится.
После утомительных анкет, регистраций, бесед и походов по комнатам мы, наконец, получили время на святой для каждого израильского солдата душ. Мои друзья уже успели рассказать мне о многих чудесах здешней армии, в том числе о дезодорантах, предохраняющих тело от лишней солдатской вони. Ринувшись исследовать содержимое своей сумки, я наткнулся на один единственный аэрозольный баллон с опознавательными знаками на иврите, то есть, на недоступном мне языке. Решив, что ничем, кроме дезодоранта эта аэрозоль быть не может, я немедленно и обильно опрыскал им свое тело. Меня смутили мои ощущения и, снедаемый сомнениями, я обратился к русскому соседу по койке.
– Ты пользовался армейским дезиком?
– Каким дезиком? У меня нет никакого дезика.
– А что в баллоне?
В его сумке, как ни странно, никаких баллонов не лежало, и, взяв в руки мой, он, улыбнувшись, громко перевел:
– Масло для оружия. И ты им уже воспользовался?
– Нет, конечно, нет, просто хотел узнать, что это, – с непроницаемым лицом ответил я и молча отправился в душ по второму кругу. За моей спиной грянул истерический хохот. Хорошо, что это не оказалось гуталином для обуви или комплектом самообороны типа «Черемуха».
Утром я, как хороший еврейский мальчик, позвонил маме в Петербург:
– Про быт пока ничего сказать не могу. Комнаты вполне себе нормальные, по десять – двенадцать человек. Ребята интересные. Из плюсов скажу, что это живописнейшее место на горе. На севере в хорошую погоду виден Цфат, а на востоке озеро Кинерет. Да, да, то самое, по которому Иезус пешком гулял (именно так почему-то мне нравится звучание этого имени в немецкой транскрипции с ударением на «е»)
– Ну а кормят вас, кормят как? – что еще может беспокоить еврейскую маму?!
– Кормят не очень. Еды много, а вот качество так себе. На завтрак творог, сметана, йогурты, яйца, фрукты, чай, кофе. Ну, конечно, джемы, варенья там. И знаешь, что еще мне не понравилось в еде?
– Что, сынок? – тревожным голосом переспросила мама.
– Пирожные. На завтрак были подносы с пирожными «картошка» и еще яблочным штруделем. Но ты знаешь, мам, этот штрудель совсем не такой, как тот, что мы любили заказывать в «Гурмэ» на Владимирском проспекте.
Где-то на этом месте мама поняла, что я уже откровенно издеваюсь, и волнения о том, хорошо ли меня кормят, можно смело отбросить.
Вообще удивительно, насколько изменился мир! Раньше какой-нибудь рыцарь женится с вечера, а на утро уйдет в крестовый поход. И все! И больше его никто не видел. Одиссей уплыл хрен знает за чем, и двадцать восемь лет ни привета, ни ответа своей Пенелопе. По возвращению его только собака и узнала. А сейчас все мы сутками не расставались с мобильниками, звонки домой в Нью-Йорк, Буэнос-Айрес, Ташкент и Петербург утром и вечером, в перерывах между армейскими занятиями – сообщения в твиттере и привет друзьям в «одноклассниках». А многие заботливые родители уже в первый уикенд прилетели проведать своих чад с другого края света.
После завтрака нам объявили, что наступила пятница, впереди выходные, а, значит, все мы до воскресенья отправляемся домой. На руки нам раздали огрызки бумажных листов с отксеренной схемой проезда на базу, и автобусами доставили на центральную станцию в Тель-Авиве.
Разбирая сумку дома, я обнаружил потерю одной пары ботинок.
– Я надеюсь, тебе не дадут автомат! А голову свою ты еще не потерял? – с раздражением отчитывала меня по телефону мама. Было совершенно очевидно, что если, не дай Бог, мне дадут автомат, то однажды он будет непременно потерян. Вспоминая свои действия, я пришел к выводу, что оставил ботинки в раздевалке на Центральной базе, там же, где их и получил.

[ElenaSevenard]

По моим прикидкам дорога от дома до места сбора должна была занимать ориентировочно часа четыре, но, с учетом того, что полученная на руки схема проезда скорее напоминала каракули капитана «Флинта» с указанием места, где зарыт клад, я вышел из дома за пять часов. Прибыв на Центральную станцию, обнаружил там уже приличную толпу из знакомых лиц, мечущихся в поисках нужного автобуса. Кто-то из толпы опознал одну из наших командирш, и мы все, дружно поспешив за ней, добрались в часть.
Каждый выполнил тест на знание языка, и уже на основе полученных результатов всех переформировали по взводам и отделениям, согласно уровню иврита. Меня перевели в четвертое отделение первого взвода, в составе которого мне и выпала честь пройти курс молодого бойца плюс курс иврита.
Отделение состояло из пяти русских, четырех америкосов, юаровца, двух французов и одного несчастного уругвайца, которому было ну совершенно не с кем поговорить на своем испанском.
К каждому отделению были прикреплены две сержантки: Мефакедед «тиранут», то есть командир по боевой подготовке и Мефакедед «иврит», - командир по языковой подготовке или попросту учительница по ивриту. И, хотя ей полагались те же атрибуты власти, что и первой, включая особое приветствие, обращение и построение, все же командирка по ивриту не обязана была постоянно таскать с собой винтовку и демонстрировать маску редкой суки на лице. Кроме того, в отличие от первой, представленной как мефакедед и никак иначе, эта имела имя, которое было произнесено нам как Дженни. Если по поводу командирши тиранута у нас не возникло никаких иллюзий – полноватая девица с кудрявыми волосами, смуглой кожей – безнадежное дитя Ближнего Востока, то светловолосая голубоглазая Дженни являла собой образчик европейского человека.
Наше отделение получило комнату с семью двухэтажными кроватями. Разложив вещи, мы отправились получать «бет» - одежду для повседневных тренировок. В отличие от «алефа» - парадной формы, «бет» являл собой более удобный комплект из стопроцентного хлопка. Его выдавали прямо на базе, и назвать те тряпки, которые мы получали даже секонд хендом можно лишь с большой натяжкой, потому как шмотки, очевидно, прошли через трое, а то и пятеро рук. Получив на руки комплект и обнаружив штаны не по размеру, слишком драные или слишком грязные, некоторые устремились к окошку с требованиями обменять рванье, и после того, как претензии отдельных товарищей были удовлетворены, вся очередь превратилась в сплошной скандал. Толпа пыталась взять склад буквально на абордаж, словно в том наряде, который здесь выдают, всем им надо было идти под венец.
– Все назад! Никто ничего не меняет, берите то, что дают! Никто ничего не меняет! – взводная сержантесса, а на иврите «самелет», разогнала толкучку, жестко прекратив балаган по поводу обмена шила на мыло. Когда толпа уже полностью рассосалась, одним из последних я получил свои два комплекта «бета» и отправился переодеваться. К своему удивлению, когда я развернул стопку одежды, то обнаружил женскую форму, причем на девочку ростиком не выше метра сорок. Обладая довольно стройным телосложением, я, хоть и не без труда, застегнул штаны на талии, но при моем росте в сто восемьдесят пять сантиметров штанишки чуть прикрывали мне колени, рубаха заканчивалась где-то выше пупка, а рукава немного прикрывали локти. Ребята, уже круто заправив штанины в ботинки и любуясь на свой «рембоподобный» вид в зеркало, дружно расхохотались над моим прикидом, но я сразу оценил преимущество подобного костюмчика в условиях средиземноморского климата.
– Что это? – пытаясь подавить улыбку, задала мне вопрос командирша.
– Униформа Армии Обороны Израиля, мой командир! – четко по-военному отчеканил я.
К концу недели мы познакомились со всем нашим командным составом. Наш взвод состоял из четырех отделений, во главе каждого отделения была Мефакедед, во главе взвода лейтенантша «МэМэм» и сержантесса «Самелет».
Чудесным образом мне в жизни всегда везло на людей: хороший интеллигентный класс в школе, дружная группа в университете. В моем отделении - «цевете» подобрались тоже на редкость приятные люди. Легендой нашего выпуска стал третий цевет. Туда, как на подбор, словно чья-то невидимая рука редактировала списки, собрались русские гопники в своем самом худшем воплощении и один «идейный» америкос Эвен. Интеллигентный парень из хорошего района Нью-Йорка, благополучной семьи и устроенного будущего, он приехал выполнить свой еврейский долг перед Израилем.
В пять тридцать утра каждое отделение, выстроившись на утреннее построение, ждало свою Мефакедед. Первое отделение, второе отделение, наше четвертое. Из третьего, вытянувшись по струнке, стоял один Эвен.
– Где все?
– Они не поднялись, мефакедед.
Командир зачитывала распорядок дня. Ее слов никто из нас не понимал, все внимание было приковано к той матерной тираде, которая доносилась из комнаты третьего цевета. Понятно, среди солдат было определенной бравадой подколоть командира или сделать что-то наперекор, но той помойной ругани, которая выплеснулась на уши несчастной девчонки, к тому же русской по виду, да еще в присутствии всего взвода, она совершенно не заслужила.
Я повернулся к Мирославу. Широкоплечий парень с характерным восточным разрезом глаз, бывший чемпион Узбекистана по дзюдо, он вел себя сдержанно, хотя и не спешил слишком рьяно исполнять приказы.
– Славик, у меня острое желание подняться туда сейчас и разнести их в хлам. Как здесь не хватает парочки русских прапоров или сержантов! Давай поднимемся, меня просто колотит от этих отморозков.
– Стой спокойно. Здесь ты рядовой, она командирша, и это ее проблемы.
– Слава, но из-за таких ублюдков…
– Это не твоя проблема. Ее назначили командиром, пусть командует, – он удержал меня за рукав.
– Прекратить разговоры!
Неимоверными усилиями самелет и мефакедки, третий «цевет» удалось поднять к завтраку. Лейтенантша с суровым видом стояла внизу, ожидая результата. Подняться сама она не решалась, ибо быть посланной ей совершенно не хотелось, а никаких дополнительных полномочий у нее не было. Запретить выход с базы на выходной – самое суровое наказание, которое она имела право применить по отношению к нарушителям дисциплины. К сожалению, в этом случае больше бы помогло право треснуть по балде прикладом, но подобными полномочиями израильские офицеры не наделены.
Постепенно мы привыкали к чудным порядкам Михвей Алона.
– Отделение, тридцать секунд до того столба! Тридцать секунд бежать!
Половина отделения, сорвавшись с места, бежали до столба, остальные делали вид, что бежали.
– Отделение, вы не успели. Тридцать секунд бежать обратно! – До столба! Обратно! Вы будете бегать взад-вперед, пока все не уложатся в тридцать секунд!
В действительности уложиться можно было и в пятнадцать, но у нас было значительно больше терпения, чем у нашей командующей. Не особенно возражая, мы сорок минут ходили туда-обратно, пока, наконец, мефакедед не махнула рукой.
Уроки иврита перемежались с агитзанятиями, где нам простыми словами пытались привить гордость за нашу новую Родину. В свое время я был в Освенциме, Биркенау, Варшаве, Дахау, Берлине. Прочел добрую сотню книг о Холокосте. Сейчас же девочка, выросшая в Израиле, и узнавшая о Холокосте из короткого абзаца школьного учебника, на пальцах пыталась объяснить нам трагедию европейского еврейства.
– В тридцать девятом году… Йонатан, ты слушаешь меня?
– Я все равно не понимаю ни слова! Что ты меня грузишь? – лопотал на испанском наш смуглый уругваец, получивший прозвище «Баклажан».
Наши командиры разговаривали с нами только на иврите, хотя Дженни прекрасно понимала и по-английски, и по-французски, и по-испански.
– Йонатан, ты вообще, знаешь кто такой Гитлер?
– Нет.
– Ну, как же! Боже! Ты вообще слышал что-нибудь о Второй мировой войне?
– Не знаю я ничего ни о каких войнах. Я вообще футбол люблю!
– Про войну в Гондурасе до сих пор ничего не известно.
– Он же из Уругвая!
– По-твоему, это так уж далеко от Гондураса?
Баклажан все время сидел на занятиях насупленный и обиженный, потому что французы шутили между собой, америкосы перекидывались фразами, русские устраивали свой балаган, а он не понимал ничего.
– Сокол, откуда у тебя такая странная для американца фамилия? Ты знаешь, что она означает на русском?
– Да, мне сказали. Хищная птичка.
Хотя назвать нашего Соколика хищным было никак нельзя. Тихий, чуть полноватый парень, из бедной многодетной семьи, очевидно из какого-то грязного района Нью-Йорка. Он любил читать и производил очень приятное впечатление интеллигентного человека.
– Да ладно, Сокол, ты описываешь свое детство такими черными красками, я не верю, что такое бывает в Америке!
– О, Илья, ты даже не представляешь, какая она разная, Америка. Реднеков там тоже хватает.
– Что такое «реднек»?
– Ну, это злобные работяги с заводов, которые сбиваются в стаи, протестуют против засилья мексиканцев, ненавидят менеджеров, собираются в грязных барах и соревнуются, у кого больше член. Посмотри на нашего Кайла – он из маленького городка в Аризоне. Его папа сбежал из семьи, вероятно, еще до того, как Кайл издал свой первый звук. Все жители их городка ненавидят эмигрантов, на весь город у них одна библиотека, но в ней на полках стоят только выпуски плейбоя за восьмидесятый год и собрание Марка Твена. При этом половина жителей думает, что Твен был президентом США, а вторая половина вообще никогда не слышала о таком. В этом городке только два развлечения, это ток-шоу на национальном телевидении и ежегодный чемпионат городка на самое громкое рыгание.
– Кайл, я все верно рассказал?
– Fuck you! – речь Кайла вообще не была слишком богатой.
Иногда вечером Кайл забегал в комнату, радостно сдергивал штаны и:
– Внимание! Раз, два, три… – да, да вы все правильно поняли.
Славик однажды со всей дури припечатал жопу америкоса скрученным морковкой мокрым полотенцем, оставив огромный красный волдырь от хлесткого удара.
– Блядь, сука, пердеть в ТУАЛЕТ!

