Стихи

[gloin]

Памяти Австрийской империи

Евгению Витковскому

Говорящий безупречно по-немецки господин
Коротает поздний вечер, он несчастен, он один,
Его усики, как спицы или стрелки у часов,
У него глаза лисицы, в сердце — дверка на засов.

Нет, ему не улыбнуться: трость, перчатки, котелок,
Чашка чая, торт на блюдце, очень медленный глоток.
Ах, Богемия, ах, горы, далеко до Мировой,
В город Вену мчит нас скорый, бьет на стыках чардаш свой.

Нет войны еще в помине, нет обстрелов и смертей.
В ресторане сумрак синий, скука, несколько гостей.
В красных розах занавески, в канделябрах свечек воск…
Будет Прага петь по-чешски, отряхнув немецкий лоск,

Будет Лемберг герб орлиный крыть с холопской прямотой,
Будут горы Буковины под румынскою пятой.
Но еще беда не близко, далеко еще беда…
Ночь империи Австрийской. Скоро Вена, господа!

Михаил Рахунов

[Хозяйка konfet]

Опять ползет ночная ложь
По небу скованному,
Орнаментом созвездий сплошь
Татуированному…

Секут ковыль кнуты–ветра…
А я ворованная!
Тобой до самого утра
Вся зацелованная.

Ты так спешишь меня любить …
И губы пламенные
Мне что-то будут говорить,
Как одурманенные!

Я пахну амброй в темноте,
К утру – камелиями,
А ты каштаном по весне
И суевериями…

Тобой увита, как плющом,
Под вздохи ветреные,
Но я прошу тебя еще
Немного медленнее…

Давай сыграем этот блюз…
Пусть нескончаемое,
Но акапелло наших чувств
Звучит отчаяннее!

Нам тихо вторят ковыли,
Как зачарованные.
Мы этой ночью короли!
Некоронованные…

[изумруд2121]

Я хотел уйти от боли,убежать куда-нибудь,
На халтурные гастроли,испариться,как уснуть,
Чтоб исчезнуть только ветер,пусть свистит и пыль дорог,
Милый мальчик,ты так весел,я хотел и я не смог.
Пачка мятая червонцев,в поле мечется мой конь,
Серебро свернулось солнцем и ладонь о ладонь.
Я не знал про эту скрипку,мне игралось,как жилось,
Кровь была густой и липкой,рана теплая насквозь,
О каком я бредил счастье,завороженный игрой?
Льется кровь,не смог упасть я,выстрел следующий за мной!

(автор О.Фомин?)

[LT100]

СЕРГЕЙ ЕСЕНИН

Дорогая, сядем к скайпу
Поглядим в глаза друг другу
Хорошо по монитору
Слушать чувственную вьюгу
... ... ...
Пусть другие пишут много
Только это не о том.
Только мы с тобой безгрешно
На два голоса споем...

[gloin]

Сергей Яшин

ПАТРИОТУ

С тобой мы разошлись, навеки, патриот.
На то, поверь, есть веские причины.
Бациллы ты несешь враждебных нам широт,
Евразия в тебе, смердит своей овчиной.

Меняешь каждый день ты новые личины,
То славишь власть, то любишь ты народ.
То Бланка чтишь, то водишь хоровод,
Богам славянским возливая вина.

С тобой мы разошлись. Тебе руки не дам.
Из братины одной не пить с тобою брагу.
Со мной Христос. С тобой Грядущий Хам.

Ты выбрал хитрость. Я избрал отвагу.
Ты хану присягнул и расписным шатрам.
Я русскому Царю, Европе и Рейхстагу.


ПОЛЯРНАЯ ЛЮБОВЬ

И лишь четверо на нашей земле любили по-настоящему:
Сэр Ланселот и дама Гвиневера
и сэр Тристан и Прекрасная Изольда.

Томас Мэлори. Смерть Артура.

Только Белые люди умеют любить,
Только Белым любовь суждена.
Эту хрупкую чашу дано осушить
Лишь героям до самого дна.

Пусть протяжную песню затянет матрос
Про созвездья неведомых стран.
У Изольды – корона роскошных волос,
И все так же прекрасен Тристан.

Нет, не ляжет на чистые души вина,
Не для любящих эта печать.
Все земное для них только лес Моруа,
Им нельзя поворачивать вспять.

Спой же, бард, нам о том, как умеют любить
Те герои, что ведают Рок…

Только Белые могут, уснув, положить
Меж собой обнаженный клинок.


