ЕЛЕНА_TAISS писал(а) 16 мар 2014, 00:02:Alamo писал(а) 15 мар 2014, 23:48:ЕЛЕНА_TAISS это хорошо или плохо? или мешает автору сосредоточиться на новых произведениях?
Может хорошо, может плохо (спросите у автора), но, однозначно, не ставляет равнодушными.
Если не оставляет равнодушным, то это хорошо.
))) Наверное, я не самодостаточна...
Я предлагаю еще один мистический рассказ. Он тоже, пожалуй, о счастье.
РАБОТА НАД ОШИБКАМИ
Промозглым то ли осенним, то ли уже зимним днем я брела бесцельно вдоль витрин огромного мегаполиса, вглядывалась в эти витрины, стараясь увидеть одновременно и свое отражение и выставленную в тех витринах красоту. Можно сказать, что просто гуляла. И была пятница, тринадцатое число. И не было ничего удивительного в том, что, в конце концов, я споткнулась о попавшуюся на моем пути старуху. Она была невысока и сутула, с кучей сумок, авосек и пакетов, которые вмиг разлетелись по сторонам. Я их тут же подобрала, отряхнула, и, бормоча извинения, вернула хозяйке. Та, хоть и глянула на меня неодобрительно, но извинения приняла и велела дотащить все это барахло до следующего переулка. Почему я согласилась? Не представляю. Возможно, из-за чувства вины. Возможно, потому, что в детстве мне прочно вдолбили в голову, что старым надо помогать. Не знаю. В общем, потащила. И, даже, не только до переулка, а еще и под арку, через двор, и до самой квартиры. И внутрь занесла. Тут уже на меня спустилось запоздалое озарение, что не следует в незнакомые квартиры заходить, да уж, теперь-то поздно. Однако, шайка бандитов внутри меня не поджидала, переодетым маньяком старуха не явилась, и ничего другого страшного со мной не произошло. И, поскольку опасаться оказалось нечего, я огляделась по сторонам. Полутемный коридор был бы довольно просторным, если б не всевозможный хлам, до самого предела заполонивший все горизонтальные и вертикальные поверхности. Мешки и тюки лежали и стояли на полу и друг на друге, стены увешаны старыми облезлыми шубами и полушубками, меховыми и искусственными, но непременно очень грязными и потрепанными; пучки высохшей травы под потолком; причудливые ухваты и ведра на деревянных некрашеных полках. Линялые отклеившиеся обои и когда-то дорогой, а теперь выщербленный и изъеденный жучком паркет дополняли картину. А вот пахло в старухиной квартире неожиданно приятно. Лесом, речкой, полевыми цветами, кислой травкой, которую мы жевали в детстве. Случайно найденной в городском парке ягодкой земляники; натертой чесноком корочкой черного хлеба, и чем-то еще неопознанным, но навевающим далекие и неотчетливые воспоминания.
Хозяйка, тем временем раздевшись, предложила то же самое сделать и мне. Почему я послушалась? Возможно, потому что времени было навалом. А, скорее всего, для того, чтобы эти странные запахи, наконец, вытащили из глубины памяти драгоценные крупинки забытых ощущений, которые я пыталась, но никак не могла поймать. Пройдя в комнату, большую и светлую, я села в высокое мягкое кресло, и тотчас же получила от бабки кружку дымящегося чая, но не простого, а с большим количеством каких-то мудреных добавок. А, точнее, я даже и не уверена, что, собственно, чай там присутствовал вообще. Ну, чай это был, или не чай, а напиток оказался вкусным, и, обжигаясь, я выпила его до дна. Через некоторое время мне показалось, что талия моя туго перехвачена поясом, а между тем, на мне было мягкое трикотажное платье, без каких бы то ни было поясов и прочих стягивающих деталей. Не успев осознать этой странной перемены в своем туалете, я почувствовала, как ветер из приоткрытой форточки трепет волосы по плечам и по шее. И это не казалось бы ни странным, ни особенным, если бы не короткая стрижка, сделанная на прошлой неделе и безмерно меня огорчающая. Я вылезла из кресла, подошла к огромному, потертому, с проплешинами, зеркалу в резной деревянной раме, и повернулась к хозяйке: « - Что подмешали Вы в чай?». Потому, что из зеркала смотрела на меня девочка в коричневом форменном платье с черным фартуком и белым кружевным воротничком, с длинными вьющимися волосами, перевязанными алой лентой. Я узнала эту девочку, я видела ее. Недавно - на фотографиях. И очень давно - наяву. Вот так же, как сейчас - в зеркале. « - Что подмешали Вы в чай? - повторила я свой вопрос, - и что все это значит?» « - Сегодня особый день - пятница, тринадцатое. Сегодня многое позволено. Ты можешь вернуться в свое прошлое и исправить ошибки - а тебе многое нужно исправлять: сколько возможностей ты упустила, сколько полезного для себя не сделала. Иди же!», - старуха махнула рукой. И я сделала первый шаг.