[ElenaSevenard]

Постепенно мы стали привыкать друг к другу и к нашему общему распорядку.

Ранний подъем, после которого все дружно отправлялись на стадион. То, что там происходило, скорее, напоминало утреннюю гимнастику в санатории для сердечников. Взмахи руками, прыжки на месте, бег трусцой, общая разминка, походящая на потягушки юных гимназисток. При этом чуть ли не половина солдат и, честности ради, нужно отметить – русских солдат, сидело на лавках стадиона, раскуривая утренние сигареты и меланхолично наблюдая за вялыми занятиями роты.

– Алекс! Немедленно встань в строй!

– Не могу, Мефакедед. У меня птор.

«Птор» – освобождение от врача на те или иные упражнения, ту или иную деятельность: птор от армейской обуви, птор от стояния в хэте на солнце, птор вообще от стояния, от бега, от отжиманий, от нахождения на жаре…

– Ну, как? – спросил я вернувшегося от врача Славика.

– Да хотел вытащить птор от армейской обуви.

– Получил? – спросил я, переминаясь с ноги на ногу в своих удобных кроссовках.

– Нет. Илья, что ты такое рассказал доктору, что тебе дали освобождение?

– Налил в ботинки воды и объяснил, что у меня гипергидроз, потею слишком сильно. Вот мне и выписали освобождение.

– Да, надо будет тоже попробовать в другой раз. Но зато, знаешь, какой я получил птор? Птор не снимать солнечные очки!

Более дурацкого освобождения трудно себе представить. Но просто из принципа, из гордости обладания подобным документом от врача, Славик не снимал солнечных очков ни днем, ни ночью, ни при общении с офицерами, включая командира базы. Впрочем, очки вскоре сломались, и история на том закончилась.

В конце каждой недели наша командирка устраивала нам так называемое «закрытие штрафных»:

– Роман, ты дважды был без панамы в послеобеденный перерыв, опоздал на хэт, и от Мефакедед иврит докладная на тебя, что ты разговаривал на уроке. До второго фонарного столба сорок секунд туда и обратно, сорок секунд беги!

Ромик, довольно странный обитатель нашего цевета, был, как и большинство из нас, солдат-одиночка. Весьма интеллигентного вида, не борзый, довольно сдержанный. В Израиль он приехал с Кипра, но ничего большего о его жизни нам не удалось вытащить. Возможно, находясь во власти стереотипов, я полагал, что русская община Кипра представляет собой приблатненную тусовку опальных бизнесменов, беглых криминальных авторитетов и скрывающихся от правосудия киллеров. Он не создавал впечатления чада ни одного из вышеперечисленных. «Прибыл с Кипра». Что-то интригующее было для меня в этом. А неудачные попытки отшутиться и нежелание пролить свет на свою историю лишь разжигали мой интерес. В целом, он был неплохим солдатом, и пробежал дистанцию до столба и обратно добрых пять раз, безропотно, хотя клубы пыли ботинками и не поднимал.

– Кайл, ты шесть раз опаздывал на хэт, пропустил урок, потому что разговаривал с Даниэлой.

– Что? Fuck, shit, что она говорит? Я ни хрена не понимаю!

– Она говорит, что ты опаздывал и пиздел с Даниэлой и поэтому, будешь бегать, как кролик под кайфом, до столба и обратно! – перевел на английский Роман, который на тот момент знал иврит, пожалуй, лучше всех нас.

– Fuck, shit, и кто такая Даниэла? Я не знаю никакой fucking Даниэлы!

– И еще дополнительное взыскание за ругательства в хэт!

– Что? Shit, я ни хрена не понимаю, mother fucked.

Кайлуша ворчал и матерился, но бегал и отжимался.

Еще у наших командиров была идеалистическая задача сделать из нас единую команду с помощью круговой поруки.

– Теперь все упали! Отжались раз! Отжались два!

На пятое отжимание Гришка отряхнул руки.

– Григорий, я не закончила!

– Я старый больной еврей! Оставьте меня в покое!

– Григорий, твои товарищи будут отжиматься, пока ты не вернешься в позицию. Цевет, шесть! Цевет, семь!

– Григ, ну мы терпим из-за тебя! Ты один подводишь весь цевет! – взъелся Джонатан, наш парижанин.

– Гриша, если принял решения послать ее на х…, то держись своего, на нас не смотри! Это ее цель - шантажировать нас круговой порукой, мы здесь каждый со своей песней и со своей головой, – Славик среди нас был неформальным лидером. Прирожденный харизматик с чеканным профилем и самурайским разрезом глаз, он стремился всегда контролировать ситуацию. Проблема была лишь в том, что все эти ситуации были насквозь комичны. Бесспорно, в суровом тюремном коллективе или среди бесправия и бесчеловечности российской армии, он был бы авторитетом и управлял обстоятельствами, но в нашем бойскаутском отряде это вызывало улыбку. Масштаб его личности превосходил проблему так же, как огневая мощь танка превосходит детскую рогатку.

– Гришаня, сядь, отдохни, на нас не обращай внимания, нам в кайф, а надоест, тоже сядем покурить, – я в свою очередь отряхнул руки, вытаскивая сигарету.

– Илья, тебе нет дело до твоих товарищей?! Цевет, девять, цевет, десять!

– Мне вообще наплевать на них. Я знаю их меньше недели, еще имен всех не выучил. Хоть руки у них у всех поотваливаются, меня это не расстроит.

– Спасибо, Иля, на добром слове, – усмехнулся Мирослав, впрочем, все правильно поняв.

[Silver]

Интересно, продолжайте

Только объясните, пожалуйста, почему вы пишете с женского ника

[hennessy-polka]

Очень интересно!

Это ник его мамы, как я поняла

[ElenaSevenard]

В результате решение к сыну пришло само, благо гражданство Израиля было получено еще три года назад.

Это опус сына, выкладываю с его разрешения.

[ElenaSevenard]

Уже на второй неделе нашей службы, после нехитрого инструктажа о том, что не стоит друг на друга наводить стволы и играться с оружием, нам выдали винтовки.
«Вьетнам 1969 год и тут еще семь крестиков» – зачитал нацарапанное на его М-16 Сашка.
– А что значат семь крестиков?
– Что семерых арабов замочили из этой пушки.
– Или вьетконговцев.
– Или всех семерых предыдущих хозяев этого ружья. И когда тебе отстрелят голову, мы нацарапаем на ней восьмой крест, – похлопал я Саню по плечу, от чего он как-то погрустнел.
– Короче, семь фрагов (фраг – засчитанное очко, в компьютерных играх полученное за победу над оппонентом).
Наверное, это вообще свойство молодости – неспособность осознавать смерть. Но в современной действительности, где мир виртуальный окончательно спутался с реальным, это обрело катастрофический размах. Вот так вот просто. Семь фрагов. Вся история этой винтовки: кровь и боль, страх и целых семь миров, которые были уничтожены в один миг или угасали медленно в страшной агонии. Жизни людей, которые кого-то любили, были кому-то дороги. И солдат, который держал эту винтовку в руках, семь раз ставил свою жизнь на кон и отнял семь жизней не ради демократии, не ради миллиардов долларов и потоков нефти, из-за которых велась та война, не важно, какая конкретно, а ради того, чтобы сохранить свою голову. Бизнес и политика, убийство и смерть, ложь и громкие слова о патриотизме и защите Отечества - все это было выражено одной фразой. Семь фрагов. Семь очков. С той лишь разницей, что никто уже не поднимется, и reload невозможен.
Наверное, этим старым упырям, что за размеренной игрой в гольф принимают решения о войне и мире, сегодня еще проще. Раньше нужно было выдумывать сказки о злобных коммунистах или капиталистах, что хотят захватить весь мир, вести долгие дискуссии о защите демократии и рисовать плакаты «Родина-Мать» или «Папа-Штат». А сейчас достаточно раздать пушки молодняку и произнести короткое напутствие – «Мочите. Как в Counter Strike».

Саша был странный тип. В отличие от всех нас он прожил в Израиле не год или полтора, а восемь, но на иврите говорил очень слабо, если не сказать никак. Особенно странным это было с учетом того, что он учился в ивритской школе.
– Саня, но как это возможно, ты много лет сидел в классе на уроках, жил среди израильтян, ты же общался с одноклассниками, как ты понимал учителя?
– Никак, сидел и просто «втыкал» на уроках, ничего не понимал, и друзей израильтян у меня не было.

– Ничем не щелкать, ничего не трогать на оружии, не переключать предохранителей! – суетливо пытались подавить любопытство солдат к новым игрушкам командирки.
Народ в основном пытался строить из себя эдаких снобов, рассуждая между собой о том, что, в общем-то, выдача винтовок лишь дополнительный геморрой, но в глазах блестел азарт. Странное дело - как три с половиной килограмма холодного металла чудесным образом способны повышать уровень гормонов в крови у мужчин!
До первых стрельб было еще очень далеко. А пушки нам выдали, чтобы все мы привыкли к новой ответственности. Просыпаться с винтовкой под подушкой, делать утреннюю зарядку, молиться, принимать пищу, душ и засыпать с ней, родимой.
За оставление оружия без присмотра санкция от командиров и сержантов следовала незамедлительно.
– Илья! Где твое оружие?
– Чтоб тебя… В душе забыл на гвозде! Уже бегу за ним!

[ElenaSevenard]

К концу второй недели практически все мы превратились из ошеломленных новой действительностью новобранцев в матерых «Михвей Алоновцев».
Ранний подъем, спортивная зарядка, уроки иврита, агитлекции, упражнения с оружием, да много чего еще. Самое интенсивное время для нас наступало вечером. После того, как наши командиры проверяли винтовки на незаряженность, нас строили на вечерний хэт перед тем, как распустить на шаат таш (свободное время). Надо сказать, что если построение хэта отделениям еще удавалось в какие-то приемлемые сроки, то взводный хэт по-прежнему оставался проблемой. Из пятидесяти человек (четыре отделения) слишком многим было весело. Сержантесса не начинала разговор до тех пор, пока все не выстроятся по линиям и не замолчат. Но шутников было слишком много. Пока одних «подкупом и угрозами» уговаривали замолчать, другие, потеряв терпение, рассаживались на лавке. Пока поднимали усевшихся, третьи заводили новую полемику. Пока затыкали спорящих, заканчивалось действие «магического заговора», и шутники снова начинали свою песню. По утрам это занимало больше получаса. Но вечером многие из нас теряли терпение. Чем больше времени длился этот балаган, тем меньше оставалось нам на отдых, душ, звонки и прочие дела. На этой почве часто вспыхивали конфликты.
– Геннадий, замолчи!
– Самелет, что я? Это вон у лягушатников балаган!
– Гена, да просто замолчи! – я начинал закипать.
– Илья, пусть сначала французы замолчат!
– Сука, кому ты лепишь? Завали ебало!
Отменную русскую брань все уже понимали без перевода. Все-таки, прав был Некрасов. Великий и могучий русский язык. Увещевать пытались и сознательные америкосы, и латиносы, но сила русского слова воистину больше.
– З а л а в и е б л а о? – переспросил меня Сокол, приготовив ручку и блокнот.
– Нет, «завали ебало» – медленно по слогам произнес я. Йонатан записал за мной выражение латиницей и несколько раз повторил с чудовищным американским акцентом.
– Это как заткнись?
– Да, это крайняя, самая сильная форма «заткнись». После этой фразы оппонент либо замолчит, либо даст тебе по морде, – разъяснил я Соколику.
– А от чего это зависит? – не унимался мой забавный американский друг.
– От твоей харизмы.
Услышав наш диалог, стоящий рядом канадец Адам шуточно толкнул меня и, скорчив страшную гримасу, на безупречном русском выпалил:
– Соси мой хуй, урод. Я ебал твою бабушку.
Меня поражал Адам. За какую-то неделю он уже освоил сложные многоэтажные выражения, при том чисто, без тени акцента. Вообще, обучать материться на языке Пушкина и Толстого было главной забавой русских. Американцы, в свою очередь, тоже очень охотно, со свойственным им прилежанием, изучали материал.
– Чисто, очень чисто. Хотя и не употребимо. Жестче и лаконичнее.
– Отсоси, гондон, я бабку твою ебал, – тут же на лету выстроил канадец, безукоризненно копируя не только интонацию, но и выражение лица своего учителя.