Лесные братья

Запретные чащи, запретные тропы,
Над нами запретное Небо Европы.

На красных штыках – неизбывное горе,
Окрасилось кровью Балтийское море.

Дома догорают, пожаром объяты.
Над мёртвой сестрою глумятся солдаты.

Из церкви сожжённой лишь вынесли братья,
В мишень превращённое нынче Распятье.

В леса непролазные, в дикие топи
Уносим мы верность Христу и Европе.

Запомним Завет: никогда не сдавайся!
Молитвенник деда и старенький "шмайсер".

Пусть предал нас Запад и тьма на Востоке,
Заляжем засадой в родимой осоке.

Средь тёмной дубравы, сурово, с Распятья,
Взирает Господь на лесных своих братьев.

[LT100]

Когда наступит Мира день конечный
И звезды упадут, и Путь померкнет Млечный
Я за полЫ Создателя схватив, спрошу:
За что же Ты убил меня, Владыка Вечный?
(Омар Х-м) В переводе с арабского - "палаточник"

[lilac72]

Многие (писать о том противно;
Знаю я немало слабых душ!)
День свой начинают примитивно -
Чистят зубы, принимают душ.

Я же, встав с постели, изначально
Сам с собою начинаю бой.
Голову кладу на наковальню,
Молот поднимаю над собой.

Опускаю... Так проходят годы.
Результаты, в общем, неплохи:
Промахнусь – берусь за переводы,
Попаду – сажусь писать стихи...
(А.Иванов)

[иголочник]

Пыль Москвы...

Истомили тяжкие этапы.
На морском сижу я берегу.
Пыль Москвы на ленте старой шляпы
Я, как символ, свято берегу.
Всё здесь ярко: небо, солнце, море,
Снег чалмы над бронзовым челом...
Радость жизни блещет в каждом взоре -
Юг обласкан светом и теплом.
Что мне блеск и радость чуждой жизни?
НАША жизнь - большой тревожный сон.
Смех для нас звучит, как смех на тризне,
Звон речей - как погребальный звон.
Близок сердцу только плач сирены:
В нём я слышу стоны и мольбы
Жертв борьбы, предательства, измены
И слепой безжалостной судьбы.
Дни текут...
Текут и кровь, и слёзы...
Но вдали чуть теплится Москва!
Верю я, что пронесутся грозы.
Верю я, что будет Русь жива!
В грёзах вижу новые этапы
На родном далёком берегу...
Пыль Москвы на ленте старой шляпы
Я, как символ, свято берегу.
В этой шляпе я войду с цветами
В золотую старую Москву -
И прильну к родной земле устами,
И склоню усталую главу.
Буду слушать долгими часами
Чёрных дней трагическую быль.
Буду плакать...
Жгучими слезами
С полинявшей ленты смою пыль...

Лоло. Сборник "Пыль Москвы...", Париж, 1931 год.
О России, унесённой ветром.

[vagabondit]

Георгий Иванов:

Занесло тебя, счастье, снегами,
Унесло на столетья назад,
Затоптало тебя сапогами
Отступающих в вечность солдат.

Только в сумраке Нового Года
Белой музыки бьется крыло:
- Я надежда, я жизнь, я свобода,
Но снегами меня замело.

***

Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это черная музыка Блока
На сияющий падает снег.

...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Все равно не расстанусь с тобой!

И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.

***

Мне больше не страшно. Мне томно.
Я медленно в пропасть лечу
И вашей России не помню
И помнить ее не хочу.

И не отзываются дрожью
Банальной и сладкой тоски
Поля с колосящейся рожью,
Березки, дымки, огоньки...

***

Несколько поэтов. Достоевский.
Несколько царей. Орел двуглавый.
И – державная дорога – Невский…
Что нам делать с этой бывшей славой?
Бывшей, павшей, обманувшей, сгнившей…
…Широка на Соловки дорога,
Где народ, свободе изменивший,
Ищет в муках Родину и Бога.

***

Теперь бы чуточку беспечности,
Взглянуть на Павловск из окна.
А рассуждения о вечности…
Да и кому она нужна?

Не избежать мне неизбежности,
Но в блеске августовского дня
Мне хочется немного нежности
От ненавидящих меня.

***

Нет в России даже дорогих могил,
Может быть, и были – только я забыл.

Нету Петербурга, Киева, Москвы –
Может быть, и были, да забыл, увы.