Неудобная форма сковывает движения, ткань у нее колючая и жесткая. В ней холодно зимой и жарко в теплую погоду. А я уже привыкла к мягкому кашемиру, натуральному шелку, хлопку… За окном весеннее солнце скользит по голым еще веткам, и манит туда, к свежести, к надежде. На что - да ни на что. На что-то смутное и неизведанное, но манящее вон из скучного душного класса.
- Петрова! Петровааа! - чей-то нудный голос лезет в уши и сверлит мозг, - Петрова-а-а!
Кто эта глухня Петрова? Что-то знакомое, слышанное бессчетное количество раз, но очень давно. Да это же я – Петрова. Это у меня когда-то была такая фамилия, только за много лет я успела от нее отвыкнуть.
- Петрова! Вставай, расскажи нам, кем ты хочешь стать, - Людмила Николаевна, историчка и истеричка, и, по совместительству, наша классная руководительница, нависает надо мной, как воплощение совести человечества и живой укор существующим не по этой самой совести.
Застигнутая врасплох, я как, впрочем, и всегда, ляпаю не то, что надо, и тут же сама пугаюсь своих слов:
- Я хочу стать очень красивой, носить настоящие американские джинсы «Леви Страусс» и высокие каблуки, и тогда каждый встречный мужчина будет в меня влюбляться. Побывать на Канарских островах (не представляю, какие они, и где находятся, но звучит очень завлекательно). Побывать в Париже (где находится Париж – примерно представляю, и как он выглядит – видела в кино). Большую комнату с высоким потолком и окном во всю стену, и чтобы в это самое окно был виден широкий проспект с огнями, магазинами и ресторанами, и одновременно - заросли кустов и деревьев, и густая трава (не представляю, как это можно совместить, но, раз уж спросили, чего я хочу…)
Много чего еще можно было порассказать – желаний-то у меня хватает, но спохватившаяся Людмила Николаевна, в миру - Грымза, останавливает этот неуместный в свете решений последнего съезда КПСС в частности, и политики партии вообще, неконтролируемый поток вожделений, и доводит до моего незрелого сознания, чего же я на самом деле должна хотеть в своем далеком пока еще будущем. Хотеть мне предписывается: полететь в космос (не хочу ни капельки); работать на очень полезном заводе и перевыполнять план (тоже неохота); совершать научные открытия (по сравнению с космосом и заводом – неплохо, но, в общем - не тянет); вступить в комсомол, а потом в партию (не представляю, зачем). И еще много чего такого же шоколадного. От зависти к открывающимся передо мной перспективам и святости перечисляемого Грымза раскачивается в такт своей сладчайшей речи и случайно задевает меня бедром. Это начало трагедии.
Прижимаемая к парте моим хрупким организмом книжка плюхается на пол. И рассыпается в проходе. Потому, что не изготовлена на фабрике, и не куплена в книжном магазине, а отпечатана вручную на пишущей машинке и кустарно переплетена на чьей-то кухне. Грымза поднимает листки, читает название, и впадает в ступор. Она не знает, как сейчас правильно поступить. В ее долгой педагогической практике еще не встречалась ученица с «Собачьим сердцем» под партой. С этого началась цепь моих школьных неудач, повлекших за собой плохую выпускную характеристику и средний аттестат, что делало невозможным поступление в любой престижный институт, но оставляло шансы для не особо престижного, куда я впоследствии и поступила.
Итак, с этой неудачей я не справилась, повторив все в точности до последнего взмаха ресниц и жалкого лепета, что «я не знаю, откуда здесь это взялось». И сделала второй шаг.