Совместными с «активистами» усилиями, сержантесса наводила порядок в вечернем хэте за рекордные четверть часа. После десяти минут муторной речи, подводящей итог дня, лейтенантша вынимала из кармана ручку и просила поднять руку тех, кому нужна запись к врачу. В небо взлетал лес рук. Запись к врачу требовал себе каждый, даже если еще не придумал, на что он будет жаловаться.
– Ок. Пусть поднимут руки те, кому не нужен врач, – убирая блокнот, устало произносила она.
Когда, наконец, объявляли свободное время, и до отбоя оставалось около двух часов, все устремлялись в казарму. Парни метались, готовые разорваться на части, как та умная и красивая мартышка, чтобы успеть к медсестре пожаловаться на какую-нибудь очередную муть и получить направление в поликлинику, принять душ и попасть на беседу к мошаке-таш. Бесспорно, среди этих дел мошаке-таш было главным направлением. Что это за зверь? Сейчас объясню: перевести на русский это можно как «куратор проблем», короче, военный социолог - милые девушки, пользующиеся бешеной популярностью у ребят, поскольку призваны разрешать множество самых разнообразных финансовых, жилищных и семейных проблем. А таковых у солдат было в избытке.
Во-первых, валом валили русские парни, репатриировавшиеся с родителями. Чтобы улучшить свое финансовое положение, они шли двумя путями. Либо добивались получения так называемой помощи семье, когда армия выплачивает пару тысяч шекелей родителям ввиду отчаянной бедности и временной утраты призванного в армию кормильца, либо пытались выбить для себя статус солдата-одиночки, так как, якобы, насмерть разосрались с предками и более не могут с ними проживать. Этот вариант был несколько сложнее, потому что представители армии приходили домой, беседовали с родителями. Не каждая мать соглашалась врать, глядя в глаза офицерам, что сын ее мерзкий гондон, и чтоб ноги его не было у нее на пороге.
Во-вторых, самой распространенной проблемой солдат были долги перед банками.
Кроме того, при определенной настойчивости можно было получить чек на новые кроссовки, электротовары или одежду в каком-нибудь ужасно дорогом и бестолковом магазине, топ-менеджером которого является зять важного армейского генерала. В конце концов, даже такие вопросы, как облегченный режим службы и разрешение на работу тоже делается через мошаке-таш. В общем, как я сказал, девочки пользовались успехом.
Я уже получил и оформил весь пакет необходимых выплат, а перспектива давиться в очереди ради новых кроссовок или талона на покупку маечек с блестками меня совершенно не привлекала. Поэтому, приняв душ, я отправился на прогулку по базе. Боря из первого отделения привлек мое внимание.
– Давно в Израиле?
– Год как, – на его лице по отношению ко мне читалось осуждение, – зачем ты устроил этот спектакль днем? Девчонки просто делают свое дело.
– Ты про что?
– Занятия по маскировке.
– Боря, уж извини, но мазать морду грязью и втыкать в уши веточки аки Шрек... К чему? И так ясно, что все это бойскаутский отряд. Большая часть из нас проведет дни своей службы где-то на складе, вдали от боестолкновений. А те, что попадут в боевые войска, пройдут суровую интенсивную подготовку, которая будет иметь мало общего с нынешней маетой.
– Девиц жалко.
– Да хуй с ними. Мне китов жалко... Ты в Союзе кем был? Не ментом случайно?
Странное дело: Советский Союз уже мертв двадцать лет, но эмигранты все еще оперируют этим названием, даже те, что и рождены-то уже были после его развала.
– Да, в кисловодском ОВД работал. Как ты узнал?
– У тебя на лбу написано.
Если большинство русских в нашей роте мне просто хотелось удавить, чтобы они не позорили меня тем, что я говорю с ними на одном языке, то Боря внушал неподдельное уважение. Понимая, что все, чем мы занимаемся, по большей части игра, он, тем не менее, всегда был впереди, не спорил и не ставил в унизительное положение командирок, делал все так, словно это имело смысл. Хотя какой уж там смысл!? Что нового о боевой подготовке и принципах ведения боя могли рассказать зеленые девчонки парню с двумя боевыми командировками в Чечню за плечами?
Боря был тем парнем, про которых мой дед говорил: «Он хороший, слишком хороший для этого мира».
Будучи на четвертинку или восьмушку евреем по крови, он был абсолютно русским православным человеком, выросшим на юге России. Его родители уехали в Израиль, бросив своих детей на попечение старшего сына. Все трое братьев, включая младшего Бориса, служили в милиции и заботились о сестрах. У Бори была странная мечта – закончить университет. А вот знаний не хватало. В России деньги компенсируют любые ваши недостатки. Если у вас есть «бабки», вы с легкостью защитите докторскую диссертацию по математике, даже если не в состоянии решить квадратного уравнения и понятия не имеете, чем простые числа отличаются от комплексных. Что уж там говорить про диплом о высшем образовании! Я не знаю, почему после третьего курса у Бори не хватало денег, чтобы заплатить за очередную сессию на вечернем отделении. Может, ментам в Кисловодске мало дают на лапу, а может, Боре совесть не позволяла брать, как всем. Но, взяв академку и уволившись из ментовки, он приехал в Израиль на год с одной лишь целью – тяжелым трудом на стройках заработать денег на оплату университета и взятки преподавателям.
Как вы уже, конечно, поняли, это была только присказка к судьбе Бориса. Сказка впереди. В своем повествовании Боря был довольно путаным и непоследовательным. Как простой русский парень, которому невдомек разбираться с банковскими документами, он не стал открывать себе счет. Он просто хотел работать, а зарплату ему переводили на папин счет, где он ее и предполагал накапливать. Год прошел в трудах и стараниях, вопрос встал ребром – пришла повестка в армию, и нужно было или возвращаться в Кисловодск или призываться. И Боря пришел к отцу за деньгами. Но папа, сделав скорбное лицо, объяснил, что то ли брат, то ли сват, то ли умер, то ли женился. Короче, Борины деньги он истратил, и собирался бы сынок в армию. Между ними произошла ссора, родители выгнали сына на улицу, и в ожидании призыва он слонялся по друзьям.
Призыв не сильно облегчил его положение. На выходные солдат отправляли по домам, а ему идти было некуда. Более того, так как формально родители в стране, ему не дали статуса солдата-одиночки. Положение его было отчаянным.
– Боря, но ты это все объяснил мошаке-таш? Требуй статуса одиночки!
Боря вздохнул, южный акцент с мягким «г» придавал его словам особый колорит:
– Да меня вызвали на комиссию. Знаешь, сидят вокруг тебя, глядят и вопросы неприятные... В общем, не стал я от своих отрекаться.
Отрекаться! Он был сильно обижен на родителей, но ситуация на комиссии воспринималась им ничем иным, как предательством своей семьи, отречением. Его душа идеалиста не могла смириться с унизительной процедурой. Выносить обиды перед посторонними, заявлять людям в погонах о разрыве отношений, отрекаться от своих родителей в обмен на материальные блага... Для других это был лишь спектакль, для него – недопустимая сделка с совестью.
– Илья, а ты бы отрекся от своих?
– Отрекся ли бы я от папочки, если бы он спиздил мои деньги? Что ты... я бы просто голову ему строительным молотком расхуячил!

[TuMan]

Итак, тебе 24. Тебя не смущает, что многие твои армейские командиры будут младше тебя?

Точно-точно. Прям себя узнал.
Тоже призвали в 24.
Молодые смотрели как на дедушку всех революций вместе взятых.
Но уважительно. А офицеры - нейтрально.
Армейские психиатры, кстати, попадались вполне вменяемые.

[hennessy-polka]

Хороший слог, спасибо, читаю с удовольствием. Надеюсь, и дальше будет не хуже!

[ElenaSevenard]

Спасибо. Попробую фото у сына выпросить.

[aksel69]

Хорошо написано
Я попал в такую же ситуацию, правда 1992 году . Это был один из первых "русских" призывов . Нас набралось около 100 человек , правда уже прошедших СА . Не думал , что и в 2006 году , все так и осталось .

[ElenaSevenard]

Это был один из первых "русских" призывов .

А там-то, как написано, была "сборная солянка" со всего мира. В этом-то и прикол

[aksel69]

Я поправлюсь , нас было около 100 "русских" из 150 человек , то есть и американцы , и ЮАР , Аргентина , Колумбия, Новая Зеландия и.т.д. тоже были представленны
Кстати насчет Ашкелона немного утрированно - Аквапарк ( хоть и деыствительно облупившийся) действует , да и заколоченных будок нет , а рынок был закрыт , потому что построили новый
" Машак Таш" - " мефакед ше ло кацин " - командир , но не офицер , самые безъобидные создания в армии
У нас был прикол почище , что все " русские" уже прошли обкатку советской армии , и у нам весь этот "тиранут" больше напоминал "Зарницу" .
Но как ни странно - нам это понравилось , я потом долго встречал на сборах ("милуим" - 24 дня в году и так 18 лет пока не списали ) своих "однополчан"

[ElenaSevenard]

Кстати насчет Ашкелона немного утрированно - Аквапарк ( хоть и деыствительно облупившийся) действует

Может, снова заработал? Мы, когда к сыну приезжали, не видели.

[aksel69]

Может, снова заработал? Мы, когда к сыну приезжали, не видели.

Извините за офф-топ
Существует парк очень давно, но работает сезонно. Он не большой, но есть свои изюминки.
Парк работает каждый день, кроме субботы с 9 утра и до 16.30 вечера

[ElenaSevenard]

Классно! Жаль, что мы там не побывали. Мы были в разное время (новогодние праздники, конец мая-начало июня, октябрь) - все было закрыто

[ElenaSevenard]