Ни границ не знаю, ни морей, ни рек.
Знаю – там остался русский человек.

Русский он по сердцу, русский по уму,
Если я с ним встречусь, я его пойму.

Сразу, с полуслова… И тогда начну
Различать в тумане и его страну.

[иголочник]

Мне больше не страшно. Мне томно.Я медленно в пропасть лечуИ вашей России не помнюИ помнить ее не хочу

А всё - таки в конце жизни ( перед общей могилой в Йере ) он сожалеет:
Я, что когда - то с Россией простился
( Ночью, навстречу полярной заре)
Не оглянулся, не перекрестился
И не заметил, как вдруг очутился
В этой глухой европейской дыре.

( " Белая лошадь бредёт без упряжки..." ).

А мне казалось, что весь этот " далекий отблеск Серебряного века " никому не нужен и не интересен. Не созвучен.

[vagabondit]

Уважаемый иголочник ,

Я думаю, что ничто не забыто пока душа жива. По этому поводу мне очень по душе, хоть и не вполне совершенный и не серебряный век, но берущий за душу стих Слуцкого:

Покуда над стихами плачут
И то возносят, то поносят,
Покуда их, как деньги, прячут,
Покуда их, как хлеба, просят –

До той поры не оскудело,
не отзвенело наше дело,
Оно, как Польска, не згинела,
хоть выдержала три раздела.

Для тех, кто на сравненья лаком,
я точности не знаю большей,
как русский стих сравнить с поляком,
Поэзию родную с Польшей.

Она еще вчера бежала,
заламывая руки в страхе,
она еще вчера лежала,
быть может, на десятой плахе.

И вновь роман нахально крутит
и звонким голосом хохочет…
А то, что было, то, что будет —
про то и знать она не хочет.

Николай Туроверов тоже за душе берет (первый его стих в последние годы стал популярным):

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.


Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине
И в этот день в Чуфут-кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год - прощай, Россия!


Эти дни не могут повторяться, -
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу.

И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.

***
И - через годы - хоть ныне и затёртое, но всё равно волнующее:

Ни страны, ни погоста
не хочу выбирать.
На Васильевский остров
я приду умирать.
Твой фасад темно-синий
я впотьмах не найду.
между выцветших линий
на асфальт упаду.

И душа, неустанно
поспешая во тьму,
промелькнет над мостами
в петроградском дыму,
и апрельская морось,
над затылком снежок,
и услышу я голос:
- До свиданья, дружок.

И увижу две жизни
далеко за рекой,
к равнодушной отчизне
прижимаясь щекой.
- словно девочки-сестры
из непрожитых лет,
выбегая на остров,
машут мальчику вслед.

***
И его приятеля – Рейна:

У зимней тьмы печалей полон рот,
Но прежде, чем она его откроев,
Огонь небесный вдруг произойдет -
Метеорит, ракета, астероид.
Огонь летит над грязной белизной,
Зима глядит на казни и на козни,
Как человек глядит в стакан порожний,
Еще недавно полный беленой.
Тут смысла нет, и вымысла тут нет,
И сути нет, хотя конец рассказу.
Когда я вижу освещенный снег,
Я Ваше имя вспоминаю сразу.

***

Среди полугрязной посуды,
На полуприличном белье
Пол-жизни прошло, а по сути
Значительно большая часть.
На лестницах или в прихожих,
Среди коммунальных услуг,
Среди фотографий пригожих,
Среди безобразных подруг,
Среди холодца и томата,
Шинельного злого сукна,
В семеечке старшего брата,
Что смотрит на вас свысока.
В холодных и полных вагонах,
В разболтанных очередях,
На фабрике и на заводах,
На улицах и площадях.
В угарных и мыльных парилках,
В больнице, столице, в кино,
В столовых, на дачах, в курилках.
И было повсюду полно
Таких же, проживших пол-жизни,
И прочих, доживших дотла.
Была ли при всей дешевизне
Кому-нибудь жизнь не мила?
Червонцем ладони касаясь,
Из рук уходила - не смять!
И самым удачным казалось
До нитки ее разменять!