Я опять в форменном платье, но уже в другом, большего размера. И фартук белый, накрахмаленный почти до степени картона. И белые лаковые туфли на довольно высоком каблуке. Я стою в школьном коридоре напротив учительской, в пол уха слушаю мамины наставления. Мысли же мои далеко отсюда, в лесопарке, на берегу грязного вонючего ручья, где уже разложены на газетке плавленые сырки, откупорено дешевое вино, слышен смех и чьи-то пальцы перебирают гитарные струны. И только я здесь, в этом унылом заведении киваю, что сейчас я пойду в учительскую, извинюсь перед Грымзой… тьфу, перед Людмилой Николаевной, и если там есть кто-нибудь еще, то извинюсь и перед ними тоже, и слезно попрошу, чтобы мне переписали характеристику. Потому что с той, что выдали стыдно даже соваться в мало-мальски приличный институт. И мне обязательно пойдут навстречу, потому что тетки они, в общем-то не злые…
Стучусь, захожу. « - Чего тебе, Петрова?» - это Грымза. « - Людмила Николаевна, я узнать насчет выпускного, когда приходить», - это я. « - Все у тебя, Петрова, не как у людей. Чем ты слушала, когда я объявляла? К пяти часам сбор. Не опаздывай». Я обещаю не опаздывать, и пулей выскакиваю в коридор. Я опять не справилась, и ничего не исправила. А ведь могла… Что там дальше? Следующий шаг…
Институт. Учебники, методички, лабораторные и контрольные. Белый шум и телеграфный аппарат. Сессии и пересдачи. Как это все нудно и неинтересно. Я не хочу. Да и не могу. Кино, кафе, свидания, очереди за сапогами. Необходимо и естественно. Легко и непринужденно. Ничего не выйдет. Делаю шаг назад и оказываюсь в бабкиной комнате, в кресле. « - Дура ты убогая, вздыхает бабка, - такая возможность была – пустить свою жизнь по другим рельсам, человеком стать… Ну да ладно. Толкового работника из тебя не вышло - можно удачно выйти замуж. Куча женщин так устраивается, и живут получше тех, которые работники. Лицом и фигурой ты не обижена, так что, должно получиться. Даже у такой дуры, как ты. Может, это даже и хорошо, что дура. Мужики-то, как раз, любят. Давай посмотрим, кто там у тебя поперспективней был…»
Лето. Жара. Канал имени Москвы. Пляж. Я вся в капельках воды нежусь под лучами солнца. « - Девушка, на Вас оса сидит. Можно, я прогоню?» Оборачиваюсь. Нет!!! Только не это!!! Максим Костин. Двухметровый красавец, единственный и поздний сын номенклатурной мамаши. Полюбил меня с первого взгляда и любил потом лет пятнадцать, несмотря на мое замужество и материнство. Почему я не полюбила его в ответ - неясно было никому, в том числе и мне самой - тот, кого я полюбила был красив чуть меньше, и гораздо хуже одет, не возил меня на такси и не дарил подарки стоимостью с двухмесячную зарплату. « - Неее-ет, - я срываюсь на крик, - Нет! Нет! Нет!»
Морозное воскресное утро. В хрустальной вазе пятнадцать гвоздик. Это не мне, это маме. Мне – маленькая бархатная коробочка. Внутри на темно-вишневом фоне торжественно мерцает кольцо. С бриллиантом. Небольшим. Мама сияет ярче того бриллианта и обхаживает дорогого гостя. Дорогой гость стар (через год стукнет тридцать), и на фоне моих приятелей-студентов кажется слегка располневшим. Впрочем, его должность располагает к солидности. Я опять отвлеклась. Я ж вернулась сюда, чтобы исправлять ошибки. Я сейчас, как примерная девочка, должна сказать простую фразу « - Я согласна». Сейчас. « - Я не могу. Извини. Я люблю другого»
Еще десяток таких же нелепых сцен. Неужели, тому, кто устроил всю эту мороку, непонятно - я выйду замуж за того, за кого вышла тридцать лет назад. И прожила эти тридцать лет, среди печалей и радостей, иногда хорошо, иногда – плохо. Но по-другому – не могла. И сейчас не могу. Кто и чем может заменить мне любимые черты? И разве их вообще можно чем-нибудь, или кем-нибудь заменить? И чем заменить нежность прикосновений, очевидность молчания и красноречие взгляда? А мой сын? На кого был бы похож мой сын? На другого, чуждого мне человека. А как же стальной взгляд серых глаз, состриженные под ноль темно-пепельные волосы, которые я так люблю гладить, красивые аристократические руки. И не сочетаемое - грубость выражений и любовь к литературе, изысканность вкуса и замашки подмосковной шпаны. Кто даст мне все, что я любила годами, кроме того, кто живет рядом со мной, и все это уже дал? Какая еще нужна благодать? По какому праву кто-то решил это все у меня отнять, и заменить жалкой видимостью счастья? Прочь отсюда, на волю, к самому дорогому и единственно возможному. Меня уже заждались.
Я отражаюсь в облезлом подернутом патиной зеркале. В зеленом трикотажном платье. Волосы острижены короче, чем я люблю - но они отрастут. Других перемен мне не нужно. Надеваю пальто, открываю дверь. Под злобное ворчание неудавшейся феи: « - Ты и здесь упустила свой шанс, тупая никчемная неудачница. Сколько ни подкидывала тебе судьба подарков, ты не смогла взять ни одного»
Я наклонилась и посмотрела пристально в старухины выцветшие глаза, а затем произнесла, медленно, четко и с выражением:
- Я не хочу. Я НИЧЕГО не хочу менять в своей жизни, ну ничегошеньки.
И заспешила к метро: мне уже давно пора к тем, кого дороже нет и не бывает, и кого невозможно променять ни на какие подарки судьбы.