В тот четверг я впервые осознал, что размер имеет значение: у нас еще было минут двадцать безмятежного сна до подъема, но, кажется, никто, кроме самых непробиваемых, уже не спал. На площадке под нашими окнами строился взвод девчонок, прибывших прошлым вечером. Все черные, как на подбор.
– Три секунды готовности для командира! Три секунды – готов! – орала, срывая горло, принимающая построение негритянка, нарушая сон всего нашего корпуса.
– Да заткнись, сука!
– Бляди! Еще полчаса до подъема!
– Тихо, дуры! – летело из окон на всех языках мира.
У меня была, пожалуй, самая понтовая койка. Конкурировать со мной мог лишь Славик, который отвоевал для себя одного двухэтажную кровать, но она была в углу. У меня же вдоль стены на уровне койки располагалось окно. И перед сном, свесившись на улицу, я мог насладиться свежестью горного ветра и засмолить сигарету. Из недостатков был Кайл на втором этаже, впрочем, по ночам, когда меня мучила бессонница, это было скорее плюсом. Я мог вдоволь поиздеваться над ним, втыкая ему в задницу булавки и тотчас прикидываясь спящим.
Потеряв надежду доспать положенные мне полчаса, я высунулся в окно и закурил. Закончив построение, девицы приступили к утренней зарядке, состоящей из нехитрых упражнений. Под размеренный счет командирки они прыгали на месте, хлопая руками над головой. Одна из них, цвета молочного шоколада, с роскошной шевелюрой, подпрыгивала, прижимая руками грудь.
– Хлопай руками над головой!
– Как, мефакедед? – задача действительно была не из легких. Огромные сочные сиськи колыхались в такт каждому движению. Здесь я мог бы дать пятистраничное описание этих великолепных грудей, сравнивая их со спелыми вкусными дынями. Но дынь такого размера я в своей жизни не видал. Затягиваясь утренней сигаретой, я наблюдал будоражащую воображение картину. При каждом ее приземлении волны, словно вырвавшись из самых темных уголков мужских фантазий, сотрясали тело красотки от самых щиколоток, пробегали по аппетитным ляжкам, заставляя колыхаться объемную, источающую невероятный эротизм задницу, просачивались сквозь тонкую талию и, затухая где-то на сосках, подбрасывали упругие девичьи титьки к небу. Все железы моей внутренней секреции качали гормоны в кровь, как турбины Саяно-Шушенской ГЭС. Судьба была ко мне благосклонна. В послеобеденный перерыв, когда я расположился на травке, накрыв лицо панамой, ко мне подошла группа шоколадных девчонок.
– Почему ты в шортах?
– Это не шорты. Это штаны, просто очень короткие.
– Они же женские!
– Да, штаны женские, но под ними серьезный мужик!
Отвечая на заигрывания, я приподнял панаму. Солнце било прямо в глаза, засвечивая лица, но этот контур! Это была она. Ее сиськи заслоняли небо и, обрамленные всполохами солнечной короны, отбрасывали на меня тень, подобную той, что отбрасывает луна во время полного солнечного затмения. Ее звали Уорки. Впрочем, первый контакт оказался смазанным. Наше общение было прервано, командиры срочно собрали нас в классе. Конечно, не по причине начала войны, а по причине воровства в нашей роте. Ох, уж эта болезнь двадцать первого века! Гаджеты с видеосвязью, скоростным выходом в интернет и сенсорными дисплеями... Бедные наши дети! Скорее всего они даже не будут знать, как это – «подрочить письку в душе», для этого будет специальная кнопка в IPhone. Я никогда не понимал подобного увлечения и пользовался простейшими аппаратами, содержащими только две функции «звонить» и «не звонить». Мне казалось, что все эти навороченные вибраторы в действительности нужны только брокерам и трейдерам с Уолл Стрит, чтобы всегда быть в курсе котировок и секунда в секунду получать сообщения с новостных лент. И знаете, что самое смешное? Сейчас моя работа связана именно с этим, торговлей контрактами драгметаллов на ComEx, а мой телефон содержит все те же две функции. Более того, я не смотрю новостей, не подписан ни на одну ленту, у меня по-прежнему нет телевизора, и я люблю цитировать бесподобного Герхарда Кастнера в вольном переводе с немецкого: «Мой компьютер такой старый, а соединение такое медленное, что, пока загружаются мои чарты, я успеваю подрочить. Иногда дважды».
Навороченная игрушка пропала у одного из солдат. Имени его не помню, я звал его Фокс за внешнее сходство, хотя ему бы больше подошло Ренард на французский манер. Свой гаджет он оставил в казарме заряжаться, а после обеда обнаружил, что тот исчез. Его отделение состояло почти сплошь из русских, что усложнило бы задачу поиска, если бы не одно «но» – существование Давида, отвратительного гопника в самом мерзостном воплощении, который служил с Фоксом в третьем отделении и, конечно, был первым подозреваемым. Командирки обыскали его вещи, но ничего не нашли. Гориллоподобному «кавказцу» надоело томиться в душном классе, пока тянется разбирательство.
– Джамаль, ты куда?
– Я хочу поговорить с Давидом.
– Его вещи обыскали, успокойся и сядь! – но Джама игнорировал командирку так, как седьмой флот США игнорирует пиратский баркас.
Огромный человечище с шароподобными плечами, нереального размера бицепсами и харизматичным горским профилем приобнял тщедушного Давидика.
– Кто-то украл телефон. Может, спрятал где? Ты пойди, поищи. И возвращайся через десять минут.
Конечно, если бы Давид послал его, то никто не стал бы ломать ему ноги и выносить мозги о дверной косяк. Но харизма Джамаля была такой, что его слова действовали почти гипнотически. Через десять минут Давид пришел с телефоном и дешевой историей о том, что он нашел его за пожарным гидрантом, где некий "злоумышленник" его и спрятал.

[ElenaSevenard]

Парочка иллюстраций:

- с мефакедед

- забавы америкосов

- цевет

[ElenaSevenard]

В четверг вечером мы все уже собирали вещи и строили планы на выходные. Мне позвонил Женька – приятель из Ашкелона.
– Да, Женек, ты купил?
– Нет, не купил, и я не успею в Иерусалим, съезди завтра утром, у тебя же будет время.
– Блин, живем в Ашкелоне, где в каждом доме травой барыжат, а ездим в Иерусалим! Ладно, я завтра все организую, но, черт возьми, нужно ашкелонского барыгу надыбать.
– На следующие выходные будет. За нас человек поговорит.
В пятницу я довольно быстро добрался до Иерусалима, решил свои проблемы, и у меня еще оставалось время встретиться со старым знакомым Эдиком, довольно интересным типом, с которым я познакомился на курсах иврита до того, как переехал в Ашкелон.
Эдик родился и вырос где-то на юге России, рано женился на еврейке, но семейная жизнь начала разваливаться из-за любовного треугольника, где третьим был героин. Парень стремительно проваливался в наркотическую пропасть, и его жена предприняла отчаянную попытку спасти семью: положила мужа на курс детоксикации, а сама собрала вещи и подала документы на выезд в Израиль. Из наркодиспансера они сразу направились в аэропорт. Тогда ей казалось, что это ее единственный шанс вырвать мужа из его наркоманского окружения, депрессивной среды и друзей-барыг, которые непременно привели бы к срыву. Новая страна, новые друзья, новая жизнь с чистого листа. Они поселились в Хайфе. Но счастье их было недолгим, поскольку везде, где продается Кока-Кола, продается и героин. Были еще несколько лет борьбы, курсов реабилитации, периоды ремиссий и новые срывы. Эдик все глубже проваливался в бездну, обрастая гепатитом С и прочими наркоманскими болезнями. Жена, его ангел-хранитель, сдалась, не имея более сил к сопротивлению. После развода, оставшись один на один со шприцем, он быстро скатился к жизни на улице, переходя на все более дешёвую синтетическую дрянь. Спал на земле, укрывшись от дождя старым матрасом, питался из помойки и тихо умирал. Таким его подобрали миссионеры какой-то христианской секты. Излечившись от наркомании, свою жизнь Эдик посвятил служению Христу. За угол и кусок хлеба он трудился все дни напролет, помогая старикам и нуждающимся, делая самую черную работу в реабилитационных центрах, и прерывался только на молитвы.
– Эдик, и как ты завязал? Что, вот так вот, молитвы распевая, переломался и все?
– Я не переломался и не завязал. Я молился, и мои братья молились вместе со мной. Иисус меня исцелил от наркомании, от гепатита. Меня даже не ломало, я почувствовал его прикосновение, и все прошло.
– Круто тебя от молитвы попустило.
– Илья, ты можешь смеяться, – Эдик со смирением матери Терезы сносил мои колкости, кротко и доброжелательно продолжая наш диспут. Но я вновь и вновь пытался вывести его из равновесия с той неукротимой энергией, с которой шкодливый подросток пытается сломать замок на папином ящике, где хранится порнуха.
– Конечно, я буду смеяться. Дикий бред про парня, который пешком ходил по воде две тысячи лет тому назад, а теперь вот переквалифицировался в нарколога. Жаль, что не в онколога. Сколько раковых больных умирает каждый год, и минимум половина из них просит у него исцеления. Какая досада, что Иисус не выбрал другую специализацию в мединституте!
– Иисус исцелил меня, исцелил от наркомании, исцелил от гепатита, – твердил Эдик.
– Гепатит в ремиссии. А, кроме того, я, вообще, не верю ни в СПИД, ни в вирусный гепатит. Эти мульки придумали фармацевтические компании, чтобы деньги скачивать с государства и травить африканских детей токсичными препаратами.
– Ты не знаешь, что такое наркозависимость, ты не можешь говорить.
– Эх, Эдик, я могу говорить. Я тоже наркоман. Только мой наркотик не героин, а женщина. И так же, как ты побежал в Израиль от героина, я спасался от нее.
– Зачем ты сравниваешь любовь и героин?
– А в чем разница? Эйфория в момент употребления, физическая и психологическая ломка в момент отказа от «препарата» и чувство притяжения вперемешку с ненавистью всю оставшуюся жизнь.
– Героин зло, а любовь – это стремление нашей души: любовь к господу, друг к другу. Это то испытание, которое послал тебе Бог. Впусти Иисуса в свое сердце, и ...
– Ага, я впустил женщину в свое сердце, она такой погром там учинила! Оставь Бога, все прозаичнее: титьки у нее пахнут так же, как грудь моей матери, от которой я кормился, или писька ее источает гормон, который выводит мою лимбическую систему из равновесия. Объяснений может быть много.
– Истинная вера избавляет от страданий.
Где-то в глубине души я завидовал ему. Он был обезболен от любых душевных терзаний, как пациент в глубокой коме.
– Истинная... и где истина? Посмотри на любую из христианских религий. Что общего она имеет с тем, что написано в библии? Сколько я слышал этих историй о том, что кто-то молился Деве Марии об избавлении от бесплодия и зачинал вскорости, просил о богатстве и получал его, просил избавить от недугов и выздоравливал. Но также я читал о том, как греческие моряки в минуту отчаянного шторма возносили молитву Посейдону, владыке морей, и были спасены. Проблема в том, что те, которые молились, но утонули, не представили своих свидетельств. Не думаю, что излеченных Христом наркоманов или раковых больных больше, чем тех, которые никому не молились, но просто завязали или неожиданно выздоровели. Дерьмо случается, но иногда происходит и что-то хорошее.
– Илья, но ты ведь не атеист?!
– Нет, я не атеист. Потому что атеизм – это тоже вера и она тоже иррациональна, ведь шансы существования Бога пятьдесят на пятьдесят. Уверенно можно сказать лишь то, что любая из предложенных религий не выдерживает никакой критики.
Пару часов общения с «матерью Терезой» более чем достаточно для моего мозга. Некоторые атеисты склонны соглашаться, что религия несет некий положительный заряд в общество. Но по мне это, конечно, глупость. Религия – это самая деструктивная сила социума. Мы живем в мире двойных стандартов и чудовищных химер. Фашизм был предан суду в Нюрнберге. Но стоит только открыть глаза и посмотреть вокруг - люди не равны! Конечно, всем цветам цвести, но перечислите мне великих цыганских физиков, сомалийских математиков, вспомните, какие грандиозные открытия в области медицины, робототехники, механики были сделаны за последнюю тысячу лет афганцами, малийцами или туарегами. У детей алкоголиков дети редко становятся академиками, и науку генетику уже, кажется, никто не оспаривает. Когда речь идет о скаковых лошадях, родословную рассматривают под микроскопом, чтобы коэффициент инцеста не превышал двух процентов, иначе это – брак. Такая лошадь не побежит! А на Ближнем Востоке женятся на своих кузинах как минимум последние полтысячи лет, и мы делаем вид, будто качество сирийских машин хуже, чем качество немецких по непонятным причинам. Так устроен мир – одни люди умнее, другие глупее. Одни нации более интеллектуальны, другие менее, одни подвержены раку кожи, другие – практически нет. Одни проектируют космические шаттлы и постигают тайны далеких галактик, другие пять раз в день целятся задом в небо и взрываются в аэропортах в надежде на семьдесят девственниц.
Религия же санкционировала куда больше убийств, войн и геноцидов, чем коммунизм и фашизм, вместе взятые. На тысячелетие остановила прогресс и развитие в мире, сжигая на кострах ученых и мыслителей и совершая тем самым преступление против всего человечества. Более того, продолжает делать это сейчас, протестуя против исследований по клонированию человека. В действительности, даже птицы склонны к мистицизму, что уж там люди! Эксперимент Скиннера в 1948 году доказал это: в клетки с голубями электрические кормушки подавали корм в случайном порядке со случайными интервалами. Так вот, каждая из оголодавших птиц выработала свой ритуал, зафиксировав случайные совпадения. Одна в левом дальнем углу исполняла «танец дождя», другая мотала головой и хлопала крыльями, строго обращенная на север. А люди бьют в бубен, чтобы изгнать эпидемию чесотки, таскают по улицам статую Девы Марии на своем горбу, чтобы исцелила от радикулита или раскачиваются возле стены, чтобы пошел дождь.
Современная религиозная философия пытается актуализировать и модернизировать всю эту допотопную чушь с высоты горизонта нынешнего развития. Но это все равно, что пытаться вписать концепцию плоской земли, лежащей на трех слонах, в гелиоцентрическую модель солнечной системы.