***
За станцией «Сокольники», где магазин мясной
и кладбище раскольников, был монастырь мужской.
Руина и твердыня, развалина, гнилье —
в двадцатые пустили строенье под жилье.
Такую коммуналку теперь уж не сыскать.
Зачем я переехал, не стану объяснять.
Я, загнанный, опальный, у жизни на краю
сменял там отпевальню на комнату свою...
Шел коридор верстою, и сорок человек,
как улицей Тверскою ходили целый день.
Там газовые плиты стояли у дверей.
Я был во всей квартире единственный еврей.
Там жили инвалиды, ночные сторожа,
и было от пол-литры так близко до ножа.
И все-таки при этом, когда она могла,
с участьем и приветом там наша жизнь текла.
Там зазывали в гости, делилися рублем,
там были сплетни, козни, как в обществе любом.
Но было состраданье, не холили обид...
Направо жил Адамов, хитрющий инвалид.
Стучал он рано утром мне в стенку костылем,
входил, обрубком шарил под письменным столом,
где я держал посуду кефира и вина, —
бутылку на анализ просил он у меня.
И я давал бутылки и мелочь иногда,
и уходил Адамов. А рядом занята
рассортировкой семги, надкушенных котлет,
закусок и ватрушек, в неполных двадцать лет
официантка Зоя, мать темных близнецов.
За нею жил расстрига Георгий Одинцов.
Служил он в гардеробе издательства Гослит
и был в литературе изрядно знаменит.
Он Шолохова видел, он Пастернака знал,
он с Нобелевских премий на водку получал,
он Юрию Олеше галоши подавал.
Но я-то знал, он тайно крестил и отпевал.
Но дело не в соседях, типаж тут не при чем, —
кто эту жизнь отведал, тот знает что почем.
Почем бутылка водки и чистенький гальюн.
А то, что люди волки, сказал латинский лгун.
Они не волки. Что же? Я не пойму. Бог весть.
Но я бы мог такие свидетельства привесть,
что обломал бы зубы и лучший богослов.
И все-таки, спасибо за все, за хлеб и кров
тому, кто назначает нам пайку и судьбу,
тому, кто обучает бесстыдству и стыду,
кто учит нас терпенью и душу каменит,
кто учит просто пенью и пенью аонид.
Тому, кто посылает нам дом или развал
и дальше посылает белоголовый вал.

[иголочник]

Николай Туроверов тоже за душе берет:

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Все не веря, все зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь все плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда

Да уж... Первая волна эмиграции уносила их пароходы навсегда. Сложно даже отдалённо представить, как это было. Как это чувствовалось и переживалось. Как запоминалось и вспоминалось потом. Как вообще жилось. Тэффи свои "Воспоминания" заканчивает словами: " Дрожит пароход, бьёт винтом белую пену, стелет по берегу чёрный дым. И тихо - тихо отходит земля. Не надо смотреть на неё. Надо смотреть вперёд... Но голова сама поворачивается, и широко раскрываются глаза, и смотрят, смотрят... до холода в них... И не отойду. Нарушила свой запрет и оглянулась. И вот, как жена Лота, застыла, остолбенела на веки и веки видеть буду, как тихо - тихо уходит от меня моя земля." Это не стихи, но что это меняет?
" Мой денщик стрелял не мимо -
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда." В 2009 году совсем недолго был во Франции, в Париже. Конечно, посетил Сент - Женевьев - де - Буа, видел " ИХ " могилы. Если бы кто - нибудь меня спросил, какое мне дело до всего этого - пожалуй, не смог бы ответить вразумительно. Но иногда это просто мучает.

[vagabondit]

Конечно, посетил Сент - Женевьев - де - Буа, видел " ИХ " могилы. Если бы кто - нибудь меня спросил, какое мне дело до всего этого - пожалуй, не смог бы ответить вразумительно. Но иногда это просто мучает.

Спасибо. Созвучно.

[АндрейREM]

Стихи Дмитрия Быкова

В сапогах, в потертой блузе,
С бодуна, во всей красе,
Шел мужик по кукурузе,
По несжатой полосе.
Пиджачок торчал кургузо,
Из цигарки шел дымок...
Думал: «Вот же! Кукуруза!»
Думать дальше он не мог.

Вдруг зарявкали моторы,
Подошел комбайнов строй,
А в комбайне – тот, который!
А в соседнем – тот, второй!
В куртках фирменной расцветки,
В окруженье поселян,
И в руках у них ракетки,
И у каждого волан.
Неприступный, как гостайна,
И стремительный, как вжик,
Путин вышел из комбайна!
Путин! Тут и сел мужик.