[ElenaSevenard]

Наконец, добравшись до дома, я рухнул на кровать. Самая большая моя проблема в армии заключалась в том, что я с трудом терплю людей. Они меня раздражают, а в казарме я пять дней был вынужден жрать в коллективе, спать, ссать и мыться. Везде голоса, дебильные шутки, фразы и убогие мысли...
Возвращаясь домой на выходные, я первым делом обкуривался до состояния зомби и, упав на кровать звездочкой, часами слушал тишину в одиночестве.
Хотя, конечно, наш распорядок на базе был много гуманнее, чем во многих армиях мира. Вечером после душа оставался час – полтора свободного времени погулять и насладиться свежестью горного вечера, а, кроме того, устав израильской армии не позволяет нарушать права верующих. Командиры обязаны предоставлять время для утренней, дневной и вечерней молитвы в армейской синагоге. Конечно же, я этим правом пользовался в полной мере. Кроме прочего кипа на голове освобождала от обязанности бриться, что избавляло меня от необходимости толкаться возле зеркала по утрам. Что касается молитв, то дневную и вечернюю я предпочитал игнорировать, так как отведенное на них время было и так свободным для всех. Но вот утреннюю, самую главную и самую длинную, я никогда не пропускал. Дело в том, что после утренней зарядки, все религиозные солдаты шли в синагогу, а нерелигиозные – пидорасить казарму. После уборки их ждал завтрак, а затем общее построение. Придя с зарядки, я брал с собой сверток молельной утвари – талес, тфилин, молитвенник – шел за синагогу, садился с обратной стороны, доставал пакет с травой, скручивал себе пару здоровенных косяков и обкуривался до тех пор, пока «не начинал слышать» голоса Всевышнего. Главное было, не забыть капли для глаз, дабы меня не спалили, ведь за употребление дури в армии можно было загреметь в военную тюрьму на полгода. С молитвы я возвращался всегда самый последний, за что мне часто попадало от командирки, но со всей серьезностью я объяснял, что в молитве важна истовость, глубина, и совершенно не приемлемо пробубнить текст как скороговорку, ибо молитва – обращение к Господу, Владыке нашему. После отправления духовных нужд я не спеша шел в столовую, которая к тому времени была уже пуста. Без лишней суеты набирал себе фруктов: яблочки, груши, киви и бананы, готовил себе фруктовый салат на завтрак и распивал кофе, изо всех сил растягивая время. Главной моей целью было опоздать на общее построение. Я его ненавидел. Как я уже говорил, взводное построение было сущим балаганом. Можете себе представить, как выглядел ротный хэт, состоящий из трех взводов или двенадцати отделений. Командирки носились как ошпаренные, но проще было заставить построиться в парадную шеренгу стадо баранов под экстази, чем нас. Я всегда был слишком обдолбан, чтобы участвовать в этом шоу под палящим солнцем. Обычно минут через пятнадцать после того, как становилось ясно, что наши командирки не в состоянии обеспечить построение, подключались «самолетки» – взводные сержантессы. Общими усилиями им удавалось построить половину солдат, и уже после этого в ход шла тяжелая артиллерия: наша ротная сержантесса – Расап, девица невысокого роста, с внешностью шамаханской царицы. Настоящая дикая кошка, чрезвычайно яркая и сексуальная. Казалось, что еще немного, и из ее черных, глубоких, как Марианская впадина, глаз от злости начнут бить молнии, а безупречно красивое и властное лицо озаряли вспышки гнева и ненависти, которые привели бы в оцепенение даже дивизию СС «Мертвая голова». Сказать, что она выглядела эффектно в облегающей форме с М-4 через плечо – это не сказать ничего. Даже «Зена - королева войнов» в черном кожаном белье с трехметровым хлыстом потерялась бы рядом с ней. Затем к нам выходила наша старлейка, объявляла программу на день, пара лучших солдат торжественно поднимала флаг, и все дружно пели гимн Израиля. Чтобы избежать этого патриотического спектакля, я тихо шкерился в столовке. Однажды, пока все пели «Атикву», я осторожно пробрался в комнату положить молитвенник в сумку и заглянул в туалет. То, что я там увидел, дорогого стоило. После утренней уборки командирки всегда проверяли порядок. Пол, окна, туалет - все должно было находиться в идеальной чистоте, а одеяла сложены особым образом. Чтобы не париться по утрам, я имел второй комплект одеял, которые уже были сложены и прошиты степлером. А после построения чистоту в казармах проверяли офицеры. Если им что-то не нравилось, наши командирки получали по мозгам. Так вот, заглянув в туалет, я увидел, как моя командирка, брезгливо надев на руку целлофановый пакет, копошилась по локоть в говне. Очевидно, после того, как порядок был проверен, кто-то из солдат забежал в туалет и насрал мимо унитаза, а поверх набросал бумагу. Справедливости ради скажу, что у меня нет никаких сомнений относительно географической принадлежности этого солдата. То, что это сделали не америкосы и не французы, можно говорить с уверенностью. Я знаю только одну страну, к слову сказать, занимающую одну шестую часть суши, где народ так любит нассать и насрать куда угодно, но только не в унитаз. Когда наша дунька обнаружила кучу, то решила быстренько, пока идет построение смыть из шланга говно, но бумага размокла и забила сливной желоб.
– Илья, почему ты не на построении!
– Ну, на тебя в такой момент смотреть гораздо веселее. И я знаю, о чем ты думаешь – даже не мечтай!
– Илья!
– Нет, нет, нет, прости, мой командир, мне нужно бежать. Я еще успею на поднятие флага.
– Илья, ну помоги мне, пожалуйста! Я тебя прошу.
Эх, вот бы таким тоном в русской армии сержанты с солдатами разговаривали!
– Ладно, при одном условии. Я сейчас все сделаю, но ты даешь мне слово, что больше никогда не будешь доставать меня по поводу уборки.
– Хорошо.
– Не хорошо, а дай слово.
– Илья, даю слово, больше не буду приставать к тебе по поводу уборки.
– Выйди вон и закрой за собой дверь.
Вообще русские крайне болезненно реагировали на приказ убираться в туалете, а кавказцы напрочь отказывались мыть сортиры, видя в этом что-то недостойное своей благородной персоны. На удивление, чем из более грязной и вонючей страны эмигрант, тем больше у него понтов относительно своего достоинства. Что, собственно, не удивительно: если все везде срут, и никто нигде не убирается по причине сияющей гордости, то страна эта скоро будет похожа на Дерьмостан. Я, конечно, не испытывал никаких предубеждений против мытья сортиров, мне просто было лень.
– Держи пакет. Надень его на руку.
Помню, как однажды навещал отца на Майорке, он готовил куриные крылья на вишневых углях у себя в саду. Я пожаловался, что мне нравятся крылышки, но я не люблю их есть, потому что не люблю пачкать руки. Отца тогда как раз недавно выпустили из немецкой тюрьмы, где он находился по обвинению в налоговых преступлениях. Вечером он подозвал меня:
– Пойдем, – и завел в туалет.
– Что это?
– Это мое говно. Специально не смыл. Понимаешь, он положил мне руку на плечо – жизнь такая штука, не всегда удается пройти по ней в белых перчатках, не запачкав своих ладоней.
– Да, да папа, я тебя понимаю.
– Понимаешь? Хорошо...бери говно в руки и жамкай.
– Что?
– Жамкай двумя руками, урод! Курица ему не нравится, видите ли...

Я окинул взглядом говнолужу в углу, и посмотрел на протянутый мне пакет.
– Иди уже отсюда, сам разберусь.
Закатав рукава, я сунул руки в говно и выгреб из желоба ком. После короткой уборки я тщательно вымылся и посмотрел на себя в зеркало.
– Папаша, ты бы мной гордился!
Кстати, слово свое командирка сдержала и больше меня не трахала тем, что я сбегаю с уборки.

[ElenaSevenard]

С построения парни пришли взбудораженные. Всем объявили, что в конце недели нас ждут первые стрельбы. Народ пребывал в приподнятом настроении, предвкушая предстоящее событие: ну, наконец, дадут вдоволь пошмалить из автоматов. Днем, в отведенные для занятий часы, нам читали лекции о правилах поведения на стрельбах и заставляли сдавать письменные экзамены идиотского содержания в духе:
«Можно ли целиться заряженной винтовкой в затылок товарища?»:
а) можно
б) нельзя
в) можно, но только если он в каске.

По вечерам, когда мое время совпадало со свободным временем Уорки, я мог вдоволь наиграться с ее «баскетбольными мячами». По иронии, наиболее удобным местом была именно баскетбольная площадка. В это время она была всегда пустынна и не освещена. Правда, однажды, завалившись туда с моей грудастой негритяночкой, я застал картину, сильно меня удивившую. Расположившись в углу америкосик Адам из нашего отделения методично трахал русскую блондинку из другой роты. За все время службы я ни разу не слышал его. Он вел себя как тень, всегда молчал, за весь срок службы я так и не услышал не то что слова от него, даже звучания его голоса, и, кроме всего прочего, все мы были уверены, что он гей, но, как выяснилось, ошибочно. Для меня так до сих пор и не ясно, как можно развести девицу на секс без единого слова, но, очевидно, что можно. После этих моих вечерних мероприятий я не всегда успевал сходить в душ до вечернего построения. А сразу после следовал отбой.
– Почему у тебя рот блестит? – Джамаль хлопнул меня по плечу.
– Эти черные девочки такие влажные...
– Тьфу, мерзость, – Джама скривил лицо – в кипе ходишь, тоже мне религиозный, а сам пизду лижешь.
Будучи суровым горцем, Джама, конечно, не понимал подобного баловства.
– Ну, ермолка мне не мешает, и, кроме того, где в Торе ты видел заповедь: «Да не возлижи пизды ближней своей»?
– Фу, ты мне на неделю вперед аппетит испортил.
После отбоя я взял полотенце и отправился в душ. Не успел я намылиться, как в дверь душевой постучала дежурная по корпусу, услышав шум воды. В ее задачи было следить за порядком после отбоя и не позволять солдатам бродить в отведенное для сна время, а также принимать душ или приводить девчонок.
– Илья, немедленно иди спать.
– Десять минут.
– Никаких десяти минут! Немедленно выходи.
– Ты действительно этого хочешь? Я как раз только яйца намылил.
– Но ты не можешь принимать душ после отбоя.
– Почему это Дани может, а я не могу?
– У Дани есть проблема! Ему можно.
У Дани из Колумбии было на самом деле много проблем. Он сильно хромал на обе ноги, но этим его проблемы не ограничивались. Потому что, кроме прочего, он был больным на всю голову идиотом, при этом, однако, очень забавным, симпатичным и с отменным чувством юмора. Он стеснялся принимать душ вместе с остальными, и поэтому не мылся вовсе. В условиях израильского лета уже на второй день он вонял, как стадо горных козлов. Ребята из его отделения уже не могли ни спать с ним в одной комнате, ни находиться рядом на построении. Они умоляли сержантессу загнать его в душ, после чего он получил персональное разрешение мыться в одиночку после отбоя.
Дежурная продолжала колотить в дверь:
– Илья, ты должен принимать душ в отведенное время!
– Я не могу, мефакедед, я тоже стесняюсь мыться при всех. У некоторых солдат такие большие пенисы, что мне просто стыдно встать рядом.
– Илья, прекрати, у кого большие пенисы?
– Ну, например, у Леши он просто огромный.
– Какого Леши?
– Леши из третьего отделения. Постой, а тебе это зачем знать?
Мефакедка прикусила язык.
– Замолчи, и немедленно выходи, я ничего не хочу знать о пенисах.
Стеснения мне, конечно, были не ведомы, однако, действительно, я задавался вопросом несправедливости жизни. Леша из третьего отделения был редким чмом. Худющий высокий парень, ручонки которого свисали с плеч, словно ниточки, и с такими же тощими ножками, он непрерывно ныл и жаловался всем и каждому на все подряд. Рот его не закрывался ни на секунду, он без остановки нес какую-то несусветную чушь и вызывал у любого нормального человека чувство острого раздражения. Конечно же, дать такому нытику могла только вконец отчаявшаяся девица и только в час страшного суда, когда надежды больше нет, а завтра не наступит никогда. И вот, словно в насмешку от Бога, он получил елду, при виде которой сразу же вспоминался бессмертный герой одноименной поэмы Лука Мудищев:

«...У жеребца и то короче!
Ему не то что баб скоблить,
А, будь то сказано не к ночи,
Такой елдой чертей глушить...!»

Выбравшись из душа, я получил небольшой словесный нагоняй, но этим собственно в «Михвей Алоне» все и заканчивалось.

[Old George]

Елена!
Умоляю, только не прекращайте писать...
Зачитываюсь...)))

[ElenaSevenard]

Умоляю, только не прекращайте писать...

Тогда ловите следующую порцайку

[ElenaSevenard]

Подъем следующим утром мне дался особенно трудно, так как состоялся он раньше обычного. Весь день до глубокой ночи нам предстояли стрельбы. Полигон представлял собой небольшую равнину, окруженную со всех сторон горами, до него было около часа пути пешим ходом по козьей тропе. Приготовления к стрельбам были ужасно долгими. Своей очереди к огневому рубежу я ждал два с половиной часа, но не пострелял и двух минут. А после этого были еще многие часы томительного ожидания ночных стрельб. Полевой обед представлял собой печальное зрелище, да плюс ко всему, из-за моей ненависти к очередям и толкучкам я подошел на раздачу последний, когда из всей жратвы оставались лишь пятилитровые банки с оливками, которые я терпеть не могу. Разозлившись, я плюнул на обед, и, отойдя от полигона метров на сто, расположился в тени раскидистого куста. Разложив перед собой коробочку с ганжой, флягу и курительные принадлежности, я встрепенулся, услышав шаги:
– О, ты тут чо, срешь? – удивился Олежка, увидев меня.
– А похоже?
– Угостишь парой затяжек?
– Только говори потише, – я открутил у фляги крышку и прикрутил вместо нее другую, в которую были врезаны воронка и горлышко для выхода дыма.
– Ого, у тебя какая система! Ты что прямо через армейскую флягу куришь? Сам такую систему собрал?
– Да.
– А где ты крышку взял?
– Спиздил флягу и снял с нее крышку.
– Вот, блядь, ты у меня ее спиздил! У меня фляга на прошлой недели пропала.
– Я ее спиздил, Олег, не у тебя. Но, возможно, у тебя ее спиздил тот, у кого спиздил я, а может, и тот, у которого спиздил тот, у которого спиздил тот, у которого спиздил я. А может, цепочка была еще длиннее.
– Ну, ты и жидовская морда, Илья! – не унимался Олежка.
– Ты мой гашиш куришь и еще жидовской мордой меня называешь? Уж не мне тебя, хохла, учить! Спизди флягу еще у кого-нибудь, и все дела.
– Да я уже спиздил себе флягу и еще две про запас на всякий случай, но просто неприятно как-то.
Вообще, кроме уже описанного случая с телефоном, воровства личный вещей в роте не было, но за армейской экипировкой вроде каски, панамы, фляги нужен был глаз да глаз. Естественно, все, что могло быть потерянным, регулярно терялось, и вместо того, чтобы сообщить об этом нашей самелет, парни предпочитали - как бы это сказать? - одалживать эквипмент у товарищей.

В томительном ожидании ночных стрельб, час за часом, я все глубже погружался в конопляную бездну. Мое тело, охваченное невероятной слабостью, растеклось, словно кисель на земле, но сознание парило в созвездии Малой медведицы, когда я услышал мерзкий голос нашей мефакедед, возвещающий очередь четвертого цевета занять огневые рубежи. Вскинув винтовку, я ткнул стоящего рядом Мирослава в бок.
– Слава, куда стрелять-то? Я же ни хера не вижу! Темень кромешная.
– Илья, найди прицел на фоне светлеющего неба, и плавно опускай ствол в направлении мишени.
Но у меня перед глазами плыли круги и желтые пятна, возникающие из ниоткуда на фоне непроглядной черноты.
– Какой, к черту, прицел!
Слава взялся рукой за ствол моей винтовки и направил ее в темноту.
– Стреляй туда и не размахивай ружьем, тогда все останутся целы.
«Огонь!» – раздался крик лейтенантши, и вслед за остальными я высадил все патроны в неизвестность. Конечно же, моя мишень была девственно чиста, ни единого попадания даже в картон. Но это было уже не важно. Все, что меня волновало теперь, это то, как вернуться на базу, преодолев во мгле горную тропу и не сломав себе ноги.

[Old George]

Тогда ловите следующую порцайку

Спасибо, уже поймал

[ElenaSevenard]

Завершалась очередная неделя в Михвей Алоне. Но я все еще не воспринимал себя в армии, а ощущал эдакой Алисой, попавшей в кроличью нору. Меня окружал дикий сюрр, где все поставлено с ног на голову, а реальность больше похожа на фантазию безумного гения. Казалось, я сделал шаг и провалился с головой в полотно «Великий мастурбатор» Сальвадора Дали.
Еще семь дней долой, и привычные сборы: автобус Михвей Алон – Тель Авив, Тель-Авив – Ашкелон. Днем зазвонил мой мобильный.
– Але, Илья – раздался голос моего знакомого, – запиши телефон, его зовут Яша, я поговорил с ним насчет тебя, и у него всегда отменный «план».
Вечером я зашел за деньгами к приятелям, переехавшим, как и я, из Иерусалима в Ашкелон. Они попросили меня взять ганжи на них тоже, и я отправился на встречу с Яшей. Он оказался пареньком невысокого роста, еще совсем подростком, которому не было и семнадцати, немного суетным и очень дружелюбным. Я брал у него товар в первый раз, и поэтому, соблюдая некоторые меры предосторожности, он не стал передавать мне «дурь» из рук в руки, а, взяв деньги, свернутые в рулон, ушел за товаром к тайнику, оставив ждать меня в одиночестве возле заброшенной стройки.
– Слышишь, Илья, вот трава, и еще, ты просил на шестьсот шекелей?
– Ну, да.
– Так ты обсчитался, ты дал мне восемьсот, так что это лишнее, забери свои деньги.
Долбаная страна! Да как это все может существовать! Я готов был разрыдаться!
В стране, где тебя пытается нахлобучить электрическая компания, сотовый оператор, каждая кассирша в супермаркете, твой банк и поставщик газа, страна, где нужно тратить часы напролет на тщательнейшую проверку каждого счета, каждого чека, и еще уйму времени на разборки со всеми этими жуликами, о чем так метко написал Игорь Губерман:
«Здесь еврей и ты, и я.
Мы - единая семья.
И от Шаббата до Шаббата
Брат наебывает брата» -
первым честным человеком, который мне здесь встретился, оказался драгдилер, барыга из Ашкелона! Нет, определенно не волей Давида Бен Гуриона, отца – основателя, возник Израиль, но фантазией Льюиса Кэррола.
Яшину жизнь я никак не назвал бы простой. Он родился в благополучной и счастливой семье. Когда ему исполнилось шесть лет, родители переехали в Израиль, но через год мама заболела и умерла. Отец не сумел справиться с горем и начал пить, превратившись скоро в запойного алкоголика. К десяти годам Яша бросил школу и промышлял воровством, выставляя местные дискотеки на аппаратуру и торгуя крадеными мобильниками, а с четырнадцати лет стал торговать дурью, частенько влипая в скверные ситуации и опасные передряги. Тем ни менее, он вырос глубоко порядочным и честным человеком добрейшей души, на которого можно положиться и к которому «можно повернуться в бане спиной». Мы здорово сдружились и до сих пор поддерживаем связь, оставаясь добрыми приятелями.

[katso_98]

Парочка иллюстраций:

интересно почитать и посмотреть фото)
давайте еще иллюстраций!)))

[ElenaSevenard]

После очередной солдатской недели на пляже в Ашкелоне.

После очередной солдатской недели на пляже в Ашкелоне.

В воскресенье утром, а неделя в Израиле начинается именно в воскресенье, наш цевет понес первые потери. На базу не приехал Мирослав. С первой встречи наша командирка безнадежно влюбилась в Славку, но он в грош ее не ставил, коротким жестом мог опустить ниже плинтуса или поставить в глупое положение одной только усмешкой, чем и вскружил голову несчастной девчонке. Мефакедед, словно первоклашка, выражала свою любовь к нему непрекращающимися кознями, и, по все видимости, в этом преуспела. Вообще-то в израильской армии самовольное оставление места службы довольно обыденное явление, но здесь, в «Михвей Алоне», на курсе молодого бойца, это воспринималось как личное поражение командира.
– Илья, позвони Мирославу, объясни, что это не выход, я прошу тебя, – наша дурочка была почти в отчаянии.
– С чего ты взяла, что он должен меня послушать?
– Ты умный, и он тебя послушает. Позвони ему.
Я набрал Славкин номер.
– Але, привет. Что делаешь?
– Здорово! На море собираюсь. Вы там как, маршируете?
– Угу, тут наша мефакедка марширует на голове. Какие у тебя планы?
– Буду отдыхать. Завтра на опен эйр поеду на три дня.
– Ясно, когда в армию вернешься?
– На следующей неделе.
– Ну, хорошо, расслабляйся. Бай.
Командирка все это время стояла возле меня, чуть ли не заглядывая в рот и вслушиваясь в каждое слово, произнесенное на непонятном ей языке.
– Ну?
– Он приедет.
В один миг наша мефакедед просветлела, физиономия озарилось улыбкой, и она облегченно выдохнула.
– Когда?
Я взял небольшую паузу для остроты восприятия:
– На следующей неделе... Возможно.
Всего моего скромного таланта не хватит, чтобы описать ее разочарование. Каждый мускул ее лица, подрагивание век и взмах ресниц - все выражало один сплошной облом.
– Иильяяяяяяяяяяяяяя!
Она была подавлена и в этот день дрочила нас довольно вяло. В отличие от всех остальных она воспринимала за чистую монету весь этот цирк и искренне верила в свою миссию: сделать из нас сплоченную боевую единицу, а потому регулярно грузила нас ерундой о том, что цевет арба (наше четвертое отделение) всегда и во всем должен быть первым и лучшим. Девочка воображала себя бравым сержантом, учителем и наставником эдакой «девятой роты», и тут такой удар - первый случай нивкадута в роте, и где?! В ее цевете! Да, к тому же, это Мирослав, ее мучитель, ее неукротимый тигр, ее нежная любовь.
Честно говоря, без Славки было довольно скучно, к тому же приближался еврейский Новый год, а мне страшно не хотелось торчать на праздники в армии. Я стал думать, что бы мне такого симулировать безобидного, но достаточного для отправки домой, и решил, что воспаление мочевого пузыря (цистит) вполне подойдет. Вечером я оставил заявку к врачу, но на следующий день врач на базе был только до двух, я не успевал, а в четыре в медчасти осталась только дежурная медсестра. Я описал ей свои симптомы: «Бегаю в туалет каждые пятнадцать минут, больно писать, особенно в конце». Проконсультировавшись с доктором по телефону, медсестричка взяла у меня мочу для экспресс-теста на лейкоциты. Конечно, лейкоцитов в моей моче не было, и стерва- докторша передала мне, чтобы я не сидел на земле и возвращался в строй. Я был ужасно зол. Не сидеть на земле – какая сука! Ну, хорошо, я устрою тебе лейкоциты! Спустя три часа я снова пришел, заявив, что стало совсем больно и терпеть больше нету сил. Медсестра снова отправила меня писать в баночку, но в туалете я, проколов себе палец, выдавил в сосуд каплю. Когда сестра сообщила доктору, что тест-полоска показала зашкаливающее количество клеток крови в моче, врач, не на шутку перестремавшись, приказала немедленно на амбулансе доставить меня в Центральную клинику Цфата для полного обследования. Твою же мать! Я просто хотел больничный! Отправившись собирать вещи, я по дороге выцепил Алекса.
– Саня, ты когда последний раз шмалил?
– Года два назад. Я вообще бросил обкуриваться, а что?
– Героин, кокаин, ЛСД?
– Да нет, я чистый.
– Вот тебе фляга, иди ссы.
– Зачем?
– Затем, что меня отправляют на полное обследование в госпиталь. Если они сделают драг-тест моей мочи, а при полном обследовании они могут это заодно сделать, то меня отправят в тюрьму.
– Ты доктора Хауса пересмотрел.
– Саня, ссы во флягу, только промой ее тщательно с мылом.
Уже через час меня с вещами и фляжкой чужой мочи доставили в клинику. Наполнив добрый десяток баночек, благо для этого даже ширинку расстегивать не пришлось, я отправился на интервью к врачу. Доктором оказался араб, который учился, кстати, в Петербурге, и поэтому сносно говорил по-русски. Он долго меня выспрашивал, изменился ли город за последние пару лет, что происходит нового, и в конце заявил, что подозревает у меня гонорею. Я схватился за голову, отчаянно пытаясь намекнуть ему, что подобные симптомы могут быть и при воспалительных процессах мочевого канала иного рода, что у меня не было никаких незащищенных контактов, и чтобы он посмотрел на проблему шире. Но, к сожалению, я сам учился в Питере, и знаю, как происходит обучение в российских ВУЗах. Короче, никаких других болезней, кроме триппера, араб не знал, поэтому сказал, что лечить будет от него, а пока он будет ждать результатов анализов на посев, которые будут готовы уже через пару дней. И отправил меня назад на базу. Самое смешное началось позже, когда по факсу в нашу медчасть пришли результаты анализов. Они подтвердили наличие у меня с полтора десятка половых инфекций. Меня начали усилено пичкать антибиотиками, которые я складировал под языком и выбрасывал в унитаз.
– Алекс, я хочу тебя порадовать. У тебя хуева туча венерических болезней!
– Но Илья, как это может быть?! Моя девушка у меня первая и единственная, и я у нее тоже.
– «Every body lies», что я могу тебе сказать... ты рогами за ветки не цепляешься?
– Вот дерьмо, и что мне теперь делать?!
– Да ничего. Я бы на твоем месте просто попросил ее пользоваться презервативами впредь.
– Что?! Как ты можешь?!
– Да ладно, ничего же не произошло. Ну, любит твоя девушка подъебнуться на стороне – не страшно, на это можно закрыть глаза, или, наоборот, групповушку можешь устроить. Хуже, если девица без спроса ебет твой банковский счет. А секс... так это просто секс, как пожрать или попить.
– Вот стерва! Илья, так мне нужно пойти тоже сдать анализы?
– Конечно. Вот только если через день они получат точно такой же список вензаболеваний, как и у меня, это будет несколько странно выглядеть, ты не думаешь?
– Черт! Ведь решат, что мы с тобой гомики.
– Мне-то насрать. Про меня они могут думать все, что угодно. Хоть гомик, хоть лунатик. Я без претензий. Так что делай, как считаешь нужным.
– Нда... зато, может, хоть в боевые войска не засунут.
– С чего ты взял?
– Ну, как, гомиков же не берут в боевые войска.
– Это миф. Гомосексуализм не является противопоказанием для службы в боевых частях. Кроме того, самые блистательные победы в самых великих сражениях одержали именно гомики.
– В смысле?
– Ну, например, в битве при Фермопилах, когда триста спартанских войнов сокрушили дух почти двухсоттысячной армии Ксеркса.
– А что, спартанцы гомосеками были?
– Саша, это ты гомосек. А они настоящие боевые пидорасы! И в этом был их секрет. Чтобы победить, надо уметь под натиском неприятеля стоять насмерть, как одно целое, держать строй сплоченно, словно каменная кладка. А ничто так не объединяет людей, как ебля. В битве при Алезии тоже одержали победу организованные и изрядно гомосексуальные легионы римлян под предводительством того еще гомика Гая Юлия Цезаря. В пух и прах разгромили превосходящие гетеросексуальные орды галлов. Так что голубизна не противопоказана солдатам, а скорее наоборот. И от боевых войск тебя это не спасет.
– Так что же мне делать-то?
– Алекс, Алекс... Подруге своей прости ее мелкие шалости и обратись в поликлинику по месту жительства.
– А ты действительно уверен, что она изменяла мне?
– Ну, если ты ни с кем, кроме...
– Я ни с кем.
– Тогда я абсолютно уверен, что она ебется на стороне, хотя я бы избегал этой большевистской терминологии. Тоже мне, измена Родине!
Все-таки эта история очень огорчила Сашку. Господи, научись люди спокойнее относиться к проблеме, не устраивая из простого физиологического действия сакральное таинство с глупыми обетами, мир был бы проще, лучше и ярче.