Вышел, солнцем осиянен,
Наступил в родную слизь…
-- Что, трясешься, россиянин?
Это правильно, трясись…
Увидавши пред собой их,
Поселянин заблажил:
-- Как же вас сюда… обоих?!
Чем я это заслужил?!
Неожиданно доступен –
Вербовать-то он мастак, --
-- Да не бойсь! – промолвил Путин.
-- Мы с Димоном просто так.
Просто нынче за обедом,
Доедая эскалоп,
Мы подумали с Медведом –
Замутить еще чего б?
Все мы делали, чего там,
Забавляя всю страну:
Управляли самолетом,
Погружались в глубину,
Нежной дружбы не таили,
Пели рок,
Коров доили,
Твиттер, свитер, "Макинтош",
Лыжи, танцы, все что хошь!
И при звоне чашек чайных
Был ответ произнесен:
Мы ни разу на комбайнах
Не играли в бадминтон!
Ни в России, ни в Союзе
Так не делали, скажи?
И при этом – в кукурузе!
Ведь смешней же, чем во ржи!

Совершенно оболванен
От таких серьезных тем,
Тихо ахнул поселянин:
«Вот же круто! А зачем?»

Путин скушал эту дерзость
И ответил не по лжи:
-- А чего еще тут делать?
Ну не править же, скажи!
И мужик, напрягши память,
Так и брякнул королям:
-- Правда, лучше вам не править.
Лучше так вот… по полям…
Чтоб ракетки, и воланы,
И комбайн для куражу...
А какие ваши планы?
Я хоть бабе расскажу!

И с усмешкою, как ангел,
Он сказал: «Примерно так:
То ль на лыжах в акваланге,
То ли в танке на журфак».

Что тут скажешь, что предложишь,
Лежа в страхе на стогу?
-- Как ты так без литра можешь?!
-- Да уж, -- молвил он, -- могу.

[BAGOR]

Наум Коржавин

Памяти Герцена или Баллада об историческом недосыпе


Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах,
А Герцен спал, не ведая про зло...
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло.

И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.

А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.

И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так родилась в России конспирация:
Большое дело - долгий недосып.

Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.

Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт...
Какая сука разбудила Ленина?
Кому мешало, что ребенок спит?

На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его...
Три составные части - три источника
Не проясняют здесь нам ничего.

Он стал искать виновных - да найдутся ли?-
И будучи спросонья страшно зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.

И с песней шли к Голгофам под знаменами
Отцы за ним,- как в сладкое житье...
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто не доспал свое.

Мы спать хотим... И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить...
Ах, декабристы!.. Не будите Герцена!..
Нельзя в России никого будить.

1969

[vagabondit]

ЕКАТЕРИНИНСКИЙ КАНАЛ

На канале шлепнули царя —
Действо, супротивное природе.
Раньше убивали втихаря,
А теперь при всем честном народе.

На глазах у питерских зевак
Барышня платочком помахала,
И два парня, русский и поляк,
Не могли ослушаться сигнала.

Сани— набок... Кровью снег набух...
Пристяжная билась, как в припадке...
И кончался августейший внук
На канале имени прабабки.

Этот март державу доконал.
И хотя народоволке бедной
И платок сигнальный, и канал
Через месяц обернулись петлей,

Но уже гоморра и содом
Бунтом и испугом задышали
В Петербурге и на всем земном,
Сплюснутом от перегрузок шаре.

И потом, чем дальше, тем верней,
Всё и вся спуская за бесценок,
Президентов стали, как царей,
Истреблять в «паккардах» и у стенок.

В письма запечатывали смерть,
Лайнеры в Египет угоняли...
И пошла такая круговерть,
Как царя убили на канале.

Владимир Корнилов 1972

[vagabondit]

Тимур Кибиров. Пахнет дело мое керосином

Пахнет дело мое керосином, Керосинкой, сторонкой родной.
Пахнет "Шипром", как бритый мужчина,
И, как женщина, - "Красной Москвой"

(Той, на крышечке с кисточкой), мылом,
Банным мылом да банным листом,
Общепитской подливой, гарниром,
Пахнет булочной там, за углом.

Чуешь, чуешь, чем пахнет? - Я чую!
Чую, Господи, нос не зажму -
"Беломором", Сучаном, Вилюем,
Домом отдыха в синем Крыму!

Пахнет вываркой, стиркою, синькой,
И на ВДНХ - шашлыком,
И глотком пертуссина, и свинкой,
И трофейным австрийским ковром!