[ElenaSevenard]

Следующая неделя была для меня короткой. В воскресенье с утра мы, как обычно, все собрались на базе. Славик выглядел изрядно отдохнувшим и свежим, мефакедед ехидно ему улыбалась в предвкушении скорого возмездия. Всю неделю она названивала ему с угрозами страшных кар на его голову, за недельную самоволку обещая ему чуть ли не электрический стул или, в крайнем случае, каторжные работы на урановых рудниках. После короткого суда у командира батальона Славка вернулся к нам.

– Ну что? Сколько дней тюрьмы дали? – злорадно поинтересовалась командирка.

– Да нисколько.

– То есть?

Славик широко улыбнулся:

– Предупреждение вынесли и взяли с меня слово, что я так больше не поступлю, а вот с тобой комбат еще обещал поговорить.

Не знаю, что он расчехлил офицеру, но мефакедке крепко влетело. Впрочем, нашу дуру это ничему не научило. Она не оставляла попыток укротить своего возлюбленного, отчего все выглядело еще хуже. Насладиться всем этим цирком я в полной мере не сумел, так как в среду утром меня отправили в Тель-Авив сдавать кровь на ВИЧ, сифилис и гепатит С, после чего я должен был вернуться на базу. Но, освободившись, я зашел в художественную галерею, а потом расположился в рыбном ресторанчике на пляже. Позвонив уже около семи, я пожаловался, что явно не успеваю на последний автобус до базы, поэтому поеду домой. В четверг я сообщил, что не приеду потому, что в этом нет никакого смысла, ведь в пятницу утром все равно возвращаться домой. Как приятно снова почувствовать себя ребенком, у которого появилась возможность закосить от школы. В действительности, «Михвей Алон» был одним из самых интересных экспериментов в моей жизни. Молодые парни со всего света - разные ментальности, собранные в один котел и доступные для наблюдений двадцать четыре часа в сутки – ну не это ли мечта исследователя! В сегодняшнем мире довольно много людей имеют достаточно свободного времени и ресурсов для путешествий. Но как узнать Швейцарию, Бразилию или Чили за две недели? Можно многое увидеть, кое-что ухватить, что-то понять, но впечатления эти довольно поверхностны и часто ограничены смотровым окном экскурсионного автобуса, а общение, как правило, замкнуто лишь на персонал отеля и гида. Чтобы понять страну, в ней надо пожить, прочувствовать быт, специфику общения, менталитет. Ведь все мы, люди планеты Земля, не только выглядим по-разному. Мы мыслим по-разному, находимся в разных социумах и опираемся на разные системы ценностей. Различия эти порой настолько велики, что меня посещают сомнения: «А действительно ли мы все один биологический вид»? Можно сказать, за три месяца проведенном на курсе молодого бойца я пожил в Аргентине, Франции, ЮАР, США, Чили, Уругвае и еще десятке государств. Теперь, посещая ту или иную страну, мне остается только увидеть антураж: пейзажи и архитектуру, окружающие знакомый и понятный мне мир людей, здесь живущих. Нашим цеветом мы уже изрядно сдружились, на занятиях весело проводили время, шутили, устраивали маленькие балаганчики. Наша мефакедед-иврит, Дженни, всем нам нравилась, хотя я испытал к ней двойственные чувства. Она всегда лучезарно улыбалась и слегка кокетничала, немного бравируя своей интеллектуальностью и некоей богемностью. Ее, действительно, выгодно отличала от остальной серой, тупой и кошмарно необразованной массы израильской молодежи начитанность и интеллигентность. Помню, как-то в свободное время я сидел возле нашего класса на земле, спрятавшись в тени нависающей надо мной пальмы, с «Чарли и шоколадная фабрика» в руках. Я читал эту книгу для тренировки, потому что мой иврит все еще оставался довольно скверным, и мне нужен был для упражнений несложный текст с нехитрой детской лексикой и простыми предложениями. Ко мне подошла наша командирка по боевой подготовке и, заглянув мне через плечо, выдала:

– О, мне очень понравилась эта книга, я на прошлой недели ее закончила. Правда, классная?

Я лишь печально посмотрел нее. Книга, может, и впрямь неплоха для дошкольника, но к двадцати годам меня интересовала уже совсем другая литература. Вообще, большинство израильских подростков ничего не читают, хотя почему именно израильских? Наверное, падение уровня образования – это проблема всего мира, но видеть евреев, «народ книги», которым приписывают господство над миром, алчность и дьявольскую хитрость, с «Гарри Поттером» в руках - довольно странно. Регулярный лексикон среднестатистического израильтянина не превышает двух тысяч слов, что, надо сказать, меньше, чем у дельфина, а юмор такой плоский, что можно намазывать на хлеб. Зрелище это печальное, впрочем, такое же печальное, как среднестатистический россиянин или американец. Хотя, по поводу американцев я даже целую эволюционную теорию выдумал. США, безусловно, великая страна, стоящая на переднем краю инноваций и творческой мысли, а американская нация, как никакая другая, демонстрирует тот путь, по которому идет человечество. Еще сто пятьдесят лет тому назад люди испытывали колоссальное классовое давление. Дочь крестьянина выходила замуж за сына крестьянина, сын купца брал в жены дочь купца, а дети дворян женились между собой. Закон распределения генов в популяции работал без сбоев. В Новом Свете люди раньше других освободились от этого. Умные стали жениться на умных и рожали умных детишек, а глупые на глупых, и производили на свет еще более глупых отпрысков. Ведь очевидно, что если вы познакомились со своей женой в КПЗ после массовой футбольной драки, то маловероятно, что ваши детки произведут революцию в научном мире. Такие пары и дальше будут плодить генетический мусор, лишь усугубляя недостаток интеллекта в следующем поколении. Думаю, в результате разрыв между прогрессивным, двигающим мир вперед меньшинством и убогим большинством будет только возрастать. Хотя в отдельных случаях гениальный математик, доказавший теорему Пуанкаре, может прозябать в бедности, а пустоголовый идиот, строящий острова из песка в виде пальмы на побережье Аравийского полуострова, может обладать несметным богатством. Но это нюансы дисперсии, а в целом все имеют то, что заслуживают. Как в покере: двойка и тройка разномастные могут однажды победить двух тузов, но тот, кто будет на это ставить, проиграет в перспективе.

Но, возвращаясь к нашему «курятнику», надо сказать, что время мы проводили недурно. В Дженни мне не нравились лишь два качества: во-первых, мило улыбаясь, она регулярно «стучала» нашей командирке, а во-вторых, она была строгой вегетарианкой.

Я бы мог на ста страницах расписать, чем мне не нравится вегетарианство, но вряд ли я смогу раскрыть тему лучше, чем Трей Паркер и Метт Стоун в серии про «Зверски замученных маленьких телят» Южного Парка. Единственный из нас, кто не симпатизировал Дженни, считая ее позеркой и зловредной тихушницей, был Мирослав. Она, в свою очередь, отвечала ему взаимностью. Мне Дженн была интересна как человек, но не привлекала сексуально. Она принадлежала к типу коммуникабельных интеллектуашек-обаяшек. Кажется, они постоянно флиртуют с окружающими, у них миллион друзей, они прекрасно себя чувствуют даже в незнакомых компаниях, всегда на все имеют свое мнение, которое не стесняются высказывать где угодно. Правда, по большей части эти высказывания являются банальщиной. Добиваясь такую красотку, ожидаешь получить в сексе что-то остренькое, а получаешь бревно в миссионерской позе и пристальный взгляд исподлобья на любое девиантное действие. Такие женщины хорошие партнеры в делах, да и заводить детей лучше именно от них. Высокий интеллект, коммуникабельность, гибкость мышления, прекрасный набор качеств в генетическом коде матери. К сожалению, для траханья такие женщины совершенно не пригодны. И хотя я могу ошибаться в отношении Дженни, но мне думается, что с такими девчонками лучше просто дружить.

[hennessy-polka]

Преотличное повествование, жду продолжения!

[Snusnumrik]

Великолепный слог и интереснейшая фабула, жду продолжения! Сыну незачем прятать такой дивный литературный талант, если есть еще опусы - милости просим!

[Yak]

Елена, сыну спасибо и Вам тоже.
На artofwar выложите, к Егору Лосеву поближе, очень в тему будет

[aksel69]

Написано интерессно, но, к сожалению, иногда проскакивает неприкрытый рассизм

[hennessy-polka]

Написано интерессно, но, к сожалению, иногда проскакивает неприкрытый рассизм

Хм, ну и что?
Разве вы всех и всё любите? Не бывает так!
По мне, так очень правильно изложено .

[ElenaSevenard]

к сожалению, иногда проскакивает неприкрытый рассизм

Наверно, Вы правы, но прошу сделать скидку на возраст, сейчас у автора толерантность резко возрасла

[ElenaSevenard]

В четверг утром меня вызвала к себе лейтенантша. Она вручила мне направление на
сдачу анализов в Хайфский медицинский центр ЦАХАЛа.
Я взглянул на направление: общий анализ крови, анализ на гормоны, анализ на холестерин и триглицериды.
– Зачем нужны эти анализы? Они совершенно не релевантны. Доктор свой диплом на День рождения получила, или она прикалывается так?
– Я не врач, и, насколько я знаю, ты тоже. И еще, Илья, если ты освободишься до двух часов, то должен будешь вернуться на базу.
– Ну, конечно, если я закончу до двух часов... – по моей лукавой улыбке лейтенант все поняла без слов.
– Не опаздывай в воскресенье.
Пропетляв по серпантину хайфских дорог, автобус привез меня к центральным воротам медицинской базы ЦАХАЛа, на территории которой были расположены госпиталь, медицинские лаборатории, центр подготовки военных фельдшеров и несколько поликлиник. Хватая за рукав каждого встречного солдата, я тыкал ему в нос своей бумажкой и просил указать в чудовищном лабиринте построек верный путь к нужному мне корпусу.
Достигнув цели, я поднялся на второй этаж в пункт забора крови. Большой сверкающий кабинет, в котором находилось пять или шесть оборудованных рабочих мест, был практически пуст. Лишь в дальнем углу сидела щуплая светловолосая девчоночка. Стоило мне произнести приветствие, как она, безошибочно определив мой русский акцент, перешла на родной нам обоим язык:
– Давай свое направление и проходи в лабораторную.
Я последовал за ней в отгороженную стеклянную кабинку, сплошь уставленную пробирками, в центре которой стояло кресло, подобное тем, что стоят в стоматологических кабинетах.
– Ого, тебе, похоже, назначили все мыслимые анализы, которые только можно произвести с кровью.
– Ну да, а еще меня проверили на СПИД, сифилис, гепатит С и лечили от всех известных венерических болезней.
– Чего вдруг?
Девчушка в белом халате поверх формы была невысокого роста, худосочна, плоскогруда, но очень миловидна.
Я улыбнулся ей в ответ:
– Да вот, проссался кровью.
– Похоже, ты перестарался. Садись в кресло.
– В смысле?
– При воспалении или инфекции в моче могут присутствовать лейкоциты, но если еще и эритроциты, а попросту, кровь в таком количестве, то это уже серьезные проблемы с почками. А ты тут сидишь, улыбаешься, весь сияющий, как Том Круз, да еще с таким здоровым цветом лица, – она провела рукой по моей щеке – не похож ты на умирающего человека. А значит, ты сам плеснул кровью в мочу.
Смышленая медсестричка перевязала мне руку жгутом выше локтя и взяла в руки иглу:
– Отвернись.
– А то что? При виде крови в обморок упаду?
– Всякое бывает, Илюша.
– Ну, мое имя ты прочла в направлении. И раз уж я доверяю тебе всего себя, может, скажешь мне свое?
– Лена.
– Лена. Люблю это имя.
– Так что, ты не грохнешься в обморок?
– Если подобное случится, то это будет для меня что-то новенькое. Давай, коли.
Лена провела ладонью по моей руке, явно заигрывая.
– Какие ясные чистые вены, мечта наркомана! Тебе двадцать четыре, что ты делаешь в армии?
– Закончил университет в Питере и приехал послужить маленько.
Войдя в вену, Лена наполняла пробирку за пробиркой, не прерывая беседы.
– Начало интересное. Расскажи мне полную версию этой истории.
– Боюсь, что она окажется значительно длиннее, чем время нашей процедуры.
– Сейчас твоя жизнь в моих руках. Так что начинай, иначе я не выну иглу, и ты истечешь кровью.
Наполнив с десяток пробирок, она перевела взгляд на меня. Кровь тоненьким ручейком текла прямо на процедурный столик. Я уже полностью поддался ее магнетизму и, проведя пальцем по темно-красной лужице, рассмеялся.
– Ну, кровью-то я не истеку, потому как выше локтя затянут жгут. Твой шантаж не уместен.
– А если так?
Не отводя глаз и продолжая улыбаться, она дернула за узел и, пружиня, жгут слетел с моей руки. От мгновенного притока крови вена вздулась, а из катетера брызнул бордовый фонтанчик, заливая халат, пол и все вокруг.
– Да, так у меня значительно меньше времени, – я продолжал неподвижно сидеть в
кресле, - если ты хочешь, чтобы у меня осталось немного крови для эрекции, то завяжешь жгут обратно. А я, так и быть, расскажу тебе всю истории целиком в перерывах между сексом. Ведь сегодня четверг, я надеюсь, у тебя нет планов на выходные? – я наклонился и посмотрел в ее серые глаза – иначе тебе придется их отменить.
Гипнотизирующий взгляд ее светлых, как у полярного волка, необычных глаз, потрясающая улыбка – я уже пылал этой дерзкой девчонкой!
Она остановила кровь, приложив тампон.
– Кстати, солнышко, как ты объяснишь это все? – я обвел рукой лабораторную комнату, залитую кровью.
– Да очень просто – солдатики пошли нежные. У тебя началась паническая атака при виде крови, ты задергался и смахнул пробирки на пол, упс, – Ленка ударила по револьверной подставке полной мензурок, и они рухнули на пол с характерным звоном.
– Процедуру, правда, придется повторить. Давай вторую руку.
Это была мгновенная вспышка взаимного притяжения, между нами буквально били электрические разряды, я скосил глаза на свою ширинку:
– Но на этот раз уже без глупостей, а то нам крови на двоих не хватит. Он встанет – я упаду.
В кабинет вошла ее офицер:
– О Боже, что здесь произошло?
Лена уложила меня на кушетку и прошептала:
– А теперь сотри улыбку со своей физиономии и сделай страдальческое лицо. Лежи, отдыхай. Я заканчиваю службу в пять.

[Raschid]

Очень интересно и познавательно. Плюсую.

[hennessy-polka]

Пост про медсестру и забор крови тянет на эротические фантазии, а не на реальную жизнь...

[ElenaSevenard]

Пост про медсестру и забор крови тянет на эротические фантазии, а не на реальную жизнь

Мне тоже так показалось, но автор утверждает, что художественного вымысла здесь почти нет, только небольшая гипербола.

[ElenaSevenard]

hennessy-polka
Приготовтесь, дальше будет еще жестче

[katso_98]

Пост про медсестру и забор крови тянет на эротические фантазии, а не на реальную жизнь...

почему же, вполне реалистично)

это же не описание секса с медсестрой, а простой флирт)

[Raschid]

Приготовтесь, дальше будет еще жестче

Приготовились. Запускай!
А вообще то впечатление,что это где-то берется готовыми кусками(напимер на Проза .ру) и здесь выкладывается.
В этом случае можно было бы и побольше куски нарезать...

[ElenaSevenard]

А вообще то впечатление,что это где-то берется готовыми кусками

Это написано полтора года назад, а берется из моего компа Выкладываю подглавками, как структурировано в произведении, поскольку каждая подглавка, в принципе, самостоятельный по сюжету отрывок. Чтобы читатель смог перевариварить и задать вопросы, если таковые возникнут

[ElenaSevenard]

Поужинав в ресторанчике, мы добрались до моего дома уже около девяти вечера. Едва войдя в квартиру, Ленка сбросила с себя одежду и плюхнулась на кровать. Я склонился над ней, но, схватив меня за волосы, она отстранила мою голову:
– Господи, оставь мои соски в покое! Я лежу голая в твоей кровати, так трахай меня уже, тормоз. Нет, сзади!
Ненавижу позу сзади! Это только в забойном немецком порно хорошо выглядит, когда бабу, стоящую на четвереньках, трахают сзади, держа за волосы. А на деле неудобно, неустойчиво, я много выше, и мне приходится раздвигать ноги, от этого сводит ляжки, и вообще, меня не возбуждает так.
– Иди ты на хуй, я устал, – я перевернул ее на спину.
– Илья, мне так не кончить.
– А мне не кончить иначе. Я тебе не нанимался!
То, что начиналось так многообещающе, завершалось скверно.
– Я люблю, когда мужчина меня трахает жестко, сзади.
– Да, в этом ты не одинока. Почти все женщины сабмиссивны. Такими вас сделала эволюция. Ощущение сильного грубого альфа-самца, берущего сзади, как залог лучшего гена для потомства.
– Может быть.
Лена провела мне рукой по животу.
– Не делай так, – я резко отдернул ее руку – я боюсь щекотки и не переношу чужих прикосновений.
– Что? Боишься щекотки?
– Да, но не просто боюсь щекотки, «хи-хи – ха-ха», от чужих прикосновений у меня начинаются судороги. Можешь трогать лицо, шею и руки ниже локтя. К груди, животу, плечам не прикасайся!
– Вау, а минет?
– Никаких минетов! Потому что волосы с челки обязательно упадут на лобок или будут елозить по животу, а ничего страшнее этого я и вообразить не могу.
– Я могу резиновую шапочку для плавания надеть, – Ленка тряслась в истерическом хохоте, и от этого весь наш сексуальный порыв полностью испарился, – да ты псих натуральный! А как ты любишь?
– Люблю грубо, и чтобы женщина была жесткой и доминирующей.
Она запрыгнула на меня верхом, и в следующий миг я почувствовал удар по щеке.
– Так?
Это не был шуточный удар в стиле: «кто плохой мальчик?», это был удар, от которого у меня в ушах зазвенело.
– Так?
Всю оставшуюся ночь мы занимались сексом, который был скорее похож на взаимное истязание. Проснувшись утром, я подошел к зеркалу. Все мое тело представляло собой сплошной синяк, кожа на спине была содрана лоскутами, на руках были кровоподтеки и ссадины, на плечах глубокие следы от укусов.
– Ты знаешь, что ты ебанутая психопатка?
– Зато ты – просто образец душевного здоровья!
Первый раз за долгое время я снова ощутил вкус и аромат жизни. Первый раз за долгое время мне не было скучно с женщиной. Меня притягивал и ее интеллект, и манера не проживать, а играть в жизнь.
– Косячок перед завтраком?
– Закручивай, – она взяла мою зажигалку «Zippo» со стола – «Наш огонь будет гореть вечно. Илье с любовью от Лены». Как это глупо!
– Надпись глупая?
– Надпись банальная. Глупо то, что ты ее хранишь.
– Предлагаешь просто выбросить хорошую вещь?
– Зажигалка «Zippo» – это не хорошая вещь. Это геморрой. Ее нужно заправлять, обливаясь бензином каждую неделю или две. Менять фитиль, следить, чтобы не потерять, а, кроме того, от нее прованивает одежда и карманы, так что духан идет, как от заправщика. Одноразовый «Cricket» удобнее, он никогда не кончится, потому что будет утерян раньше. Одноразовые зажигалки – это огонь, который всегда с тобой, лишенные претенциозности, ритуала или драматургии. А ты хранишь и пользуешься ей потому, что тебе важна связь с этой Леной, которая тебя бросила и причинила тебе боль. Сукой, наверное, была.
– Да нет, пожалуй, по сучести она тебе и в подметки не годится. Мы расстались. С чего ты взяла, что это она меня бросила?
– Посмотри на себя. Вся твоя одежда проста и удобна, без малейшего намека на какой-то стиль, твое постельное белье застелено вразнобой. Простынь, наволочки и одеяло из разных комплектов, ты не носишь ни цепочек, ни колец, у тебя нет татуировок. Zippo могла бы быть просто понтом, аксессуаром, имиджевой побрякушкой, но тебе не ведомо это, все выше перечисленное ты считаешь глупостью. Ты привез ее с собой за четыре тысячи километров, потому что здесь есть эта надпись, потому что это ее подарок, и ты еще любишь ее. Ты не готов расстаться ни с ее призраком, ни со своей болью.
– Лена, давай оставим эту тему.
– Нет, не оставим! Ты просто такой же слезливый идиот, как те пятнадцатилетние подростки, что слушают жалостливые песенки, хранят подарки бывших половинок и пускают сопли пузырями. Да и слово-то какое идиотское – половинка! Ты моя половииинка! Я пришла в этот мир одна и уйду одна. И я – это я, целое и единое, а люди, если хотят, просто идут рядом со мной по жизни, и частенько наши пути расходятся.
– Ты права. Выбросим зажигалку торжественно в море, когда пойдем на пляж.
– Ага, и устроим по этому поводу целый ритуал с проводами неразделенной любви! Поставь чай, и никаких дурацких ритуалов, – Ленка швырнула ее в мусорное ведро – вот так это делается, ты понял!? – она замахнулось для удара наотмашь, удерживая меня за подбородок, словно нашкодившего мальчишку, но я опрокинул ее на пол, и мы позавтракали сексом.

[katso_98]

это же не описание секса с медсестрой, а простой флирт)

упс... а вот и оно)))