Свежеглаженным галстуком алым,
Звонким штандаром на пустыре,
И вокзалом, и актовым залом,
И сиренью у нас на дворе!

Чуешь, сволочь, чем пахнет? - Еще бы
Мне ли, местному, нос воротить!
Политурой, промасленной робой,
Русским духом, долбить-колотить!

Вкусным дымом пистонов, карбидом,
Горем луковым и огурцом,
Бигудями буфетчицы Лиды,
Русским духом, и страхом, и мхом.

Заскорузлой подмышкой мундира,
И гостиницей в Йошкар-Оле,
И соляркою, и комбижиром
В феврале на холодной заре!

И антоновкой ближе к Калуге,
И в Моздоцкой степи анашой,
Чуешь, падла, чем пахнет? - и вьюгой,
Ой, вьюгой, воркутинской пургой!

Пахнет, Боже, сосновой смолою,
Ближним боем, да раной гнилой!
Колбасой, колбасой, колбасою!
Колбасой! Все равно - колбасой!

Неподмытым, общаговским блудом,
И бензином в попутке ночной,
Пахнет Родиной - чуешь ли? - чудом,
Чудом, ладаном, Вестью Благой!

Хлоркой в пристанционном сортире,
Хвоей в предновогоднем метро,
Постным маслом в соседней квартире
(Как живут они там впятером?

Как ругаются страшно, дерутся...)
Чуешь? - Русью, дымком, портвешком,
Ветеранами трех революций,
И еще - леденцом-петушком!

Пахнет танцами в клубе совхозном
(Ох, напрасно пришли мы сюда!)
Клейкой клятвой листвы, туберозной
Пахнет горечью, и никогда,

Навсегда - канифолью и пухом,
Шубой, Шубертом... Ну, забодал!
Пиром духа, пацан, пиром духа,
Как Некрасов В. Н. написал!

Черным кофе двойным в ЦДЛе...
Врешь ты все! - Ну, какао в кафе.
И урлой, и сырою шинелью
В полночь на гарнизонной губе!

Хлорпикрином, заманом, зарином,
Гуталином на тяжкой кирзе!
И родимой землею, и глиной,
И судьбой, и пирожным безе!

Чуешь, чуешь, чем пахнет? - Я чую.
Чую, нюхаю - псиной и сном!
Сном мертвецким, похмельем кромешным,
Мутноватым грудным молоком!

Пахнет жареным, пахнет горелым!
Аллергеном - греха не таи!
Пахнет дело мое. Пахнет тело.
Пахнут слезы, Людмила, мои.

[иголочник]

А знаете? Ведь я хотел сначала
Двенадцать месяцев изобразить
И каждому придумать назначенье
В кругу занятий лёгких и влюблённых.
А вот что получилось! Видно я
И не влюблён, да и отяжелел,
Толпой нахлынули воспоминания,
Отрывки из прочитанных романов,
Покойники смешалися с живыми,
И всё так перепуталось, что я
И сам не рад, что всё это затеял.
Двенадцать месяцев я сохранил
И приблизительную дал погоду, -
И то не плохо. И потом я верю,
Что лёд разбить возможно для форели,
Когда она упорна. Вот и всё.

Михаил Кузмин. Сборник " Форель разбивает лёд ". Ленинград, 1929 год.

[Miss Martini]

Муся Пусина. Очень нравится ритм.

Приват-интим
Все цели сбиты,
Все пули мимо
Летят за край.
Гласят заветы:
Чужих любимых
Не возжелай!

Предел пунктиром.
Отрежь однажды,
Сто раз - отмерь...
Мой змей был диким,
А твой - бумажным
И что теперь?

Глушить мартини,
Искать по чатам
Приват-интим?
Ничто не лечит.
Закрылись чакры.
Хотел? Лети...

[Raido]

А у меня есть, как у Керуака, мантра. Листочек лежит в кошельке, маленький и заламинированный.
А там:
Ложки в бархатной коробке
И уют под одеялом
Сигаретный дым, колготки,
Стойкий запах перегара.
А в глазах - водовороты
Будто бы всю жизнь, и страшно.
И уткнуться подбородком,
Захлебнуться и не кашлять.
Где-то чайки, где-то море,
Где-то - южные прибои.
Маленький кусочек счастья...
У кого-то паранойя...
(с) Евгения Смирнова
Когда бывает грустно и одиноко вдали от дома - читаю и, как мама в щеку поцеловала...